Ангелы живут в аду

Ефимову ничего не оставалось делать, как подать сигнал остальным. Примчали еще две лодки, люди, вышедшие из них, разбрелись по зарослям в поисках рыбы, икры, запрещенных снастей. Поиски оказались почти бесплодными: ни снастей, ни икры, ни рыбы нигде не было, словно все это в воду кануло, да, собственно говоря, так оно и было. В рыбацкой лодке лежали обычные снасти и единственная зацепка для оперативников – темляк, стальной крюк для подхватывания осетра в воде, изготовленный конечно же не в квартире: его никелированные бока смешно отражали, растянув вширь до неузнаваемости, лицо Александра Валентиновича…

По пути в отдел Ефимов пытался разгадать причину этого столь тщательно продуманного рейда. Выкристаллизовывались две версии. По одной из них получалось так. что среди участников рейда у браконьеров есть свой осведомитель. По другой – браконьеры попались опытные, из тех, что в контакты «купли-продажи» вступают только с хорошо знакомыми людьми. Если верна вторая версия, то получалось так, что Ефимов, как неопытный мальчишка, просто-напросто опростоволосился, не сумев до начала рейда предположить подобный его исход. Но и первую версию отметать он не собирался, были для того основания, да и в большей степени она в данной психологической ситуации ему импонировала. Ефимов нарушил тягостное молчание сотрудников:

– Какие есть предположения?

– Упредил кто-то, – вздохнул следователь, пришедший в отдел совсем недавно.

«У дураков мысли сходятся!» – хмыкнул про себя Ефимов. Он еще разок поочередно прокрутил обе версии и остановился на первой, считая, что ничто в мире быстро не меняется. Штат водного отдела был сменен почти полностью, но и новые люди для него были таким же чистым листом бумаги, как если бы ему пришлось работать со старыми кадрами. Слишком мало прошло времени для того, чтобы можно было разобраться в коллегах, понять то, насколько каждый надежен, – люди-то были не каким-то особым призывом сюда собраны, а те же самые ребята из «времен застоя», которые, судя по характеристикам, имели такие достоинства, если это можно достоинствами считать: исполнительность, сдержанность, примерное поведение в быту. Попробуй тут разгляди человека за казенными словами служебных характеристик. Взять такой пример из его прежней работы: звонят из управления, называют паспортные данные неизвестного человека и указывают его вещи пропустить без досмотра. Спрашивается, чего здесь больше всего от получившего «задание» потребуется, – сдержанности, исполнительности?..

Ефимов прекрасно понимал, почему именно он – из нескольких кандидатур на эту должность – стал начальником отдела, понимал, что в равной мере на этом месте мог оказаться любой другой из кандидатов и что для них еще не потеряны шансы. У них наверняка тоже кто-то из родичей сидел в иерархии власти не очень низко. А родственная «повязка», взаимозависимость – в этом что-то было от тысячелетней традиции государства. И при чем тут идеологии? Но этим вопросом он не задавался.

Все теперь зависело от того, как он покажет себя на новом месте. Ефимов знал, что никаких подвигов тут от него не ждут, надо лишь добросовестно и профессионально выполнять свои обязанности и не лезть поперед батьки в пекло. А в качестве самосохранения – и Ефимов это впитал с детства – никогда не следовало использовать в личных целях служебное положение: и совесть не болит, и в семье покой. Икру и рыбу для себя он ни за что бы не взял – не оттого, что заботился о дальнейшей своей карьере. Если б заботился, то взял и принес бы под благовидным предлогом тому, кто выше рангом, просто надо было знать – кому и когда.

Брезгливость к подобным делам у Ефимова была что называется в крови. Его нечестность была другого рода: хотелось как-то выделиться, показать всем, и тем, кто доверил этот пост, что в нем не ошиблись, но реализации его замыслов мешали три обстоятельства. Они заметно тормозили активность Ефимова. Первое, завал в работе был такой, что разгрести его было трудно даже человеку с большим опытом. Второе, этого самого опыта катастрофически не хватало. Третье, неуверенность в достаточном профессионализме тех, с кем приходилось работать. А тут еще и гнусное чувство, возникшее после рейда: кто связан с браконьерами?

Он еще разок проанализировал свой выбор главного направления работы: такое ли уж оно главное? Может быть, есть в этой запутанной цепи всех дел водного отдела более главное звено? Прикидывал и так и эдак, и пришел к выводу, что, возможно, звено такое есть, но он его в силу различных причин пока не видит. Можно было бы направить его внимание на спекулятивные перевозки овощей на водном транспорте, но это дело слишком кропотливое и в итоге не даст того эффекта, которого Ефимову так желалось.

«Газик», юркнув на красный свет, вкатил внутрь квартала, в котором находилось здание отдела. Новый водитель тоже оказался лихачом. «Тот хоть на грани нарушения катался, – подумал Ефимов. – А этот, наверное, работу в милиции путает со вседозволенностью. Тоже… воспитывать придется».

Александр Валентинович вошел в свой кабинет, включил кондиционер на максимальное охлаждение, положил на него ладони и, блаженствуя, подставил грудь под холодный поток воздуха, иронично подумав о том, что этот аппарат, пожалуй, единственное маленькое преимущество нового места работы. Там, в досмотре, в такую жарищу приходилось остужаться кружкой-другой холодного пива, мало спасавшего от полупустынного зноя. До времени, назначенного им для разбора рейда, оставалось больше часа, и Александр Валентинович принялся за дело, которое сам себе вменил в ежедневную обязанность, – разбор бумаг своего предшественника. В первые дни эта работа увлекала Ефимова тем, что в результате обещала пролить свет на многие тонкости деятельности отдела, подсказать какие-то новые пути, еще не хоженые и конечно же ведущие к успеху.

В шкафу и шести ящиках огромного стола не прослеживалось никакой системы, и Ефимову стоило многих часов скрупулезного вчитывания в нигде не зарегистрированные протоколы, в незаконченные и не отправленные прокурору дела, в графики сводок, цифры которых рождались, как видно, в голове прежнего начальника отдела, во многое другое, пока он не понял, что системы в этом хламе никакой не было и быть не могло. Всевозможные бумаги запихивались в ящики, видимо, по той лишь причине, что выбрасывать их в урну предшественнику было неловко из-за того, что интеллигентного вида уборщица могла благодаря обычному женскому любопытству «рассекретить» степень его полезности на этом месте. Вполне возможно, что ни о чем подобном тот и не думал, а всего лишь со дня на день откладывал возможность начать новую жизнь.

Ефимову оставалось разобрать всего два ящика, но работал он с бумагами без прежнего энтузиазма и любопытства. Мало того, эти последние ящики вспоминались ему чуть ли не всякий раз после утреннего пробуждения и подспудно эмоционально окрашивали многие его решения и поступки каждого наступавшего дня. Он, словно бы соприкоснувшись с вещами больного человека, заразился его вирусом, но не свалился в постель, а благодаря еще крепкому организму переносил заболевание на ногах. Новая работа, новые сотрудники, предполагаемое им ожидание там, в «верхах», от него, Ефимова, нового поворота в делах отдела, а опыта – мизер. К тому же наметки, прикидки, графики, планы, отчеты предшественника незаметно вовлекали в свою болотцевую устойчивость, ложную апробированность. Сам Александр Валентинович называл это часто приходящее к нему состояние «обвалом чужой незавершенки».

Жена, раньше отдававшая дому, ему, детям большее время суток, одновременно с его переходом на новую работу ударилась в науку, решительно заявив, что мальчишки уже взрослые и теперь заниматься ими должен мужчина, отец, что для ее души одних уроков в школе маловато. В момент, когда особенно нужна была ее поддержка… Эх! Да еще эта беда с младшим сыном – простыня по утрам частенько оказывается с мокрым желтым пятном. Правда, в последние дни в его здоровье наступили перемены к лучшему. И это благодаря тому, что Черепанов привел хорошего врача-специалиста, но этот самый Кузнецов намеревается совсем уйти с работы, а обращаться к нему частным образом – это не совсем удобно, особенно, если по отношению к себе просто кожей ощущаешь необъяснимую, но стойкую неприязнь врача. С чего бы это он?..

Проблемы работы, семьи оплетали его невидимыми нитями все туже и туже, поэтому Александр Валентинович видел выход из этого положения не в кропотливом каждодневном распутывании этой незримой сети, а в резком прорыве. Он принял решение ходатайствовать в управлении о переводе из таможенного досмотра к себе в отдел тех ребят, с которыми работал, которых хорошо знал, чувствовал степень профессионализма каждого.

Перебирая пыльные бумаги, думая обо всем сразу, всячески стараясь оттянуть тот момент, когда надо будет нажать кнопку в торце стола, вызвать секретаршу, а через нее и всех тех, кто имел хоть какое-то отношение к сегодняшнему рейду, Ефимов пришел к окончательному решению – обсуждаться и анализироваться сейчас, здесь, в этом кабинете, будет версия «номер два», по которой всем должно стать ясно: просчитался он, и только он, начальник отдела, не продумав до мелочей всей операции. «Пусть оборотень, если он есть, успокоится и ведет себя более расслабленно, – подумал он. – А тем временем, если даже он и не раскроется, я, поменяв кадры, избавлюсь от него». Ему бы, с его анализом, заниматься не сыском, а социальными проблемами. Знай он о проблемах смены руководства на радио, или в детской больнице, или там, у самых облачных вершин государства, не мучился бы. Но, что поделаешь, в этой жизни, где родился, там и пригодился…