Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
Здесь же, на месте происшествия, лампа перекочевала в объемистый саквояж криминалиста и на время выпала из сферы нашего внимания.
Тем январским утром я думал еще и о том, что в деле образовался загадочный узел с местом действия — прихожая Красильниковых — Щетинниковой. Причина не только в лампочке — уж больно много событий произошло в этой квартире за предыдущие дни. Чтобы внести хоть какую-то ясность, я поручил Сотниченко через соответствующие медицинские учреждения собрать сведения о причине смерти Нины Ивановны Щетинниковой. Сразу после этого мы с Костей Логвиновым, который к тому времени закончил допрос Ямпольской, направились к пустующему дому.
У подъезда Костя остановился. Правее, вровень с моим плечом, находилось окно
— Войдем? — предложил Логвинов, и по его тону я понял, что просидел у Тамары Красильниковой довольно долго; за это время Костя успел проверить показания Ямпольской, прошел тем же, что и Красильников, маршрутом и, кажется, обнаружил что-то любопытное.
Мы вошли в подъезд. Здесь вовсю гуляли сквозняки, слабо пахло подгнившей древесиной. В квартире, куда привел меня инспектор, дорогу нам преградили обломки старой мебели, пол усеивали куски штукатурки вперемежку с битым кирпичом, со стен свисали обрывки электропроводки.
Обходя кучи мусора, Логвинов, а за ним и я пробрались поближе к окну.
— Взгляните. — Он показал себе под ноги.
Слой снега пальца в два толщиной покрывал подоконник и часть пола у оконного проема: всю прошлую неделю мела метель, снег, видимо, занесло ветром через пустые рамы окон. Там, где слой снега сходил на нет, то есть ближе к середине комнаты, валялись зеленые бутылочные осколки. Поменявшись с Костей местами, я присел на корточки. В неровном, идущем от окна свете блестел срез уцелевшего донышка бутылки, рядом — большой кусок стекла с оборванной наклейкой «Экстра» и осколки поменьше. Я мог даже показать половину кирпича, о которую разбилась бутылка. Не вызывало сомнений и другое: бросили ее сюда недавно — на битом стекле не было ни крупицы снега.
— Зови экспертов, — распорядился я…
«Обзорный снимок места происшествия», «Снимок трупа с окружающей обстановкой». Я продолжаю перелистывать страницы лежащей передо мной папки. Вот фотографии разбитой бутылки; под ними подобные же надписи: «Обзорный снимок», «Узловой снимок». Сразу же за протоколом осмотра — заключения экспертов. Сейчас они еще не подшиты, не пронумерованы, лежат в папке и ждут своего часа. Он близок, этот час, но путь к нему был некороток, а в те январские дни казался еще длиннее…
В тот же день, девятнадцатого, около четырех часов, стали известны результаты вскрытия трупа. Оно подтвердило, что Волонтир умер от общего отравления бытовым газом — смерть наступила между тремя и пятью часами утра. После вскрытия химики взяли на анализ кровь, содержимое желудка покойного и пришли к выводу, что Георгий Васильевич перед смертью выпил большое количество спиртного.
Чудеса оперативности продолжались.
Чуть позже я получил заключение дактилоскопистов. Оно занимало пятнадцать страниц машинописного текста плюс несколько страниц со сравнительными фотографиями, зато выводы уместились в несколько строчек, что, несомненно, подчеркивало их категоричность: отпечатки пальцев, обнаруженные на поясном ремне убитого, на спинке стула в его комнате, на клеенке, которой был застлан стол, полностью совпадали с отпечатками пальцев задержанного к тому времени Красильникова. Кроме того, криминалисты дали заключение об идентичности волос Красильникова с волосом, найденным на трупе убитого. На лампочке — пальцы того же Красильникова. На осколках бутылки — четкие отпечатки пальцев Красильникова и Волонтира.
Показания Ямпольской и Тамары Красильниковой были запротоколированы и приобщены к делу.
В шестнадцать сорок я вынес постановление об избрании меры пресечения, а немного погодя получил санкцию прокурора на арест Игоря Михайловича Красильникова, двадцати восьми лет, русского, беспартийного, женатого, имеющего ребенка и так далее, в связи с павшим
на него подозрением в убийстве.Спустя всего восемнадцать часов после совершения преступления в этот самый кабинет вошел молодой человек с мягкими, выразительными чертами лица и поморщился, вдохнув пропитанный табачным дымом воздух…
Я подхожу к зарешеченному окну и смотрю вниз.
Треть двора уже убрана от снега. Там, где по нему прошлись скребками, влажно блестит асфальт. Сегодня тепло. Пожалуй, около ноля. Солнце светит щедро, в полный накал, и тут, в кабинете, куда бьют его прямые лучи, становится даже жарко.
Знакомые фигуры скрылись из поля зрения. Их заслоняет железный сток с наружной стороны окна. Стало быть, скоро они будут в приемнике и минут через пятнадцать-двадцать Красильников поднимется сюда. Он поздоровается, сядет на привинченный к полу табурет, и продолжится то, что он считает игрой и что в отличие от него я назвал бы поединком, схваткой. Да, схваткой, поскольку речь идет об одном из самых тяжких преступлений — убийстве и человек, чью суть, чью жизнь и поступки я стараюсь познать объективно, не только не признался в содеянном, но всеми доступными средствами путает следствие, пытается уйти от ответственности. За все четыре недели я не услышал в его голосе ни нотки раскаяния, не поймал во взгляде ни намека на чувство вины. Он хитрил, изворачивался, а когда убеждался, что это не удается, менял тактику, подсовывал мне урезанную на свой вкус правду, то есть полуправду, прекрасно понимая, что проверить ее гораздо сложнее, потому что ложь — это, по сути, отрицание, от нее можно отталкиваться в поисках истины, а полуправда сбивает с толку, лишает ориентировки, до неузнаваемости искажает действительное положение вещей.
Нет, не игроками сидели мы с Красильниковым в этом тесном кабинете, хотя порой наши отношения были похожи на игру: я нападал — он защищался, я ловил его на противоречиях — он их избегал; если же попадался, то в качестве трофея мне доставалась деталь, клочок общей картины. Сравнение событий, имевших место в квартире Волонтира в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое, с картиной вряд ли удачно, но я до сих пор не могу от него отделаться — так и вижу спящего на продавленном диване Георгия Васильевича и застывшего над ним Красильникова. Фрагмент, так сказать. Теперь мне известна общая композиция этого полотна и практически все детали…
Пройдет четверть часа, и я увижу его — чуть полноватого, на вид спокойного, уверенного в себе… Впрочем, уверенности у него за последнее время сильно поубавилось, а если и осталась, то напускная, рассчитанная на внешний эффект, так же как и спокойствие. Но надежда осталась, осталась вера в шанс на выигрыш в игре, которую ведет. Красильников еще не знает, что шансов нет. Их и не было никогда, даже в те, самые первые дни, когда наша цель казалась почти недостижимой. Это знаю я. Знал всегда.
Не пройдет и недели, и материалы из лежащей передо мной папки будут переданы в суд, дело назначат к слушанию, и Красильников сменит тюремный табурет на не менее жесткую скамью подсудимых. Все верно — моя работа закончена. Сегодня я скажу ему об этом. Сможет ли он взглянуть на происшедшее иными глазами, сможет ли, пусть на секунду, испытать то, что зовется угрызениями совести? Наверное, это и есть вопросы, ответы на которые я ищу, ради которых роюсь сейчас в памяти, ожидая, когда откроется дверь, и он войдет, убежденный в собственной безнаказанности…
На первом допросе Красильников отрицал все подряд.
— Ничего не видел, ничего не знаю. У Волонтира не был, — говорил он вполголоса и как-то апатично, будто оставляя себе возможность отказаться от своих слов в том случае, если у меня найдутся факты, свидетельствующие об обратном. Но так только казалось — факты подействовали на него не сразу.
Я понял, что первая, стремительная, многообещающая часть дела позади и в ближайшем будущем нас ожидает не триумфальное его завершение, а многотрудная и малопродуктивная работа.