Аномалия. «Шполер Зейде»
Шрифт:
Всё произносимое Финкельштейном переводит вслух для СБУ старушка Броня Марковна. При этом она укоризненно качает головой.
– …И надо мне было вот так жить. Так надрываться… – продолжает Финкельштейн, – чтобы единственного внука. Своими руками… Этим малограмотным, тупым… Ничтожества! «Шлимазойлем»! [97]
97
Множественное
Старый Рабинович, волнуясь, громко переводит продолжение речи Финкельштейна для мафии.
Все селяне продолжают, ничего не подозревая, радушно улыбаться. Но на слове «шлимазойлем» взрывается дед Грицько. И кричит на чистом идиш:
– Ах ты, «дрек мит фефер»! [98] Ты «швицер» и «мудила»! Ты думаешь, умнее всех. «Ди махст а лайтише пуным»!. [99]
Улыбаешься, гнида! И думаешь, что никто тебя не понимает все твои «фойлышэ штыке». [100]
98
Дерьмо с перцем! (идиш).
99
Делаешь порядочное лицо (идиш).
100
Обман, лицемерное поведение (идиш).
– Оп-па! Говорит! – изумляется милиционер Нечипоренко. Переводит взгляд на ошалевшего Финкельштейна: – Понимает!
Да! Это для Финкельштейна как взрыв бомбы. Он застывает. Улыбка сползает с его лица.
А дед Грицько продолжает. Он выстреливает много слов на букву «Ш», потому что в идиш большинство ругательств как раз на эту букву начинаются.
Финкельштейн краснеет, бледнеет.
И тут кульминационный момент – дед Грицько скручивает сочную «дулю» [101] и суёт её миллиардеру под нос. Все вокруг охают. Не понимая по содержанию, что случилось, но понимая по форме.
101
Жест, фигура, выполняемая с помощью пальцев одной руки (сложенная в кулак рука с большим пальцем, просунутым между указательным и средним). Используется в различных конфликтных ситуациях, как элемент утверждения и давления (украинский язык).
Вот после этой «дули» под славную залихватскую хасидскую мелодию «Гоп, казакэс» начинается бесславное бегство Финкельштейна.
Это настоящий исход. Первыми в узкие двери хаты протискиваются сопровождающие миллиардера большие телохранители. Потом он сам, втянув голову в плечи, выскакивает и бежит к лимузину. За ним сопровождающие его лица и Гороховский с Гутманом.
А дед Грицько бежит к калитке и, удерживаемый из последних сил бабкой Парасей, милиционером и мэром Борсюком, достреливает вслед ещё не сказанные слова.
Заливается пёс Полкан. Поднимают гвалт псы по соседству. Из-за всех углов, заборов этот исход наблюдают селяне.
Работают все камеры слежения. С самых разных точек. Из-под забора. С дальнего окна. С высоты птичьего полёта.
Хлопают дверцы машин. Кавалькада трогается с места. Поспевший только уже к концу визита, водитель, толкающий коляску с загипсованным равом Залцманом, разворачивает её и начинает толкать обратно к сельской гостинице.
От экранов мониторов поворачиваются друг к другу полковник и лейтенант. Потом смотрят на старушку Могеншвицер. Та вне себя от возмущения:
– Была бы я помоложе и не в коляске, я бы плюнула в лицо этому зарвавшемуся Финкельштейну. Сволочь! Таки да, падлюка! А дед Грицько – герой! Его речь, мальчики, это речь настоящего мужчины!
– Текст выступления обоих докладчиков в трёх экземплярах! – командует лейтенанту полковник Голодный.
– Для генерала и президента.
– Вот так, Дианочка, надо со всеми мужиками! – восхищённо произносит Юлия Спиридоновна. – «Дулю»!
Селяне обсуждают происшедшее. Успокаивают деда Грицько и бабку Парасю.
На берегу реки, размахивая руками, что-то объясняет Маргарите Исаак. Девушка плачет.
На железной, видавшей виды кровати – без матраца – прямо на сетке, сидит миллиардер. Он в прострации. Вокруг в скорбном сочувствии весь его штаб, в том числе и Саймон Стерн и Мак О'Кинли.
На мониторах картинка оцепеневшего миллиардера с разных точек со всех заблаговременно утыканных в сельской гостинице видеокамер.
Та же картинка на мониторах. Даже более подробно. Камер слежения ведь у мафии больше.
Во дворе, который как раз выходит углом на площадь, собрались селяне. Смотрят на окна гостиницы. Волнуются. Консультируются с дряхлым дедом. А тот поднимает палец вверх и произносит:
– При Николае Втором… Нет хуже для еврея, чем если его дитё пару себе выбирает в другом народе! Вот у нас еврей был. Молочник. Тевье звали. И его дочка за украинского хлопца пошла. Так неделю плакали по ней, как по умершей. И вычеркнули из рода своего.
– Ну! – гудит народ.
– Да-а… – Мэр Борсюк поворачивается к механизатору Петру Онищенко и укоризненно ему говорит: – Это тебе, товарищ Онищенко, не… Захотел – вступил в партию… Захотел – выписался.
У двери в комнату, где в прострации отсиживается миллиардер Финкельштейн, телохранители. Расталкивая их, в комнату вбегает мама Рива Розенберг.
Она причитает на идише вперемежку с английским языком:
– Реб Бэрэлэ! Помогите. Вы всё понимаете, вы всё можете!
Я не переживу! Моя дочка! Ребекка!
В дверях возникают светящиеся от любви Бекки и её избранник Олег Тягнибок по кличке «Мелкий». Один метр девяносто сантиметров.
– Вы слышите!? Вы же родной человек. – Рива тянет к Финкельштейну свой мобильный телефон. – Здесь среди… Вот свёкор на проводе. Сам Розенберг.
Финкельштейн поднимает голову. Берёт телефон. Слушает ор своего друга. Говорит на идиш:
– Шлёма, ша! Ты попался на Шполер Зейде, как и я. А ведь не верил. Вот иди теперь к своему психиатру. Не надо истерики! У тебя в любом случае, как положено! По маме внуки будут евреи. И при таком… – он оценивает взглядом «Мелкого». – мальчике… «Бэзрат Хашем»! [102] Это будут «айзэнэр»… [103] Крепкие детки. Так чтобы их было много, и чтобы им всем Бог дал здоровья!
102
Да будет угодно Богу! (иврит).
103
Сильные, крепкие (идиш).