Аномальная зона

– Не такой уж я знаменитый, – буркнул Чадов, осторожно опускаясь в хлипкое на вид кресло.

– Будете знаменитым! – пообещал искренне Ягода и, взявшись за пузатенькую бутылку тёмного стекла, до краёв наполнил рюмки. – Народная власть заботится о науке. А мы, чекисты, стоящие на страже завоеваний пролетариата, – тем более!

4

Участвуя в своё время в гражданской войне на стороне красных, студент-недоучка Стёпа Чадов не разделял взгляды большевиков. Их противников, белогвардейцев, впрочем, тоже. И революцию, и начавшееся вслед за ней противостояние одной части народа с другой, он считал безумием, вполне соответствующим, тем не менее, человеческой сущности. В таких междоусобицах, сопровождавших всю историю человечества на земле, не было, на его взгляд, правых и виноватых. «Чума на оба ваши дома!» – вслед за Шекспиром хотелось воскликнуть ему, отойти в сторону, дистанцироваться и наблюдать, чья из них в итоге возьмёт, ибо большой принципиальной разницы между сражающимися он не видел. Белые победят ли, красные – всё одно телега государства российского всё так же будет грохотать по ухабам исторического пространства, всё так же одна часть населения будет стремиться оседлать другую, устроив за счёт неё себе лёгкую и безбедную жизнь, а так называемые народные массы продолжат исполнять своё прямое предназначение – в трудах великих добывать хлеб насущный, а под какими символами – орлом ли двуглавым и православным крестом, серпом ли с молотом и красной звездой – неважно. Просто в гражданскую, когда очень хотелось есть, он прибился к матросикам-краснофлотцам, ведшим, как дредноут, бронепоезд по украинским степям. И в вагоне, обшитом толстыми листами стали, в тот период Чадову казалось находиться относительно безопаснее и уж во всяком случае сытнее, чем среди не вовлечённого в конфликт населения, больше других страдавшего от кровавой междоусобицы. Будущий профессор не прогадал. Победили в итоге красные, и участие в войне на их стороне открыло позже бывшему студенту дорогу в мединститут, а затем, как проверенному в боях красноармейцу, преданному стороннику новой власти, – позволило без труда остаться на кафедре и заниматься наукой.

То, что большевики начали осуществлять в РСФСР, показалось далёкому от политики Чадову неожиданно интересным. Они попытались сплотить народные массы и направить их энергию на переустройство старого мира. Впрочем, Степан Кузьмич был уверен в душе, что ничего путного у вождей пролетариата и на этот раз не получится. Ведь они имели дело всё с тем же человеческим материалом – несовершенным, подверженным страстям, болезням и пагубным привычкам.

Пытаясь постичь суть происходящих в стране перемен, он даже засел было за «Капитал» Карла Маркса, но быстро понял, что немецкий еврей, оказавшийся новым пророком коммунистов, повторяет ту же ошибку, что и его предшественник две тысячи лет назад. Уже с помощью экономических, а не как тот – душевных, – заветов, пытается отладить, упорядочить межличностные отношения людей, в принципе, по природе своей, к этому неспособных.

Как биолог и врач, молодой учёный хорошо знал, что с точки зрения эволюции вида представляет из себя человек. Какие нравственные ценности – посредством религии ли, идеологической пропаганды ли – ему ни прививай, он остаётся хищником, стремящимся занять доминирующее положение в своей стае. И управлять такой стаей индивидуумов, каждым из которых движут простейшие рефлексы – питания, продолжения рода, сохранения своей жизни, – может лишь сильный вожак. А уж как он принудит остальных к подчинению, сплотит их для группового выживания как биологического вида – это уже детали. Клыками, дубиной, с помощью репрессивного аппарата – полиции или милиции, общественного мнения… Смысл один: наказать ослушника, заставить сделать то, что требуют интересы стаи – совместно добывать пищу, обустраивать жилище, отражать нападение врагов. В любом случае, рассуждал Чадов, чтобы управлять человечеством, нужен кнут. А будет ли он тоталитарным, когда отступника от предписанных государством правил поведения наказывают плетьми, пулей или тюрьмой, а может быть, либеральным, где за проступок следует отлучение от кормушки, – это уже не суть важно. Главное, что за каждым членом общества нужен глаз да глаз!

Иное дело, если бы труд на общее благо стал естественной, как у муравья или пчелы, потребностью человека! В такой общности сразу отпадает необходимость принуждения индивидуумов, а значит, в надзорных органах и репрессивном аппарате. Если изменить человеческую суть в масштабах планеты, то и в государстве не будет необходимости. И наступит коммунизм, о котором мечтают большевики!

– Вот уж воистину: от каждого по способностям, каждому по потребностям, – излагал профессор свои взгляды Ягоде, который оказался на редкость внимательным слушателем.

Чекист заботливо подлил Чадову, не жалея, уже пятую рюмку великолепного коньяку, и учёный-трезвенник, изрядно захмелев с непривычки, вовсю распустил язык:

– Я вам, товарищ комиссар, откровенно скажу. В том виде, в котором вы, большевики, представляете коммунизм, он не наступит. Ни через десять лет, ни через пятьдесят! Более того, в вашей партийной верхушке проявятся те же хищнические инстинкты, которые уже не раз губили государства и цивилизации. Стремление доминировать выльется в борьбу за власть, сильный подомнёт под себя или вовсе уничтожит более слабого…

Ягода, приятно улыбнувшись, кивнул:

– Ну-ну… На десять лет концентрационных лагерей как минимум вы уже наговорили… – и тут же обезоруженно поднял вверх руки: – Шучу, шучу… Мне ваша точка зрения чрезвычайно интересна. Продолжайте, пожалуйста.

– И продолжу, – упрямо вскинул подбородок профессор. – Все ваши меры воспитательного воздействия – ликвидация неграмотности, организация коллективных форм хозяйствования, воспитание добросовестного отношения к труду каждого члена общества, весь этот комсомол, пионерия, профсоюзы – просто чушь!

– Да неужели? – хмыкнул, искоса посматривая на противника, умный Ягода.

– Есть биологические законы! – стоял на своём Чадов. – Их никакая политэкономия и марксистско-ленинская философия не отменят! Вот увидите. Пройдёт сорок… нет, вероятнее всего, семьдесят лет, и где-нибудь году эдак в восемьдесят седьмом или девяностом народ наплюёт на все завоевания социализма, если ему дадут возможность вкусно жрать, безнаказанно не работать, пьянствовать и смотреть кино с голыми бабами. Человек – скотина и при виде жирного куска мяса у него выделяется желудочный сок. Начинается бурная перистальтика в желудке, а после насыщения наступает непреодолимое желание спать. А при виде голой бабы – эрекция. Вы ему хоть весь курс научного коммунизма вложите в голову, но эти безусловные рефлексы никуда не денутся. Человеческую природу методами внушения преодолеть не удастся!

Чекист, читавший в своё время секретные отчёты о голоде в Крыму и Поволжье, где подробно описывались случаи каннибализма среди местного населения и были приложены соответствующие фотоснимки, может быть, даже лучше Чадова знал, до какой степени озверения может дойти человек. Но вслух возразил:

– Ну почему же? Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…

– А вот это – пожалуйста, – вдруг легко согласился профессор. – В этом я с вами абсолютно солидарен. И поможет нам именно наука, а не эти ваши, – с пренебрежением взмахнул он рукой, – ликбезы, агитпропы, пионеры с дудками, синеблузники-профсоюзники, разные там горлопаны маяковские…

– Всё, довольно, – посуровел Ягода. – Критиковать всё и вся у нас, как известно, умеют. Но мы, большевики, принимаем только конструктивную критику. А злопыхателей остужаем на стройках пятилетки. Вроде Беломорканала. Покатает такой критикан тачку – глядишь, и поймёт, чем отличается голая философия от правды жизни… Теперь мне хотелось бы услышать от вас подкреплённый документально смысл вашего предложения.

Чадов, который вдруг понял, что может в самое ближайшее время поучаствовать не по своей воле в прокладке знаменитого канала, протрезвел разом и, сопя от волнения, полез в свой пузатый портфель. Достал оттуда конверт с фотографиями, которые демонстрировал наркому просвещения, и толстую картонную папку. Развязав на ней тесёмки, вынул стопку отпечатанных на пишущей машинке бумаг, протянул чекисту:

– Суть моих научных изысканий состоит в том, чтобы изменить природу человека. В лабораторных пока условиях мы создаём новый биологический вид, который будет лишён присущих людям недостатков.

Ягода взял фотографии, бесстрастно, в отличие от впечатлительного Луначарского, просмотрел. Затем принялся листать документы в папке. Оторвавшись на минуту, в упор глянул на профессора:

– И сколько лет у вас может уйти на создание нового вида? Нам, коммунистам, на перевоспитание масс потребуется несколько десятилетий. В итоге, я уверен, мы получим конечный продукт – советского человека, который будет полностью соответствовать качествам, необходимым строителю коммунизма. А вам? Сто лет? Пятьсот?

– Тридцать, – твёрдо пообещал Чадов. – Через одно поколение, в шестидесятых годах двадцатого века, партия будет иметь в своём распоряжении миллионы человеческих особей, сплочённых в совершенно новую общность – советский народ. И вы сможете провозгласить окончание строительства коммунизма в одной отдельно взятой стране!

5

Суть научного открытия профессора Чадова Ягода понял плохо. Из длинного, изобилующего множеством непонятных терминов объяснения, Генрих Григорьевич уяснил, что связано оно с какими-то хромосомами, органическими кислотами, название которых нормальный человек и выговорить-то не в состоянии, а также микроскопическими участками молекул. Целенаправленно воздействуя на них, можно, оказывается, изменять наследственные признаки всего организма, получая потомство, обладающее рядом заранее заданных качеств.