Антихрист

Фреер некоторое время шел молча, затем сказал:

– Так вот. Если ты в каком-то смысле можешь принять идею доброй силы, разве ты не можешь принять идею злой силы?

– Летом я приходил к тебе и говорил об этом, – напомнил Фергюс.

– Я помню. Но ты ведь ученый.

– Это меня каким-либо образом ограничивает?

– Я этого не говорю. Совсем нет, даже напротив. Просто ты рационален. Мозг современных ученых перегружен научными фактами. Это их багаж, из-за которого они не могут передвигаться достаточно быстро. И тебе нужно избавиться от него. Ты сможешь? Сумеешь осознать то, что не может быть объяснено с помощью науки – по крайней мере, пока?

– Ты только дай мне камеру хранения достаточного размера – и дело в шляпе.

Фреер улыбнулся:

– Но ты будешь помнить о существовании этой камеры, на тебя будет влиять необходимость строить научные модели, ставить эксперименты, видеть лабораторное отражение жизни. Ты можешь по-настоящему освободить разум от этих оков?

– Религия спрашивает: почему? Наука спрашивает: почему? Я не думаю, что между наукой и религией существует такая большая пропасть, Эван. Я считаю, что вопрос о том, как появился на Земле Иисус и кто он на самом деле был, не имеет ровно никакого значения. Важно то, что он сделал, что оставил нам. Важно его влияние, харизма. Он обладал силой, в которую верили люди – и верят поныне.

– И поступали согласно своей вере.

– Да, и до сих пор поступают. Что ты знаешь, Эван? Скажи мне.

Фреер прошел еще несколько шагов, затем остановился.

– Сейчас по всему миру возносится много молитв. В плохих местах. Плохие молитвы.

– Плохие молитвы?

– Ничего определенного, шляпу не на что повесить – но я и множество других людей очень обеспокоены. Осквернение церквей. Темные ритуалы. Все в таком духе.

– Смена тысячелетий. Благодатное время для фанатиков.

Фреер покачал головой:

– Все не так просто. Во всем этом присутствует точка сосредоточения, фокус.

– Ну да. Смена тысячелетий.

– Опять твой багаж. Не можешь оставить его. Обязательно отыщешь знакомый крючок, чтобы повесить на него что-нибудь новое. Без этого ты чувствуешь себя не в своей тарелке.

– Ладно. Позволь мне спросить у тебя кое-что. Я, собственно, для этого тебя здесь и нашел.

– Я так и знал, что совпадение, благодаря которому ты здесь оказался, все же имеет в своей основе причинно-следственную связь. – Священник улыбнулся. – Спрашивай.

– Тебе знакома фамилия Сароцини?

Фреер нахмурился.

– Так знакома?

– Эмиль Сароцини? Конечно. Это имя многим знакомо.

– Не доводилось услышать его недавно?

– Фергюс, он мертв. Умер давным-давно – не помню точно когда, где-то в сороковых.

– Может, у него были дети?

– Нет.

– Ты уверен?

– Да. Это единственная дарованная нам милость.

– Эван. – Фергюс поколебался. – Существует ли возможность того, что он еще жив?

Фреер покосился на Фергюса:

– Нет. Даже если бы она существовала, ему было бы… – Фреер задумался, – порядком больше ста: сто десять или даже больше.

Фергюс замолчал, вспоминая разговор с Сьюзан Картер, когда она сказала: «Мистер Сароцини настаивал, чтобы я наблюдалась именно у него, и ни у кого…» – и замолчала, как будто сболтнула то, чего не следовало.

Весь прошедший со времени того разговора месяц Фергюс пытался найти Эмиля Сароцини. Его ассистентка проверила телефонные директории почти всех стран мира, а также электронные варианты книг записей актов гражданского состояния и списки избирателей.

Последний Эмиль Сароцини – и на самом деле единственный, о котором удалось найти хоть какую-нибудь информацию, – покончил с собой во Флоренции в 1947 году, за день до того, как быть признанным трибуналом по расследованию военных преступлений виновным в многочисленных преступлениях против человечности. Этот Эмиль Сароцини уничтожил две тысячи итальянских евреев, искавших во время войны защиты Ватикана. Проведение этой акции он лично согласовал с Гитлером. Преступление если и не было санкционировано Ватиканом, то, во всяком случае, до сих пор существуют различные мнения о том, попыталась ли церковь вмешаться и предотвратить его.

– А ты знаешь эту историю? – вдруг спросил Эван. – О кремации Сароцини?

Фергюс покачал головой:

– Нет, не знаю.

– Его жгли в печи два часа. В гробу. Когда его вынули, ни на нем, ни на гробе не было ни единой отметины огня. Ни один волос не опалило.

– Я слышал, что произошло нечто странное, но не знал – что именно. А дальше?

– Служители в крематории до смерти перепугались. Они не соглашались отправить его обратно в печь, и в конце концов его просто похоронили в земле.

– Не забыли вбить в сердце осиновый кол? – спросил Фергюс.

Священник криво улыбнулся:

– Может, и не помешало бы. Немало людей полагало, что он – дьявол во плоти.

Они пошли дальше. К ним подбежал щенок спаниеля, звонко облаял их и побежал дальше. Раздался тонкий свист – это хозяин щенка свистел в собачий свисток.

– Этот Сароцини был фокусником-иллюзионистом, верно?

– Кем он только не был.

– Люди восприимчивы к чудесам. Особенно в странах, где религия сильна.

– Движущаяся статуя в Баллимене? Плачущие Девы Марии? Истекающие молоком Будды? Образы Богоматери, таинственным образом появляющиеся на стенах?

Фергюс кивнул.

– Может, он перекрыл газ. Для иллюзиониста не составило бы труда провернуть такой трюк: симулировать смерть, напугать парочку служителей крематория – сгустить ореол таинственности вокруг собственной персоны. По крайней мере, перекрыть газ наверняка легче, чем выжить после двух часов пребывания в среде с температурой четыреста пятьдесят градусов Цельсия.

Выдержав паузу, Фреер сказал:

– Почему ты спросил о Сароцини?

– У меня есть ощущение насчет его.

– Ощущение?

Несколько шагов они прошли молча. Затем Фергюс тихо сказал:

– Да. Я не могу рационально тебе это объяснить, но я считаю, что Сароцини может быть еще жив.

40

– Сьюзан, что здесь происходит?

Джон стоял в прихожей, еще в шляпе, и глядел на детскую коляску – новую, в упаковке.

Из кухни вышла Сьюзан, в мохнатом свитере и мешковатых джинсах, с руками по локоть в муке.