Антигитлеровская коалиция — 1939: Формула провала

Захватив чешские земли, Гитлер нарушил заключённое с Великобританией, Францией и Италией Мюнхенское соглашение. Лондон и Париж отреагировали лишь 18 марта, выразив протест действиям Германии и отозвав из Берлина послов «для консультаций». В тот же день Лондон запросил Советский Союз^[16], Польшу, Грецию, Югославию и Турцию об их действиях в случае германского вторжения в Румынию. В свою очередь эти страны запросили англичан об их намерениях, а Москва предложила созвать для обсуждения ситуации конференцию с участием СССР, Великобритании, Франции, Польши, Румынии и Турции. В ответ 21 марта Лондон предложил подписать проект англо- франко–советско–польской декларации о консультациях в случае агрессии. Однако выяснилось, что Варшава не станет подписывать документ, если под ним будет стоять подпись представителя СССР. А затем и Лондон без каких–либо удовлетворительных объяснений отказался от своей инициативы^[17]. 31 марта Чемберлен заявил о британских гарантиях Польше, пообещав полякам защиту от германской агрессии.

Пока происходили эти события, а министры иностранных дел Великобритании и Франции «консультировали» своих послов, Гитлер развивал успех. Объектом его агрессии стала не Румыния, а Литва. У неё имелись собственные «Судеты» — Клайпеда (Мемель). Гитлер присоединил Клайпеду к Германии без долгих разговоров и проволочек. Как сообщил 22 марта в Народный комиссариат иностранных дел СССР временный поверенный в делах СССР в Литве Николай Поздняков, 20 марта в Берлине Риббентроп заявил министру иностранных дел Литвы Юозасу Урбшису, что «присоединение Клайпеды к Германии является для клайпедских немцев жизненной и срочной необходимостью. Если литовское правительство не очистит Клайпеду добровольно, то там немедленно вспыхнут беспорядки, которые вызовут вмешательство рейхсвера (так в тексте ошибочно названы германские вооружённые силы. — О. Н.). Если в ходе беспорядков будет убит хотя бы один немец, то рейхсвер пойдёт в глубь Большой Литвы». Через два дня Германия и Литва заключили договор о ненападении. Клайпеда (Мемель) отошла Германии. Лондон и Париж и на этот раз не сочли нужным противодействовать Гитлеру. А ведь в 1924-м они подписали конвенцию, по которой Клайпедский край был признан частью Литвы. В начале апреля фашистская Италия захватила Албанию.

Не вдаваясь в подробное описание последующих событий, поскольку это сделали авторы сборника, обратим внимание читателей на наиболее важные из них. 17 апреля Литвинов передал английскому послу в Москве Уильяму Сидсу документ, содержащий восемь предложений (документ публикуется в Приложении). В пункте 1 СССР предлагал заключение официального соглашения сроком на 5—10 лет, прописывавшего незамедлительную взаимопомощь в случае любой, в том числе военной, «агрессии в Европе против любого из договаривающихся государств». Следующие пункты уточняли взаимные обязательства Лондона, Парижа и Москвы, предполагавшие совместное оказание помощи всем государствам Восточной Европы от Балтики до Чёрного моря по советской границе. Пункт 3 гласил: «Англия, Франция и СССР обязуются в кратчайший срок обсудить и установить размеры и формы военной помощи, оказываемой каждым из этих государств во исполнение § 1 и 2». Переговоры по военной части соглашения СССР предлагал провести «в кратчайший срок», чтобы прописать детали оказания военной помощи всем государствам, перечисленным в соглашении. Стороны, подписавшие договор, брали на себя обязательство не заключать сепаратный мир^[18].

«Советское предложение расставило все точки над “i” — или большинство из них», — констатировал в своей статье канадский историк Майкл Джабара Карлей. Он же поведал о том, почему политические переговоры между Лондоном, Парижем и Москвой оказались неудачными.

Одной из главных причин их провала было нежелание лидеров Великобритании и Франции лично встречаться с Иосифом Сталиным. Советский лидер был им неприятен. Примечательно, что неприязненное отношение к Сталину выказывали люди, которые в сентябре 1938 г. по первому «свистку» Гитлера бросали все свои дела, мчались на встречу с рейхсканцлером, радостно жали ему руку. А вот поездка в Москву британского министра, по словам Чемберлена, «была бы унизительна». Решение отправить в июне на переговоры с главой Советского правительства Вячеславом Молотовым Уильяма Стрэнга^[19], возглавлявшего Центральноевропейское управление Министерства иностранных дел Великобритании, осудил даже бывший британский премьер Дэвид Ллойд Джордж: «Мистер Чемберлен вёл прямые переговоры с Гитлером. Он ездил на встречи с ним в Германию. Он и лорд Галифакс посещали Рим. Но кого они отправили в Россию? Они не послали даже члена кабинета самого низкого ранга, они послали клерка из Форин офис. Это было оскорблением»^[20].

В отличие от Чемберлена во время Второй мировой войны премьер- министр Великобритании Уинстон Черчилль и президент США Франклин Рузвельт относились к Сталину и СССР иначе. Будучи по–настоящему крупными западными политиками, они вели уважительный диалог со Сталиным^[21], видя в нем достойного собеседника, который ни в чем им не уступал, а в чем–то и превосходил. И хотя взаимоотношения между лидерами «Большой тройки» не были простыми, на их фоне поведение Чемберлена выглядит убого. Результат проводившейся им политики «умиротворения» оказался катастрофическим. Фактически Чемберлен помог укрепиться нацистскому режиму в Германии и дал «зелёный свет» германской агрессии.

Несмотря на неудачи предыдущих переговоров, в начале августа шанс объединить усилия и дать коллективный отпор обнаглевшим нацистам ещё оставался. Но когда 12 августа в Москве начались переговоры военных миссий СССР, Великобритании и Франции, выяснилось, что возглавлявший французскую делегацию генерал Жозеф Думенк имел полномочия только на ведение переговоров, но не на подписание соглашения. Английскую делегацию возглавлял адмирал Реджинальд Дракс. Он прибыл в советскую столицу без каких–либо полномочий, но с чёткой директивой министра иностранных дел Великобритании Эдуарда Галифакса «тянуть с переговорами возможно дольше»^[22]. Лондон пошёл на переговоры не для заключения военного соглашения с СССР. Его целью было посеять в умах советских руководителей иллюзии и отвлечь их от мыслей о возможном соглашении с Германией. В Кремле это быстро поняли и сделали свои выводы.

Уже в ходе первых заседаний глава советской делегации, нарком обороны СССР Климент Ворошилов поставил вопрос о пропуске частей РККА через Польшу, обозначив эту проблему в качестве кардинальной.

С такой постановкой вопроса согласился и французский МИД, признавший в записке на имя премьер–министра Франции Даладье требования Кремля логичными и законными. В ней говорилось, что если не решить положительно вопрос о пропуске частей Красной армии через польскую территорию, то военные переговоры были бы беспредметными: «Едва ли можно что–либо противопоставить этому утверждению, которое подводит нас к самой сущности вопроса».

Однако, даже понимая, что позиция СССР — правильная, честная и конструктивная, на переговорах французы шли за англичанами. Это позже признал член французской военной миссии капитан (впоследствии генерал) Андре Бофр. Оценивая советские предложения, он заметил: «Трудно быть более конкретным и более ясным… Контраст между этой программой. и смутными абстракциями франко–английской платформы поразительный и показывает пропасть, которая отделяла две концепции. Советские аргументы были весомее. Наша позиция оставалась фальшивой.»^[23]

Констатируя то, что, прибыв в Москву, англичане и французы не были готовы к заключению военного союза с СССР против Германии, отметим и польский вклад в срыв трехсторонних переговоров военных миссий. Тем более, что он вполне сопоставим с британским.

Поляки категорически не желали пропускать части Красной армии через свою территорию. 18 августа посол Польши во Франции Юлиуш Лукасевич сообщил в польский МИД о том, что Бонне подробно проинформировал его о ходе военных переговоров в Москве, застопорившихся на вопросе, смогут ли советские войска пройти через коридоры в Польше и Румынии. В конце телеграммы Лукасевич заметил: «Англичанам и французам с трудом удалось убедить советскую делегацию, что следует сохранить видимость продолжения переговоров, вследствие чего имеют место формальные заседания, бессодержательные и несущественные»^[24]. Таким образом, польские дипломаты не только демонстрировали непреклонность позиции Варшавы, но ещё и злорадствовали.

В тот же день посол Великобритании в Варшаве Говард Кеннард в телеграмме в Форин офис сообщил о содержании беседы военного атташе Франции в Варшаве генерала Феликса Жозефа Мюсса с начальником Генерального штаба Войска Польского генералом бригады Вацлавом Стахевичем. Француз попытался убедить собеседника в необходимости заключения военного соглашения с СССР и предоставления Красной армии возможности прохода «через ограниченные коридоры на севере и юге Польши». В ответ польский военачальник выразил «серьёзные сомнения относительно искренности намерений» советского правительства, которое «скорее всего желает оккупировать территорию Польши»^[25].

То, что такая угроза является надуманной, понимали все, кроме польских руководителей. Фальшивым был и аргумент министра иностранных дел Польши, полковника Юзефа Бека, утверждавшего, что согласие Варшавы на советское предложение немедленно приведёт к объявлению Германией войны Польше. Даже Галифакс в письме Кеннарду отметил противоречие в позиции Бека: «Если г-н Бек думает, что он может предотвратить или уменьшить вероятность такого нападения просто тем, что он воздержится принять помощь от Советского Союза, я думаю, что он заблуждается. А когда он говорит, что если война в самом деле начнётся, то положение, возможно, будет другим и польская позиция, возможно, изменится, я думаю, что он противоречит сам себе. Если Польша сможет позволить себе принять советскую помощь, если начнётся война, то неясно, почему она не может согласиться подумать о принятии такой помощи, когда война близка»^[26].