Анкета

— Ты не темни! — перебила меня Ирина. — Я тебя прямо спрашиваю, а ты прямо ответь: было счастье у тебя или не было?

Меня смутил ее напор и явственный надрыв в голосе. Не вторая ли Тамара мне попалась, подумал я, — со склонностью к алкогольной болезни?

— Было или нет? — настаивала Ирина.

— Пожалуй, было.

— А у меня нет! Имею я право от него отказываться, если оно ко мне пришло?

— Смотря что называть счастьем, хотя…

— Не имею! Потому что его может потом не быть никогда! Вам легко рассуждать! А вы влезьте в мою шкуру и поживите так, как я жила! И, между прочим, сына выкормила, вырастила, обут, одет, скромный, тихий, умный! Ты любишь детей дошкольного возраста?

— Я всяких люблю.

— Не врешь? Врут же люди, все врут!

— У меня нет причины обманывать вас.

— Если кто моему сыну плохо сделает, своими руками задушу, — сказала Ирина, с силой вкручивая окурок в блюдце, служащее пепельницей. — Задушу и заставлю мочу свою пить и кровью блевать! Ты хороший человек?

Вопросы в стиле Ларисы, подумал я. Велика, однако, степень повторяемости в этой жизни!

— Скорее хороший.

— Смотри! — погрозила пальцем Ирина. — Если ты выделываешься, тебе же хуже. Я тебе поверила, а я никому не верю! Я твою фотографию бабке одной носила, бабка все насквозь видит, она и порчу с меня снимала, и тоже фотографию я ей носила одного гада, она про все его планы мне рассказала, только не успел он, я так сделала, что он долго помнить будет, и жена его будет помнить — бывшая жена, которая из дома его выгнала в одних тапочках! Так вот, бабка мне по твоей фотографии все сказала. Человек положительный, с совестью, о подлости подумать любит, но подлость не сделает, труслив слишком. Никого в жизни не обижал, крови на нем нет. Богат не будет и беден не будет. Все сказала! Что, неправда? Неправда?

— Правда, в общем-то… Только трусость…

— Бабка умная, памятник ей поставить! У тебя паспорт с собой?

— Нет. А зачем?

— Записать. На всякий случай.

Странная просьба.

— Если нужны серия, номер и так далее, я помню наизусть.

— Это уже лучше. Напиши.

Она оторвала листок от календаря, висевшего на гвоздике на стенке, дала огрызок карандаша. На листке была дата: 15 мая 1994 года. Год с лишним провисел он нетронутым — или эта дата что-то значила для нее? Я написал, она взяла листок и ушла в комнату. Вскоре вернулась, взглянула на часы.

— Ну, ладно. Мне выйти позвонить надо. Телефона-то нет, а автомат за два дома. А надо позвонить срочно по делу. Скоро вернусь, ты не тоскуй. Чай пей или кофе — или шампанское. А сын проснется, ты с ним поговори. Он все знает. Ну, я пошла?

— Конечно.

— Ты запри, у нас дверь сама не защелкивается. Ключи вот тут вторые висят. Это я на всякий случай, вот тут, посмотри, это от нижнего замка, это от верхнего. Ну, поймешь.

Она вдруг всхлипнула.

Я деликатно молчал.

Она открыла дверь и встала в двери, опустив руки, глядя на меня.

— Что-то я хотела… Да! Мы ведь не поцеловались даже. За знакомство!

Не медля, она приникла ко мне и горячо поцеловала. Отстранилась — глядя куда-то поверх моего плеча. Отодвинув меня рукой, сняла с вешалки кожаную куртку.

— Что-то там похолодало вроде?

— Господь с вами, двадцать пять градусов с утра!

— А тучи? Там туч полно. Вроде, далеко, а смотришь — и дождь пошел. Приду вся мокрая, некрасивая, с размытой мордой, ты меня разлюбишь. Ну, всего хорошего. Я мигом.

Она ушла, я вернулся на кухню — допивать остывший чай.

Коротая время, думал о загадочной старухе, что по моей крошечной фотографии сумела меня описать — и довольно верно, хотя и примитивно. Я вполне допускаю, что у людей могут быть такие таланты, но не вижу, как некоторые, ничего в этом сверхъестественного, ничего мистического. Просто человек обладает даром физиономиста, вот и все.

Прошло больше десяти минут. Прошло полчаса. Час прошел. Два часа прошло.

Три.

Я встал и направился в комнату. Тихонько открыл дверь.

Угрюмый мальчик с короткими черными волосами сидел за столом и что-то рисовал фломастерами в толстой тетради. Он глянул на меня — и опять в тетрадь.

— Ты не спишь? — спросил я.

— Я и не спал.

— Разве?

— Читай вот; тебе сказали дать, — он придвинул мне лист.

На листе крупными буквами — в плакатный или афишный почти кегль (вспомнилось слово, хорошее слою для кроссворда: «Размер букв типографского шрифта». Кегль. А перекрестное слово: «То, на что садятся корабли». Для затравки, простейшее. Мель. Другие — сложнее. Но интересно было б, чтобы все кончались на «ль». Боль, моль, соль. Антресоль. Консоль. Канифоль. «То, что необходимо лудильщику и скрипачу». Ведь канифолью, кажется, натирают смычки. Уточнить. Кроссвордист не имеет права ошибаться в таких вещах) — крупно было написано:

«Дорогой товарищь хотя товарищей давно нет есть тварищи а не товарищи! Но ты добрый и хороший человек и не даш пропасть ребенку. Я еду далеко не ищите в далекие края с человеком которого смертельно полюбила но он не хочет чтоб я была с ребенком. Завещаю квартиру и в холодильнике полно еды на первое время а там я может приеду через месяц или через год или навсегда погибну в далеких краях. Навечно лягу в вечной мерзлоте как мамонт. Дорогой товарищь пока не женись а если меня не будет год тогда женись и возьми культурную хорошую жену потомучто мой ребенок не в меня пошел он культурный и умный ему такая мать не нужна шалашовка и сволочь но это моя сволочь-любовь виновата и мой сволочь которого я обожаю но он жесток но это любовь жестока зато счастье а у меня не было а ребенку будет лучьше ни со мной Виталик сыночик слушайся дядю он твой теперь папа люби его а меня ни забывай или забудь если ни вернусь подлая гадина и тварь твоя любющая мама я плачу и рыдаю прощайте».

Я перечитал это послание несколько раз.

— На вот еще, — подал мне мальчик Виталий другой лист.

На нем другим почерком и вполне грамотно было написано:

Я, Ирина Сергеевна Прахомова, проживающая (адрес), имеющая паспорт (паспортные данные), доверяю опекунство над моим сыном Виталием и передаю в пользование свою квартиру — далее был большой пропуск, в котором другим цветом было вписано — Каялову Антону Петровичу, проживающему… паспорт — и опять другим цветом мои паспортные данные. Подпись, дата сегодняшняя.

Не знаю, имел ли этот документ юридическую силу, но имелись штамп и печать нотариальной конторы. Контора эта, полагаю, может заверить любой документ, но…

Я был растерян.

У меня возникла дикая мысль: бежать, догнать, вернуть!

Но — где искать ее? Брошусь на вокзал, а она, может, — самолетом.

Брошусь в аэропорт, а она, может, поездом.

Или на машине увез ее тот подлец, которого она «смертельно полюбила».

Но вдруг странное успокоение пришло ко мне.

Я сел, стал думать — и чем больше думал, тем больше находил в нелепой этой ситуации положительных сторон. Во-первых, отпадают хлопоты с невестами и не нужно переезжать ни к какой Ларисе. Не хочу я, не хочу ничего этого — только сейчас понял, насколько не хочу.

Заводить семью — без любви, ради придуманной идеи родить, видите ли, детей и воспитать их замечательными людьми, ради того, чтоб стать самому нормальным членом общества, — что за чепуха?!

Вот — живой мальчик. И не существует теперь ничего, кроме задачи уберечь его и спасти — и вырастить, если Ирина не вернется, а если вернется, разочаровавшаяся в своей смертельной любви, то я женюсь на ней — ведь она, положа руку на сердце, больше всех других понравилась мне. В ней, в отличие от других, есть безоглядная страсть и безоглядная любовь к жизни, — то, что есть и у меня, только не проявляется так явно и ярко.