Англия и Франция: мы любим ненавидеть друг друга
Шрифт:
Он послал небольшое войско из 3000 человек посмотреть, что будет, и результат превзошел все его ожидания: Франция взвыла, но не захотела вторгаться в Германию, боясь спровоцировать начало новой войны. Черчилль, в ту пору еще не премьер, добавил приятности, сказав: «Я надеюсь, что французы позаботятся о собственной безопасности, и нам будет позволено жить спокойно на нашем острове». Посыл был ясен: снова защищать Францию не намерены, мерси.
Решая для себя вопрос, стоит ли дать отпор Гитлеру, Британия и Франция столкнулись с общей проблемой: дело в том, что руководящие политики и генералы обеих стран прошли школу Первой мировой войны. Еще не прошло и двадцати лет с тех пор, как завершилась эта бойня. Школьные друзья были убиты, калеки все еще попрошайничали
Но реакция двух стран на сложившуюся ситуацию была диаметрально противоположной. Бриттов серьезно беспокоила антигерманская истерия, нагнетаемая Францией. Британия даже испытывала вину из-за кровожадности Версальского договора, в то время как Францию крайне раздражала короткая память британцев. Тем временем Америка мудро решила держаться в стороне от всей этой старомодной европейской тусовки: она еще только оживала после Великой депрессии, и, чтобы снова не обанкротиться, ей была совсем не нужна война.
Все это объясняет, почему Мюнхенская конференция в сентябре 1938 года с участием Франции, Британии, Италии и Германии обернулась фарсом.
Мотивом к созыву саммита стало желание Гитлера получить от международного сообщества разрешение «вернуть» Германии Судетскую область, заселенную преимущественно немцами и ставшую частью Чехословакии по итогам Первой мировой войны. Французский премьер Эдуард Даладье сказал твердое «нет» и предупредил британского коллегу, Невилла Чемберлена, что, «если западные державы капитулируют, они лишь ускорят начало войны, которой все хотят избежать». Даладье даже предсказывал, что Гитлер стремится к «такому господству в Европе, по сравнению с которым меркнут даже амбиции Наполеона». Довольно смелое заявление, тем более для француза.
Впрочем, Чемберлену очень хотелось верить Гитлеру, который твердо обещал, что, как только Германия получит Судеты, в Европе снова воцарится мир. Шестидесятидевятилетний политик старой школы, Чемберлен уже навещал Гитлера в его альпийском поместье в Берхтесгадене (впервые в жизни поднявшись в воздух на аэроплане), и по возвращении в Лондон старый англичанин объявил, что они имели «дружескую» беседу. Он заверил Даладье в искренности намерений Гитлера, и ему все-таки удалось убедить француза не противиться просьбе фюрера о «последнем в истории вторжении».
Так что сама по себе конференция, состоявшаяся в Мюнхене 29 сентября 1938 года, по сути была лишь формальностью, скрепленной подписями и печатью. Британская и французская делегации даже не встретились, чтобы обсудить свою стратегию. На фотографиях, сделанных непосредственно перед подписанием соглашения, Чемберлен выглядит помесью франта и удивленного цыпленка, у Даладье такой вид, будто кто-то собирается его подстрелить (в политическом смысле так и было), Муссолини ломает голову, то ли ему отрыгнуть, то ли надуть губы, а Гитлер воплощает полное спокойствие. Это была свадьба на скорую руку, где Франция и Британия выступали в роли невест, а Гитлер был женихом, которому разрешили свозить в свадебное путешествие в Лас-Вегас своего дружка, Муссолини. (Разумеется, с проживанием в отдельных номерах.)
Хуже того — во всяком случае, с точки зрения французов, — на следующее утро Чемберлен имел приватную встречу с Гитлером, во время которой они подписали двусторонний пакт о ненападении, даже не упомянув в договоре Францию.
После этого Чемберлен отбыл домой, приземлившись на аэродроме Хестон под Лондоном (позже использовался как база для истребителей «Харрикейн», «Спитфайр» и бомбардировщиков Б-17). Выйдя из самолета, он помахал встречавшей его толпе листком бумаги, подписанным в то утро Гитлером, и произнес знаменитые слова о том, что привез «мир для нашего времени» [111] . Намеренно не упоминая о французских союзниках, Чемберлен продолжил: «Мы рассматриваем подписанное соглашение… как символ желания двух наших народов больше никогда не воевать друг с другом». Британцы и немцы, пообещал он,
будут работать вместе над «укреплением мира в Европе». В тот же день он произнес еще одну речь, призывая всех идти домой и спать спокойно. Пройдет меньше года, и те же люди будут спать далеко не так спокойно в бомбоубежищах.111
Чемберлена зачастую неправильно цитируют, приводя слова «мир в наше время» — возможно, путая со строчкой из Книги общей молитвы: «Дай нам мир в наше время, Господи».
Конечно, легко брюзжать, оценивая прошлое с высоты дня сегодняшнего. На архивных кинопленках Чемберлен выглядит милым стариканом, который хочет, чтобы все были друзьями. Но пока он произносил оптимистическую речь в Хестоне, в толпе стоял человек помоложе, репортер или полисмен в штатском, и слушал премьера скептически, не проникаясь всеобщей эйфорией и не аплодируя. Он был одним из тех, кому в скором времени предстояло воевать.
А по ту сторону Ла-Манша Даладье, как и Чемберлена, встречали по возвращении из Мюнхена как героя. Однако выглядел он не столь радостно, и розовых очков на нем не было. Глядя на восторженные толпы, он, должно быть, сказал в сердцах помощнику: Ah, les cons. Идиоты.
И когда менее чем через год Гитлер напал на Польшу и Чемберлен заявил, что Британия и Германия прерывают дружеские переговоры, резонансом прозвучал хор французских политиков: «А мы ведь предупреждали». Но Даладье недолго оставалось ворчать. В 1940 году он был арестован пронацистским французским режимом и позже сослан в концлагерь Бухенвальд. Он оказался в числе очень немногих узников, кому удалось выжить.
Короткая вылазка во Францию
Британия и Франция вступили в войну, не будучи лучшими союзниками, и все началось так же, как в 1914 году, — с общей катастрофы.
Армия, которая отправилась через Ла-Манш противостоять вторжению Германии во Францию, называлась Британские экспедиционные силы (как и скромная компания солдат, переброшенная на континент с той же целью осенью 1914 года). Хуже кармы не придумаешь — разве что если бы БЭС назвали Королевской армией неудачников.
Британские силы, численностью примерно 400 000 солдат с оружием времен Первой мировой войны и амуницией охотника на кроликов, прибыли осенью 1939 года, чтобы сыграть свою роль в генеральном плане французского командования по защите границ Франции от нападения с востока — закрыть брешь между линией Мажино и побережьем Ла-Манша.
И французский план сработал, но лишь до известной степени: когда немцы 10 мая 1940 года начали проводить блицкриг, линия Мажино осталась ненарушенной, поскольку нацисты попросту проигнорировали ее и вошли во Францию через боковую дверь. Легкие танки «Панцер» проскочили через Арденны (про которые Франция заявляла, что они непроходимые) и окружили британские и французские войска, которые ожидали атаки с севера.
Французы, вполне предсказуемо, намеревались окопаться и защищать Париж, но бритты быстро разобрались, к чему все идет. Уинстон Черчилль — его назначили главой правительства военного времени в тот же день, когда началось вторжение нацистов, — решил, что никому легче не станет, если регулярная армия Британии почти в полном составе угодит в лагерь для военнопленных. Пришла пора французам «позаботиться о собственной безопасности», как он выразился.
Так что 26 мая 1940 года, едва ли не через две недели после начала военных действий, Черчилль приказал своим ребятам возвращаться домой. Однако он не удосужился сообщить радушным хозяевам о том, что гости уже уходят, и французы продолжали сражаться, думая, что прикрывают стратегическое отступление бриттов с целью закрепиться на берегу Ла-Манша. Когда же французы догадались о том, что происходит на самом деле, они, понятное дело, разозлились, тем более что бритты заблокировали дороги так, что по ним уже не мог пройти ни друг, ни враг.