Англия изнутри: записки нелегала

— А что это за нюансы?

— Не важно, это касается некоторых иммиграционных особенностей, вам я о них потом как-нибудь расскажу.

Лиля кашлянула, я посмотрел не нее, она показала рукой, так, чтобы поляк не заметил ее жеста.

Юрек понял, что его заметили и, сделав вид, что он здесь все осмотрел, вылез из теплицы.

— Подслушивал, — высказалась Лиля.

— Пусть слушает, — кивнул я, — им иногда полезно.

Дальше мы поговорили об учебе, студенты были из Киева, сами жили там же. С ними было весело, время на поле пролетало быстро, они не гнались сильно вперед и не воровали с твоего ряда клубнику. Их ум еще был живой и не испорченный, они искренне считали, что их страна самая лучшая, а тот период, в котором мы живем, скоро закончится, и мы, молодое поколение, что-то сможем в Украине сделать.

Я не перечил, соглашался, только иногда вставлял: сделаете, только если к тому времени будете хотеть, сможете победить коррупцию, только если сами останетесь чистые сердцем, все у вас получится, только если сможете оказаться на верху и не изменить тем идеалам, которые у вас есть сейчас.

Вечером, когда уже стемнело, я после душа возвращался в караван, меня на дороге встретил Римас и чуть отвел в сторону:

— Иди сюда, разговор есть.

Я последовал за ним.

— Что ты там Юреку рассказал?

— Ничего не рассказывал, а что?

— Йонес начал у меня спрашивать о тебе, мол, ты что, действительно сдавался в Лондоне и у тебя настоящее ай ди? Ты, мол, рассказывал студентам, что стоит тебе захотеть, и они поедут домой, в Польшу и Литву? А еще, у тебя есть в Лондоне адвокат, если здесь что не так, ты позвонишь ему, и он решит твои проблемы.

— А ты что?

— Я сказал, вполне вероятно, что так и есть, Алекс, мол, знает Лондон как свои пять пальцев, скорее всего у него действительное ай ди, и он знает, что вы здесь на ферме нелегалы, стоит ему позвонить в хоум офис, так он еще денег с этого поимеет.

— А Йонес что?

— Пересрал, говорит, он что, действительно так может сделать? Даже белорусов сдать? Я ему ответил, что, вряд ли ты белорусов сдашь. Он опять переспросил, что может ты, врешь все? На что я ответил, пойди у него и спроси. Так что жди скоро вопросов.

Я рассмеялся.

— Что там было на самом деле?

Я рассказал Римасу как к нам подсел «незаметно» поляк и я закинул ему тему для вечера.

Римас засмеялся.

— Вот дурачье тупорылое, ловко ты их.

— Ты ж только молчи.

— Ты тоже, жди, скоро они тебя попытаются проверить.

— Пусть проверяют, я и им расскажу, как сдаваться в хоум офис надо, — улыбнулся я.

— Теперь смотри, Йонес сказал, чтобы я с тобой сблизился, чтобы выведать информацию, поэтому на мои вопросы, при людях, отвечай как Юреку.

— Договорились, господин Штирлиц.

Мы разошлись разными дорогами.

Но никто проверять меня больше не стал, я блефовал, но их это испугало. Меня перестали трогать на поле, иногда это случалось, но мы быстро расходились. Если я был не прав, то соглашался, если прав, то спорил до конца.

Через пару недель Анна, принимая у меня ящик и, как обычно, забраковав штук 6 клубник, спросила:

— Алекс, тебе хочется девушку?

— Иногда, — ответил я.

— Тебе нужна девушка, ты станешь тогда добрее, не таким раздражительным.

— Я в порядке, — заверил я ее, — не стоит беспокоиться.

— Я думала как лучше.

Как лучше тебе, но не мне, — подумал я.

Когда мы только с Юрой приехали, то работали с утра до вечера, если же работы не было на поле, нас брали на почасовку, то натягивать клеенку на теплицы, то наоборот убирать поля, подготавливая их к новой посадке.

Примерно через месяц это прекратилось, если на поле работы не было, мы отдыхали, а избранные шли на почасовку. К избранным относились поляки, литовцы, и как исключение белорусы. Меня брали на почасовку очень редко, а когда вышел конфликт с супервайзерами то почасовой работы для меня не было вообще.

— Толку, что ты так себя ведешь по отношению к ним, — говорил мне Юра, когда мы сидели на обеде в караване, — зарплата у тебя меньше, чуть что, они к тебе придираются.

— Но к тебе больше, хотя ты и лебезишь с ними.

— Ты молодой еще, не понимаешь, что не всегда нужен твой характер, я им улыбаюсь, а сам свое дело делаю. Пусть они думают, что хотят, а я свою цель имею, заработать. Ты вот уже на почасовку 2 недели не ходишь, и кому ты что доказал? Я за это время 70 фунтов заработал, а ты в караване сидел. К тому же, ты думаешь, ты им что-то доказал? Ты считаешь, что они тебя боятся? Им ложить на тебя, ты все равно пляшешь под их дудку.

— Не пляшу, и ты это видишь, и не совсем супервайзерам ложить на меня, в противном случае они бы себя так не вели. Знаешь, что мне сказала одна литовка: я думала все украинцы, белорусы и русские за деньги готовы друг друга сожрать, но впервые, я увидела среди вас человека, которому на деньги плевать.

— Тебе важно мнение какой-то там литовки?

— Нет, не важно, мне важно мое мнение, я сказал себе, что я буду человеком, и я остаюсь им здесь, несмотря ни на что.

— Малазийцы тоже хотели кому-то что-то доказать и где они?

— Зато после их уезда суперы немного попустились.

— На долго ли? Нет, это твое дело, я зарабатываю 220 фунтов в неделю, ты 160, а на поле ты столько же, сколько и я. Я советую тебе, как поступить правильно, не паря себе мозги, а решать тебе.

— Я поступаю правильно и поверь, мозги я себе не парю.

В одну из суббот, когда Мария выдавала нам зарплату, она тоже подняла этот вопрос:

— Всего 150 фунтов Алекс, маловато собираешь ящиков.

— Зато я собираю качественную клубнику, которую даже перебирать не нужно.

— Что качественную, согласна, — кивнула Мария, улыбнулась и сказала, — спасибо.

— Пожалуйста, — ответил я, получая конверт с деньгами.

Хоть Юра и хорохорился, но дела на ферме в плане работы с каждой неделей все ухудшались. Вскоре почасовка прошла вообще, те пять-шесть человек, которые в ней участвовали, были не из наших, поэтому белорусам она не светила вовсе. Даже по вечерам, бывало за неделю, мы 3 дня не выходили на поле.

Конкретный урожай закончился, заработки упали сильно. Если раньше Юра получал 220–250 фунтов в неделю, то сейчас опустился на 180–200. У меня со 180–160 фунтов в неделю, зарплата упала до 130–140.

Мы на ферме были 6 недель, когда в среду на поле у меня неожиданно заболел живот. Я не сильно обращал на боль внимание и продолжал работать. В ту ночь я спал плохо, живот стал болеть сильнее. Утром и до обеда в пятницу, я еле дотянул до каравана, от еды отказался.

Боль была страшной, у нас там был один студент из мединститута, я у него еще в четверг спросил: