Англия и Франция: мы любим ненавидеть друг друга

Английский, со своими англосаксонскими корнями и гибридной англосаксонско-нормандской грамматикой, прораставший, словно плесень, под подошвами англонормандской знати, наконец-то обрел статус и уважение, перестав быть грубым диалектом, на котором переругивались крестьяне. В 1385 году ученый Джон Тревиза писал: «in alle the gramere scoles of Engelond, children leveth Frensche and lerneth in Englische» [39] . Обратите внимание, насколько его орфография сходна с правописанием современных английских школьников.) Он пошел еще дальше, заявив, что английские дети знают французский так же, как «их левая пятка». (То же самое можно сказать о современных детях.)

39

Современное правописание: «in all the grammar schools of England, children leave French and learn in English». — «Во всех средних школах Англии дети бросают французский и учатся на английском». — Примеч. пер.

Как нам уже известно, король Эдуард III знал английский язык, и всех приятно удивляло то, как свободно он им владел. Особенно ему удавалось сквернословие, ведь он с самого начала обнаружил, что английский язык гораздо лучше, чем французский, подходит для ругательств. Прибавляя англосаксонский «офф», англичанин может с легкостью превратить любое агрессивное или резкое слово в оскорбление, так же как и поиграть (грубоватыми) англосаксонскими и (искаженными) нормандско-французскими словечками. Французский язык слишком привязан к латыни и излишне щепетилен в грамматике, чтобы позволить себе такие вольности.

Эдуард, может, и был силен в английском, но он все-таки учил его как второй язык, а первым освоил французский — тот самый язык, на котором говорил его заклятый враг король Филипп. К тому же изъясняться на французском языке в суде все еще считалось шиком, как это продемонстрировал Эдуард в знаменитом эпизоде, связанном с «оброненной подвязкой» 1348 года.

На балу в Виндзоре, танцуя с королем Эдуардом, графиня Солсбери уронила подвязку. Король поднял ее и повязал на собственную ногу, а когда заметил удивленные взгляды придворных, не задумываясь, произнес по-французски: Honi soit qui mal y pense, что в грубом переводе звучит примерно так: «Позор тому, кто думает, будто я сделал это с намеком на секс» [40] . Эту фразу приняли в качестве девиза его нового Ордена Подвязки, и теперь она красуется на британском монаршем гербе поверх девиза Dieu et mon droit. [41] .

40

Наиболее точный перевод: «Пусть стыдится подумавший об этом плохо».

41

«Бог и мое право» (фр.) — Примеч. пер.

Однако до времени произнесения Генрихом V пламенной речи перед битвой при Азенкуре, случившейся всего лишь шестьюдесятью семью годами позже, английский оставался первым языком короля, и никаких переводов его высказываниям не требовалось.

Короче говоря, крохотные блохи, занесшие в Европу «Черную смерть», одновременно освободили Англию из тисков иностранного языка как государственного. Весьма символично, поскольку flea («блоха») — англосаксонское слово.

Генрих V — это не только прикольная стрижка

Война шла ни шатко ни валко, когда в 1377 году в почтенном возрасте скончался Эдуард III, и стороны продолжали ее лишь потому, что многие англичане стремились попасть на континентальный берег Ла-Манша и сколотить себе состояние.

Да и Франция созрела для того, чтобы ее вновь пощипали. Французский король, Карл VI, был законченным лунатиком. По ночам он бегал вокруг замка, завывая волком, и был убежден в том, что сделан из стекла, а люди хотят его разбить. Однажды в приступе безумия он убил четверых своих придворных.

Слабость верхушки расколола Францию на два воюющих за власть семейства — бургундцев, возглавляемых кузеном Карла V, Жаном Бургундским, и арманьяков под предводительством Людовика, брата Карла. Вскоре обе эти команды творили такие злодеяния, что даже превзошли все шевоше англичан. Арманьяки породили новый террор, который впору было называть «экорше» (в буквальном смысле «освежеванный»), и насаждали его на родных просторах недобрых тридцать лет.

Кто реально выиграл от этой долголетней внутренней борьбы, так это Англия, которая услужливо продавала свою поддержку то одной фракции, то другой, сначала обещая вмешаться в конфликт, но потом перепродавая свою верность другой стороне, если та предлагала больше денег и территорий. И самую крупную выгоду от этого противостояния получал новый английский король, Генрих V, в 1414 году заключивший договор с Арманьяками, даровавший ему провинции Пуату, Ангулем и Перигор на юго-западе Франции, тем самым хотя бы частично восстанавливая былые позиции Англии в этой части мира.

Генриха V, которому шел всего двадцать шестой год, когда он взошел на престол, окружали весьма конкурентоспособные родственники мужского пола, и ему просто необходимо было доказать, что он сильный монарх. Прирожденный воин, он даже носил военную стрижку «под горшок», в отличие от своих недавних предшественников, предпочитавших пышные королевские локоны. Говорят, он был высок и настолько силен, что в тяжелых доспехах передвигался так, будто надел всего лишь легкий плащ — и это неудивительно, если учесть то, что его с раннего возраста облачали в походную форму. В отрочестве, гоняясь за уэльсцами, он был ранен стрелой в лицо (уэльские лучники к тому времени не утратили своего мастерства) и на всю жизнь остался со шрамом — вот почему на всех его самых известных портретах он запечатлен в профиль.

К несчастью для французов, Генрих был фанатично религиозен и убежден в том, что Бог желает видеть его королем Франции. Ко всему прочему, он первый со времен Вильгельма Завоевателя английский монарх, который не только не имел гомосексуальных наклонностей, но и не содержал гарема любовниц — и это было еще одним дурным предзнаменованием для его врагов по ту сторону пролива.

Между тем французы продолжали напрашиваться на трепку. В 1414 году представители двух; воюющих сторон, бургундцев и арманьяков, прибыли в Англию просить у Генриха помощи. Генрих ответил требованием руки французской принцессы и, соответственно, французской короны. Встретив отказ, он заявил, что у него не остается иного выбора, кроме как готовиться к войне, забыв упомянуть о том, что вот уже год как пополняет армию рекрутами и заряжает пушки.

Он тщательно спланировал детали своего вторжения и, как союзные войска в 1944 году, решил пойти вглубь Франции через Нормандию, а не привычным маршрутом через Кале. В солнечное воскресенье августа 1415 года его флот из 1500 кораблей, на которых разместилось десятитысячное войско, лошади, скот и пушки, вышел из пролива Солент. Можно себе представить, какой это был красочный спектакль: рыцарские знамена развевались на ветру, а флагманский корабль Генриха, 540-тонный «Тринитэ Рояль» (непонятно только, почему он не дал ему английское название), дразнил провокационным королевским штандартом, похожим на тот, что придумал Эдуард III: английские львы соседствуют с французской лилией.

Солдаты с оптимизмом вглядывались в горизонт, тем более что корабль Генриха сопровождали лебеди — и это был добрый знак, поскольку его личный штандарт изображал, в геральдической терминологии, «лебедя с раскинутыми крылами».

Флот держал курс на Арфлёр в устье Сены. Генрих высадился там числа четырнадцатого августа и, по легенде (еще одна параллель с Вильгельмом Завоевателем), оступился и упал на колени. Как и Вильгельм, он не растерялся, принял позу молящегося человека, и хор на борту его корабля поддержал его песнопениями (не иначе чтобы заглушить причитания короля: «О, нет, только не это, мне песок набился в доспехи»).

Флот был настолько велик, что разгрузка кораблей заняла целых два дня [42] . Только когда на берег ступил последний солдат, Генрих сообщил своему войску плохую новость: шевоше не будет. Грабежи, убийства и изнасилования под запретом. Разочарованный стон англичан донесся до самого Парижа.

Генрих тотчас приступил к осаде Арфлёра, но, к своему крайнему неудовольствию, обнаружил, что нормандцы извлекли кое-какие уроки из прошлых рейдов Эдуарда III, которые не встречали никакого сопротивления. Нормандцы возвели укрепления вокруг города, и осада этого маленького порта затянулась, причем английская сторона несла ощутимые потери, и не только от пушечных ядер и стрел, но еще и от болезни.

42

Версия, будто виной тому была забастовка французских докеров, не соответствует действительности.