Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11

— Травма?

— Нет, врожденное.

Сотниченко сделал пометку в блокноте.

— Как он зарекомендовал себя на работе?

— На его-то должности? — Воскобойников скупо улыбнулся. — Дежурил как положено: «пост сдал — пост принял» — вот и вся премудрость.

Он посмотрел на инспектора, проверяя, удовлетворяет его ответ или нет.

— А подробней можно? — спросил тот.

— Подробней? Можно и подробней. — И, словно только сейчас удостоверившись, что Волонтир интересует посетителя всерьез, начальник отдела кадров продолжил: — Было у нас тут два случая. Разбирали его товарищеским судом. Первый раз лет шесть назад. Поймался наш Георгий Васильевич на мелком хищении — пытался вынести с базы мешок с тепличными огурцами. На продажу, естественно. Уже через забор перекинул, тут его дружинники и задержали. Урок он, как говорится, извлек и с тех пор на кражах не попадался. Но был за ним еще один грешок. В прошлом году его снова судили товарищеским судом — за употребление спиртных напитков в рабочее время.

— А говорите, не зарекомендовал, — упрекнул Сотниченко. — Ну и как, подействовал на него второй суд?

— Где там! Горбатого, говорят, могила исправит. На посту, правда, пить перестал, зато к концу смены, перед самым приходом напарника, одну-две бутылки вина, как правило, оприходует. И не придерешься — отработал человек, вроде право имеет, тем более что держал себя в рамках, не дебоширил.

— Не пойму, он что, заядлый алкоголик? Каждый день пил?

— Ну, каждый день я его не видел. Георгий Васильевич выходил на работу через двое суток на третьи. График у него такой. Но прикладывался частенько — что было, то было. Вот позавчера, к примеру, тоже.

— Восемнадцатого?

— Постойте, дайте сообразить, чтоб вас не подвести. Заступил он на пост в двадцать ноль-ноль семнадцатого, а сменился в двадцать ноль-ноль восемнадцатого. Да, восемнадцатого.

— Я полагал, сторожа несут охрану только ночью, — заметил Сотниченко.

— Сторожа — те да, ночью работают, — подтвердил Воскобойников. — А у нас штаты не позволяют и сторожей держать, и вахтеров. Они у нас совмещают: заступают на сутки, ночью сторожуют, а весь день и вечер проверяют пропуска на проходной. И сторож и вахтер в одном лице.

— Вы говорили о восемнадцатом, — напомнил инспектор.

— Насчет выпивки? Было такое дело. — Воскобойников снял очки и устало потер веки. — Откровенно говоря, давно бы пора его уволить. Но ведь инвалид, да и не так просто это сделать — закон на его стороне. Пил после работы, милицией в нетрезвом состоянии не задерживался. С другой стороны, замену где найти? Людей-то нет. Видели объявление у ворот? Требуются постоянно. — Он водрузил на нос очки, отчего видимая сквозь линзы часть лица исказилась и выпуклым наростом выступила над щеками. — А восемнадцатого что… Как обычно. Я несколько раз в течение дня обошел территорию базы и, конечно, заглядывал на проходную. Волонтир был трезвым. Вечером у нас профсоюзное собрание состоялось по принятию коллективного договора. После собрания я еще полчасика у себя посидел, возился с бумагами. Короче, освободился без десяти восемь. Не специально так получилось — совпадение. Как раз они пост сдают. На дежурство уже заступил Козлов, сменщик Волонтира. Я заглянул в боковушку — есть у них там что-то вроде подсобного помещения, кладовка, — а там Георгий Васильевич собственной персоной. «Чего домой не идешь?» — спрашиваю. Он звякнул стаканчиком, деликатно так, и отвечает: «Сейчас допью и пойду с богом». Не успел я свет включить, а он уже складывает в кошелку пустую бутылку из-под вермута и стакан.

— Больше ни о чем с ним не говорили?

— Пристыдил, но с него как с гуся вода. Слова на него не действовали. Пошел, даже не попрощался.

— Это была последняя ваша встреча?

— Последняя.

— Скажите, а с чего он пил? Повод-то был? С горя или, может, наоборот, радость у него какая была? Не интересовались?

— Минуточку. — Воскобойников развернулся вместе со своим вертящимся креслом, запустил руку в сейф и вытащил оттуда картонную папку.

Время от времени тыкая пальцем в пропитанную водой резиновую губку, он стал перелистывать содержимое папки.

— Вот она. — Кадровик протянул инспектору пожелтевший с краев лист бумаги. — Обратите внимание на дату.

Это была автобиография, написанная Волонтиром в пятьдесят шестом году. Неровными, далеко отстоящими друг от друга буквами Георгий Васильевич записал место своего рождения, сведения о родителях, другие анкетные данные. Среди прочих была строчка:

«В тыща дивятсот сорок дивятом году был под следствием. Привлекался по питьдесят восьмой статье, но дело прикратили».

— Какое, вы говорили, у него образование?

— Три или четыре класса. Еще до войны закончил.

— Любопытно, — сказал Сотниченко, дочитав бумагу. — И вы считаете, что причина в этом? — Инспектор показал на запись, относящуюся к сорок девятому году.

— Не совсем. — Воскобойников снова снял очки и постучал дужками по бумаге. — Знаете, в чем его обвиняли?

— В чем?

— В пособничестве оккупантам. Я наводил справки.

— Но, насколько я понимаю, до суда дело не дошло?

— Нет. Компетентными органами установлено, что немцам он не помогал. В сорок втором, в оккупацию, ему было всего пятнадцать лет.

— Я не совсем понимаю. Если в его действиях не нашли состава преступления, к чему вытаскивать на свет эту историю? Зачем вы мне рассказываете об этом?

Воскобойников откинулся на спинку кресла. По его губам пробежала улыбка.

— Ведь вы интересовались, с какого горя пил Волонтир? Не удивляйтесь. Дело в том, что у Волонтира был старший брат — Дмитрий. Четыре года назад его судил военный трибунал, и наш Георгий Васильевич выступал на процессе свидетелем. Дмитрия приговорили к высшей мере…

— В чем он обвинялся?

— В измене Родине.

— А подробностей не знаете?

— Знаю. Во время войны Дмитрий Волонтир перешел на сторону врага, служил в зондеркоманде, участвовал в массовых расстрелах мирного населения на территории СССР, в частности у нас в городе в период оккупации.

— Понятно, — не совсем уверенно проговорил Сотниченко. — Простите, а откуда у вас столь обширная информация?

— Да не смотрите вы на меня так подозрительно, — снова, на этот раз совсем по-мальчишески, улыбнулся кадровик. — И не думайте, что я разыгрываю из себя Шерлока Холмса. Все гораздо проще: я участвовал в суде над Дмитрием Волонтиром.

— В каком качестве?

— Общественным обвинителем.

— Вот оно что. — Инспектор с повышенным интересом посмотрел на начальника отдела кадров. Следовательно, вы считаете, что суд над старшим братом так сильно подействовал на Георгия Васильевича, что он запил?

— Утверждать, конечно, не могу, но что пить он начал после того процесса — это точно.

Некоторое время сидели молча. Воскобойников спрятал папку в сейф.

— Еще вопрос, — нарушил молчание Сотниченко. — Почему вы посоветовали мне обратить внимание на дату, стоящую под автобиографией?

— В пятьдесят шестом он не указал, что у него есть брат. Скрывал это, — ответил Воскобойников. — После процесса это было бы невозможно. О суде над Дмитрием Волонтиром знали все, весь город…

ТИХОЙВАНОВ

Он скатал матрац, сложил раскладушку и поставил ее за дверь. В прихожей подогрел на плите воду, тщательно выбрился, надел свежую рубашку. С галстуком пришлось повозиться — обычно его завязывала сестра, а здесь, в гостях, Тамара. Но ее он будить не хотел.