Английский детектив. Лучшее за 200 лет (сборник)

Пока ночью мы ворочались в своих двенадцати постелях, кровать Харкера перегораживала дверь. На второй день, не чувствуя желания спать и увидев, что наш охранник сидит на своей койке, я присел рядом и предложил ему табаку. Когда рука офицера, тянувшаяся к табакерке, коснулась моей, его пронзила странная дрожь.

– Кто это? – воскликнул он.

Проследив за взглядом мистера Харкера, я, как и ожидал, вновь увидел фигуру второго из двоих мужчин, шедших по Пикадилли. Поднявшись и отступив на несколько шагов, я оглянулся на офицера. Тот был совершенно беспечен и произнес с веселостью:

– Мне показалось на миг, у нас тут тринадцатый присяжный без постели. А теперь вижу, что это игра лунного света.

Не пускаясь в объяснения, я пригласил мистера Харкера прогуляться со мной по комнате, а сам наблюдал за фигурой призрака. Тот на несколько минут замирал возле подушки каждого из моих собратьев-присяжных. Всякий раз он подходил к постели с правой стороны и всегда терял четкость, пересекая изножье следующей. По движениям головы казалось, что он лишь задумчиво смотрит на лежащих людей. Он не замечал ни меня, ни моей постели, стоявшей ближе прочих к кровати мистера Харкера. Дойдя до конца, призрак вышел из комнаты через окно, поднявшись по лунному лучу, словно по воздушной лестнице.

Следующим утром, во время завтрака выяснилось, что всем присутствующим, кроме меня и мистера Харкера, прошлой ночью приснился убитый.

Теперь я был убежден: вторым по Пикадилли шел покойный (если так можно выразиться), как будто бы тот сам засвидетельствовал это. И свидетельству его в реальности нашелся способ, к которому я не был готов.

На пятый день суда, когда выступление обвинителя подходило к концу, в качестве доказательства был представлен медальон с миниатюрным портретом убитого, пропавший из его спальни и найденный позже в тайнике убийцы. При допросе свидетель опознал эту вещицу, и ее вручили суду, после чего передали присяжным для осмотра. Когда чиновник в черном проходил мимо меня, фигура второго мужчины с Пикадилли стремительно выступила из толпы зрителей, выхватила у него миниатюру и отдала мне своими собственными руками, произнеся – прежде, чем я увидел лицо в медальоне, – тихим, глухим голосом: «Тогда я был молод и не столь бледен». Затем он прошел между мной и моим собратом-присяжным, которому я передал миниатюру, а после между ним и его соседом и так до конца ложи следовал за своим портретом, пока медальон не вернулся обратно ко мне. Однако ни один из присяжных ничего не заметил.

За столом, как и в остальное время, когда присяжные находились под присмотром мистера Харкера, мы в первую очередь, конечно, обсуждали ход процесса. В тот самый, пятый, день обвинение закончило приводить свои доказательства, и, сложив полное представление о деле с этой стороны, мы принялись дискутировать уже более серьезно и шумно. Среди нас оказался член приходского совета – самый большой идиот из всех мною виденных, – который даже на явные улики высказывал абсурдные возражения и на чьей стороне были двое обрюзгших приходских дармоедов. Всю троицу пригласили из округа, настолько измученного лихорадкой, что их самих стоило отдать под суд за пять сотен смертей.

Ближе к полуночи, когда некоторые из нас уже готовились ко сну, а злорадные болваны сделались особенно крикливыми, я вновь увидел убитого. Он мрачно стоял за спинами этих тупиц и манил меня. Но мне достаточно было приблизиться к их компании и вступить в спор, как он тотчас удалился. Это положило начало череде явлений призрака, ограниченной комнатой, в которой мы были заперты. Только лишь собиралась кучка присяжных, и я сразу видел среди них убитого. Стоило им высказаться не в его пользу, как призрак торжественно и властно подзывал меня.

Следует иметь в виду, что до пятого дня процесса, когда была предъявлена миниатюра, я ни разу не видел призрака в суде. Теперь же, когда слово перешло к защитнику, случились три изменения. Прежде упомяну о двух из них. Призрак стал постоянно находиться в зале, но обращался уже не ко мне, а к выступавшим. Вот один из примеров: горло убитого было рассечено, и в своем вступительном слове защитник предположил, что убитый мог сам себя порезать. Тогда призрак с ужасной раной на шее (до сей поры скрытой) встал рядом с подлокотником говорившего и, размахивая возле горла то правой, то левой рукой, решительно опроверг мнение о том, что подобное увечье можно нанести себе самому. Другой пример: свидетельница описывала подсудимого, как добрейшего из людей. Призрак стоял прямо перед ней, глядя в ее глаза и указывая вытянутым пальцем на злое лицо обвиняемого.

Третья перемена – наиболее заметная и яркая – впечатлила меня еще сильнее. Я не предполагаю, а совершенно точно заявляю о ней. Итак, хотя те, к кому обращался призрак, и не чувствовали его присутствия, но приближение фантома заставляло их ощущать смутное беспокойство. Казалось, будто бы ограниченный законами – что не распространялись на меня, – от раскрытия себя перед другими, он все же незримо, безмолвно и мрачно влиял на людские умы. Когда главный защитник в своей речи выдвинул версию о самоубийстве, а призрак встал возле локтя ученого джентльмена и показал свое рассеченное горло, это несомненно сбило речь адвоката. На несколько секунд тот потерял нить своих хитроумных рассуждений, вытер лоб носовым платком и сделался чрезвычайно бледным. Когда свидетельница стояла напротив призрака, ее взгляд как будто бы проследил за указующим перстом и, полный сомнения и тревоги, замер на лице подсудимого. Полагаю, двух этих примеров достаточно.

На восьмой день процесса, после перерыва на отдых и подкрепление сил, который случился, как обычно, вскоре после полудня, мы с остальными присяжными вернулись в зал незадолго до появления судей. Стоя в ложе и оглядываясь кругом, я подумал, что призрак исчез, пока не отважился поднять взгляд на галерку и не увидел, как он перегнулся через весьма благопристойную даму, словно интересуясь: занял суд свои места или еще нет. Дама немедленно вскрикнула и потеряла сознание, ее вынесли из зала. Похожее случилось с достопочтенным, благоразумным и терпеливым судьей, который вел процесс. После окончания всех речей тот сидел над своими бумагами, когда мертвец проник через дверь и нетерпеливо заглянул в заметки через плечо листавшего их мужчины. Лицо его чести изменилось, руки замерли, странная дрожь, хорошо мне знакомая, пронзила тело. Он произнес: «Простите, господа. Здесь несколько душно» и вернулся к работе, лишь выпив стакан воды.

Благодаря всей монотонности шести из этих нескончаемых десяти дней – те же судьи и все прочие на своих местах; тот же убийца на скамье подсудимых; те же адвокаты за столом; те же звуки вопросов и ответов под сводами зала; тот же скрип пера его чести; те же шаги тех же приставов; те же лампы зажигаются в те же часы, когда угасает дневной свет; тот же смутный занавес за огромными окнами во время тумана; тот же дождь барабанит в сырую погоду; те же следы тюремщиков и заключенного день за днем на тех же опилках; те же ключи запирают и отпирают те же тяжелые двери, – все это томительное однообразие заставляло чувствовать себя так, будто я пробыл старшиной присяжных целую вечность, а Пикадилли – ровесник Вавилона. Но ни на минуту убитый не пропадал из виду. Я лицезрел его гораздо яснее, чем кого бы то ни было еще. Не могу упустить одно значительное обстоятельство: мне не удалось заметить, чтобы призрак, как я называю убитого, посмотрел на своего убийцу. Снова и снова я задавался вопросом «Почему?». Но он так ни разу и не взглянул.

После представления портрета в медальоне до самой последней минуты судебного разбирательства он не смотрел и на меня. Присяжные удалились для вынесения приговора без семи минут десять. Идиот из приходского совета и два его прихлебателя создали нам такую сумятицу, что дважды пришлось возвращаться в зал и просить у судьи выдержки из протокола. У девятерых из нас, полагаю, так же, как ни у кого в суде, не было сомнений в правильности выводов, однако скудоумный триумвират не нашел ничего лучше, как нарочно затягивать дело, все отвергая. Но наше мнение все же перевесило, и присяжные наконец вернулись на свои места в начале первого часа ночи. Убитый тем временем стоял напротив нашей ложи, с другой стороны зала. Как только я занял свое место, его взгляд обратился ко мне с большим вниманием; призрак, показавшийся мне довольным, медленно взмахнул над головой серым покровом, который прежде держал в руках. Лишь я огласил наш вердикт: «Виновен!», покров рассыпался в прах и все исчезло – вместо таинственного гостя осталась пустота.

В соответствии с традицией судья спросил: воспользуется ли осужденный правом на последнее слово, прежде чем ему вынесут смертный приговор. Убийца пробормотал что-то невнятное, о чем на следующий день во всех газетах написали: «несколько бессвязных, сбивчивых и едва различимых жалоб на несправедливость суда из-за предубежденности старшины присяжных». На самом деле его поразительное признание звучало так: «Милорд, я понял, что обречен, едва в зал вошел старшина присяжных. Милорд, я знал, что он никогда не оправдает меня, ведь накануне ареста, ночью, он возник у моего изголовья, разбудил и накинул мне на шею петлю».