Анна Герман. Жизнь, рассказанная ею самой

Это их поле деятельности, а у меня свое, я напоминаю людям о том, что самое прекрасное в жизни — любовь. Любовь мужчины и женщины, любовь к детям и родителям, ко всем людям на Земле, ко всему, что нас окружает, к самой жизни.

Снова пафосно, и снова иначе нельзя, не получается. Мы умудрились затереть, принизить самые главные слова, потому, когда их произносишь, кажется, будто повторяешь навязшее в зубах, надоедливое или попросту фальшивое. Печально.

Это очень трудно — говорить и петь о том, что словно само собой разумеется или, напротив, поставлено на недосягаемую высот), и при этом не скатиться в пошлость или фальшь. Петь о любви чисто-чисто не так легко, как кажется, для этого в нее нужно верить. А петь вполсилы — значит фальшивить и скатываться в пошлость.

Так что я не выбирала самый легкий путь, хотя не открыла на эстраде ничего нового, не стала иконой нового стиля, мне не будут подражать, как Битлам или «Абба», мои поклонники не ездят за мной из города в город, из страны в страну, не расписывают футболки моим именем, не раскупают какие-то вещицы, со мной связанные, на аукционах. Но если они приходят в залы, чтобы послушать песни о любви, значит, в таких песнях есть потребность.

Это мое место, моя потребность, счастливо совпавшая с потребностью тысяч людей. И я счастлива, что смогла им многое дать.

Одна из самых любимых песен — «Эхо любви».

Актер Евгений Матвеев снимал фильм «Судьба» о войне.

Почему-то он решил, что в фильме должна звучать песня в моем исполнении. Роберт Рождественский и Евгений Птичкин его поддержали, и быстро были написаны текст и музыка. И то и другое просто потрясает.

Увидев клавир и текст, я даже не просто не раздумывала, а ухватилась, как говорят русские, обеими руками. Не спеть это невозможно!

Прилетела в Москву на запись. Режиссер учел мои пожелания, которые, кстати, даже высказывать не пришлось, — записывать «живьем», то есть с оркестром, а не под фонограмму. Оркестр отменный, все подготовлено. У меня слезы в горле комком, само горло сжало так, что не вдохнуть, потому что текст и музыка потрясающие.

Начинается репетиция, и вдруг происходит что-то непонятное — оркестр сбивается. Я решила, что виновата, не вовремя вступила, не ту тональность взяла. Прошу повторить, но повторяют и без моей просьбы. Обычно у меня все проходило хорошо, без сбоев, но на сей раз что-то странное.

Оркестр второй раз играет вступление, я вступаю и… снова сбой. Такого не бывало никогда, я в растерянности, почему не получается? И вдруг вижу на глазах у оркестранток слезы. Кто-то смахивает тайком, кто-то вытирает откровенно. Не я виновата в сбое, а музыка.

С третьей попытки удалось записать.

Выхожу из студии в комнату к звукооператору, где собрались Матвеев, Птичкин и еще множество поддерживающих:

— Евгений Семенович, еще дубль?

Он буквально сгребает меня в объятья, забывая, что я сломанная кукла и обнимать сие хрупкое создание не рекомендуется:

— Какой дубль! Все записано! Лучше не споешь!

Тут я понимаю, что плакали все присутствующие.

Эта песня стала очень популярной, в ней действительно одинаково сильны и текст, и музыка, пробирает до глубины души. Потом мы пели ее со Львом Лещенко на новогоднем концерте, причем Лещенко, который одного со мной роста, но на каблуках я выше, пришлось поставить чуть в отдалении на лестнице на пару ступенек выше.

Где бы и когда ни исполняли, песня всегда вызывала не только аплодисменты, но и слезы. Видеть, как в зале плачут не только пожилые, много пережившие люди, но и молодежь, волнительно.

Значит, можно сказать о главном — о любви, не затерто, так, чтобы до слез трогало за душу? Просто и текст, и музыка, и сам фильм делались с душой.

Вот секрет, чтобы не скатиться к пошлости — делать все с душой, тогда самые привычные, примелькавшиеся, затертые слова вдруг начнут звучать искренне, чисто и по-новому.

Снова пафосно? Зато верно.

Когда я уже едва держалась на ногах, вернее, на одной ноге, на вторую наступить не было никакой возможности, так и пела, стоя, как цапля, на одной ноге, отставив вторую, словно кокетничая, потом с трудом доползла за кулисы с охапкой цветов и услышала:

— Дорого заплатила за эти цветы?

Фраза сакраментальная, потому что я и впрямь заплатила дорого, но не деньгами, а невыносимой болью, однако поняли ее все именно так, как желала произносившая: сколько я дала денег, чтобы цветы преподнесли именно мне?

Да, знаю, у артистов бывает и такое, когда они просто оплачивают несколько букетов, в зале словно срабатывает пусковой крючок, люди, видя, что выступающему дарят цветы, отдают и свои букеты, даже если собирались преподнести совсем другому. При этом выигрывают те, кто любит спускаться в зал и ходить с микрофоном между рядами. Сейчас есть такие микрофоны, которые не привязаны к стойке, это очень удобно. Но даже если бы я любила расхаживать между рядами, это оказалось невозможным из-за моего роста, думаю, зрителям не слишком понравилось бы видеть перед собой мои колени. Я всегда стою, и обычно чуть в стороне от остальных участников концерта.

Даже это считается пренебрежительным отношением к коллегам, но тогда дело было не в моем росте.

Невыносимо болела нога, настолько, что я не могла на нее наступить, распухла, став вдвое, если не втрое толще, но это хоть под платьем скрыть можно, а как быть с тем, что я способна передвигаться только вприпрыжку? Режиссер концерта придумал выход: свет пригасили, и я, опираясь на руку кого-то из музыкантов, проковыляла к своему месту. К тому моменту, когда свет снова зажегся, уже стояла, выставив носок туфли больной ноги в сторону, чтобы ненароком не опереться на нее и не закричать от боли.

Моя нога многострадальная, она столько времени была на вытяжке, столько перенесла операций, что нагружать ее лишний раз не стоило. Больше всего я боялась упасть, это грозило неисчислимыми бедами, потому что последствия 49 переломов во время аварии сказываются до сих пор, я хрупкая фарфоровая ваза, но не по своей воле, а из-за ломаных костей.

После того как я спела положенные по программе песни, следовало уйти, но как?! Наступить на ногу невозможно, даже если я сдержу крик, ковыляющая певица не слишком хорошо смотрится. Свет бы снова пригасить… но об этом просто забыли. Придумали, как мне выйти, но не подумали, как уйти.

Дома Збыславу и маме я рассказывала об этом со смехом, но тогда на сцене была просто в ужасе. По лбу ручьями пот от боли, в глазах ужас от невозможности сделать хоть одно движение, а передо мной зал, который, видя, что я не ухожу, ждет продолжения выступления. Спетые песни криков «бис!» не вызвали, это были новшества, не ставшие сверхпопулярными, к тому же сказывалось мое состояние, пела из рук вон плохо, хотя публика аплодировала (из жалости?). У оркестра нот других песен нет просто потому, что я не рассчитывала их петь.