Антистерва

Лола села на стеклянную садовую скамейку. Конечно, скамейка была сделана не из стекла, а из какой-то прозрачной пластмассы, но эффект зачарованного царства она дополняла удачно. На этот эффект здесь работало все. Даже пол в благоухающей галерее был такой, что казалось, будто все яркие здешние цветы растут из тускло-зеленого речного льда. Рядом со скамейкой стояла огромная ваза-аквариум, выстеленная упругими прутьями с маленькими снопиками беби-нарциссов. Ваза смотрелась очень стильно и тоже свидетельствовала о дороговизне дизайна.

— Что ты хотел мне сообщить? — спросила Лола. Роман сел на скамейку напротив и молча смотрел на нее — окидывал с ног до головы знакомым оценивающим взглядом.

— Ты не изменилась, — наконец сказал он.

— Мы не виделись всего два месяца, — напомнила Лола. — Ты думал, я постарею от разлуки с тобой?

— Я имею в виду, когда мы с тобой виделись в последний раз, ты была неплохо упакована, не то что теперь. Но выглядишь и теперь точно так же.

Кобольд был в своем репертуаре. Он совсем не чувствовал, как устроена жизнь, а потому относился к ее внешнему устройству с дотошностью и пугался в мелочах.

Лоле стало смешно.

— Спасибо за комплимент, — сдерживая улыбку, кивнула она. — Это все, что ты хотел мне сказать? Хватило бы и подворотни.

— Да нет, я хотел… — Он вдруг запнулся. Лоле показалось даже, что он покраснел, во всяком случае, под скулой вспыхнуло неровное алое пятно, очень заметное на бледном, как всегда, лице. — В общем, я тогда погорячился. Но ты тоже!.. Сама прикинь: вроде бы только вчера с Младичем познакомилась, а беседуешь, как с родным, под танцы-обжиманцы он тебе на ушко про какие-то совместные дела шепчет… Что я должен был подумать? Тем более, ты мне ведь и правда как раз тогда подвернулась, когда я насчет Карамазора суетился…

— Я это уже слышала, — поморщилась Лола. — У меня не появилось никаких новых доказательств того, что я не занимаюсь промышленным шпионажем.

— В общем, давай возвращайся, — сказал Кобольд. — Проехали и забыли.

Он говорил небрежным тоном, нарочитость которого была для Лолы очевидна. Эта нарочитая небрежность выглядела трогательно; она понимала, что Роман говорит на пределе своей способности извиняться. Да она и сама не чувствовала никакой потребности в том, чтобы он упал перед нею на колени и бился лбом об пол. Они оба не любили эффектных жестов. Они вообще подходили друг другу как нельзя лучше.

— Мы с тобой друг другу подходим, — словно подслушав ее мысли, сказал Роман. — По-твоему, этого мало?

По-моему, это большая редкость. До тебя я не встречала мужчины, который подходил бы мне по всем… разумным критериям.

Тогда в чем дело?

День назад Лола не знала, в чем дело. Теперь она это знала, но отвечать на его вопрос все равно не стала.

— Если скучно дома сидеть, можешь чем-нибудь заняться. Чем хочешь, — не дождавшись ответа, предложил Роман. — Хочешь бизнесом — без проблем, у тебя для этого все данные. Или галерею открой, выставляй своих куколок. Здесь, в Париже, в Нью-Йорке — где скажешь. Это вообще не вопрос, ты же понимаешь. Приглашай всяких маргиналок с бантиками. Они будут говорить, что искусство есть истинная духовность, а деньги человечество скоро отменит. Если тебе нравится слушать этот бред — ради Бога, хоть сутки напролет! Ну что ты молчишь? — Он сердито стукнул себя кулаком по колену и привел последний довод: — Ну, хочешь, женюсь на тебе? Штамп поставлю в паспорт, могу в церкви обвенчаться, могу даже в мусульманство перейти, мне без разницы. Елы-палы, Лолка, ну какого хера ты ломаешься? Ты хоть понимаешь, чего можешь добиться?

— Откуда ты знаешь, чего я могу добиться? — усмехнулась она. — Ты стал разбираться в куколках?

— Да фиг с ними, с куколками! В жизни, в жизни можешь добиться! Какой бы ты стервой была, если б захотела! Ты красивая, умная, голова у тебя холодная, интуиция, как у кошки нюх. Любым мужиком можешь вертеть как угодно и добилась бы чего хочешь. Но не хочешь же ты ничего, вот же в чем дело!

«Я не хочу ничего такого, чего можно добиться», — подумала Лола.

Она подумала эти слова так внятно, как будто произнесла вслух. Но произносить их вслух ей не хотелось. И потому, что Кобольд не понял бы, и потому… Потому что ее вдруг охватила тревога. Что-то неясное, но зловещее коснулось сердца, и коснулось так же сильно, как сегодня ночью коснулась… О том, что коснулось ее сердца сегодня ночью, Лола запретила себе думать.

— Я не вернусь, — сказала она.

Лицо Романа вспыхнуло, он привстал — и тут же, всмотревшись в Лолино лицо, медленно откинулся на спинку скамейки.

— Это… окончательно? — глухо проговорил он, не отводя глаз от ее лица.

В его глазах, растворяя их гладкий перламутр, стойло одиночество.

— Окончательно. Извини. Я тебе очень благодарна, правда. Но я не хочу тебя обманывать.

Ей жаль его стало — вот такого, с глубоко скрытой опаской перед жизнью, в которой он добился всего и сверх того и которая осталась для него загадкой, и с его исступленным желанием выглядеть не тем, что он есть, постоянно доказывая себе и окружающим, что он добился всего, и с его потребностью иметь только ту женщину, которая являлась бы тому доказательством… И с его одиночеством.

— Это тебе только сейчас кажется, что тебе нужна именно я, — уже не скрывая за холодом тона свою жалость к нему, сказала Лола. — Найдешь другую, и красивую, и умную, и в постели еще лучше будет. И тебя она будет… Ты ей будешь нужен.

Другую? — Он невесело усмехнулся. — Ты по сторонам часто смотришь? Где ты их видела, других? Я им буду нужен! Деньги им будут нужны. Оно бы и ничего, если б они этих денег хотя бы стоили. Как ты. Что, не нравится? — Он прищурился, и этот знакомый жесткий прищур мгновенно освободил Лолу от жалости, которая уколола сердце, когда она разглядела одиночество в его глазах. — Ну да, ты любых денег стоила. И не только в койке. Я тебя объективно оценивал, но ведь и ты меня тоже. Царевич на белом коне тебе был без надобности. Как и мне какая-нибудь… — Он щелкнул пальцами, подыскивая подходящее сравнение. — Спящая Красавица! И ради чего ты от меня отказываешься? Надеешься лучше найти? А я тебе скажу, кого ты найдешь и что с тобой будет! Ну, встретишь мужика, который поразит твое воображение. Ты ведь этого ждешь? Этого, этого, — уверенно кивнул он. — Больше тебе ждать нечего, все остальное у тебя уже было. А у того — нежно любимая жена, на которой он на первом курсе женился, и еще нежнее любимые детишки. А ты как думала? Такие мужики долго бесхозными не ходят, не одна ты умная. И окажешься ты со своим потрясенным воображением в такой жопе, какая тебе не снилась! Нет, он-то за тобой, понятное дело, сразу пойдет, как бычок обалдевший, за такой бабой как не пойти? Но тебе-то твои принципы — думаешь, я слепой, не вижу, что они у тебя есть? — — не позволят его из семьи увести ради своего удовольствия! — Роман произносил каждое слово резко, остро, как будто всаживал в мишень дротики со стальными иголками. — Помучаетесь вы вот так взаимно, помучаетесь, а потом — ты на край света, он об стенку головой. Ну, или в бутылку, в зависимости от природных склонностей. Думаешь, я неправ? Мало тебе со мной взаимной благоустроенности, хочешь любовь на зуб попробовать?

Он был прав. Он даже сам не догадывался, насколько прав.

— Мне не надо ничего пробовать на зуб, — медленно проговорила Лола. — У меня достаточно воображения. Непотрясенного, — усмехнулась она.

— Так какого ж ты… — начал было он.

— Полчаса прошло. — Лола встала со стеклянной скамейки. — Вполне хватило, ты не ошибся.

Снег, скользивший за стеблями экзотических растений, уже выглядел привычным. Мир соединился с самим собою, с болезненным скрежетом, жестко вошел в свои пазы. Лола вышла из цветущего ледяного сада.

ГЛАВА 10

— На Ломоносовский проспект, — сказала Лола, захлопывая за собой дверцу такси. — Или нет — на Малую Дмитровку.

— Вы, девушка, определитесь сначала, — скривился таксист. — А то потом Бирюлево закажете, а по деньгам…

— Я уже определилась, — перебила его Лола. — На Малую Дмитровку.

На Ломоносовский она все равно должна была заехать за вещами, но это можно было сделать потом. Малая Дмитровка была ближе, и там она вчера забыла паспорт. Надо было действовать разумно: без вещей, в крайнем случае, уехать можно, а без паспорта нет, значит, сначала надо взять именно его. Лола собиралась действовать теперь только разумно — запас порывов, отпущенный ей судьбой, явно был исчерпан.

Она боялась, что никого не окажется дома: все-таки пятница, будний день. Правда, ключи от квартиры у нее были, но ей не хотелось уходить, ни с кем не простившись. Она понимала, что совершает то самое бегство в белый свет, о котором говорил Кобольд, и ей хотелось совершить это бегство как можно скорее, ничего — опять же по его словам — не пробуя на зуб. Но проститься с родственниками было нужно. У нее не было никого ближе, она успела их полюбить, и обижать их было не за что. Лола совсем не боялась, что они станут ее отговаривать, удерживать… Удержать ее теперь было невозможно.