В 1981 году нидерландский славист Ян Паул Хинрихс, находясь в Париже, пришел с фотоаппаратом на могилу Владислава Ходасевича и сделал ставший позже всемирно известным снимок. На фотографии — заброшенная могила без ограды, с давно упавшим к изножью крестом, а кругом — груды палой листвы, огромные груды.
«Таким одиночеством веет оттуда…» — эти слова Ивана Елагина, сказанные в стихотворении на смерть друга, художника и поэта Сергея Бонгарта, впору поставить подписью к фотографии Хинрихса. Казалось, ничто уже не спасет от запустения и забвения и русские могилы, разбросанные по всему миру, и то, что русскими людьми создано в рассеянии. И дело даже не в том, что могила Ходасевича была в самое короткое время приведена в полный порядок; просто здесь, как чуть ли не во всех случаях жизни, следовало вовремя вспомнить слова Екклесиаста о том, что «время плакать, и время смеяться»: Юрий Мандельштам именно плакал, опуская гроб Ходасевича в вырытую могилу. Могилой самого Юрия Мандельштама стало чадное небо над трубой крематория в немецком концлагере, ее не «приведешь в порядок». Важно то, что сейчас наследие и Ходасевича, и Юрия Мандельштама читателям уже возвращено.
Не знаю, повод ли это смеяться, но повод порадоваться — наверняка. И снова взяться за работу. Ибо молчаливые могилы властно требуют к себе внимания. На русском кладбище в Сантьяго-де-Чили лежит Марианна Колосова, в Касабланке, в Марокко, похоронен Владимир Гальской, в Рио-де-Жанейро — Валерий Перелешин, в Дармштадте — Юрий Трубецкой-Нольден, в Санта-Монике — Сергей Бонгарт, и многие другие во многих других городах, иные же и вовсе нигде, но всех их нужно собрать и отдать читателю, ибо кончилось время разбрасывать камни, настало время их собирать.
«Мы жили тогда на планете другой…» — не зря эта строка Георгия Иванова, ставшая не без помощи Вертинского всемирно известной, взята в качестве заголовка нашей антологии. «Мы» здесь означает и тех, кто провел семьдесят лет в рассеянии, и нас, тех, кто как-то выжил в России. Время неумолимо перевернуло страницу — ветер уже не может вернуться на ту планету, на которой мы прежде жили, хотя и неизбежно возвращается на круги своя.
Зато может вернуться на другую планету — на ту, на которой мы живем теперь. Унесенные ветром времени и бедствий русские поэты-эмигранты отдают нам свое заветное наследство.
Ветер все же возвращается — пусть даже вечер сегодня и другой. Вечер двадцатого столетия, его конец.
Хотя нынче мы и живем уже на совсем другой планете.
1991, 1994
Над розовым морем вставала луна,Во льду зеленела бутылка вина,И томно кружились влюбленные парыПод жалобный рокот гавайской гитары.— Послушай. О, как это было давно,Такое же море и то же вино.Мне кажется, будто и музыка та же…Послушай, послушай, — мне кажется даже…— Нет, вы ошибаетесь, друг дорогой.Мы жили тогда на планете другой,И слишком устали, и слишком мы старыДля этого вальса и этой гитары.Георгий Иванов
Дмитрий Мережковский
Пятая
Бедность, Чужбина, Немощь и Старость,Четверо, четверо, все вы со мной,Все возвещаете вечную радость —Горю земному предел неземной.Темные сестры, древние девы,Строгие судьи во зле и в добре,Сходитесь ночью, шепчетесь все вы,Сестры, о пятой, о старшей Сестре.Шепот ваш тише, все тише, любовней:Ближе, все ближе звездная твердь.Скоро скажу я с улыбкой сыновней:Здравствуй, родимая Смерть!
«Склоняется солнце, кончается путь…»
Склоняется солнце, кончается путь,Ночлег недалеко — пора отдохнуть.Хвала Тебе, Господи! Все, что Ты дал,Я принял смиренно, — любил и страдал.Страдать и любить я готов до конца,И знать, что за подвиг не будет венца.Но жизнь непонятна, а смерть так проста,Закройтесь же, очи, сомкнитесь, уста!Не слаще ли сладкой надежды земной —Прости меня, Господи! — вечный покой?
«Иногда бывает так скучно…»
Иногда бывает так скучно,Что лучше бы на свет не смотреть.Как в подземном склепе, душно,И мысль одна: умереть!Может быть, России не будет,Кто это понял до дна?Разве душа забудет,Разве забыть должна?И вдруг все меняется чудно,Сердце решает: «Пусть!»И легко все,
что было так трудно,И светла, как молитва, грусть.
Одуванчики
«Блаженны нищие духом…»Небо нагорное сине;Верески смольным духомДышат в блаженной пустыне;Белые овцы кротки,Белые лилии свежи;Генисаретские лодкиТянут по заводи мрежи.Слушает мытарь, блудница,Сонм рыбаков Галилейских;Смуглы разбойничьи лицаУ пастухов Идумейских.Победоносны и грубыСлышатся с дальней дорогиРимские, медные трубы…А Раввуни босоногийВсе повторяет: «Блаженны…»С ветром слова улетают.Бедные люди смиренны, —Что это значит, не знают…Кто это, сердце не спросит.Ветер с холмов ГалилеиПух одуванчиков носит.«Блаженны нищие духом…»Кто это, люди не знают.Но одуванчики пухомНоги Ему осыпают.
Сонное
Что это — утро, вечер?Где это было, не знаю.Слишком ласковый ветер,Слишком подобное раю,Все неземное-земное.Только бывает во снеМилое небо такое, —Синее в звездном огне.Тишь, глушь, бездорожье,В алых маках межи.Русское, русское — БожьеПоле зреющей ржи.Господи, что это значит?Жду, смотрю, не дыша…И от радости плачет,Богу поет душа.
«Доброе, злое, ничтожное, славное…»
Доброе, злое, ничтожное, славное, —Может быть, это все пустяки,А самое главное, самое главное,То, что страшней даже смертной тоски, —Грубость духа, грубость материи,Грубость жизни, любви — всего;Грубость зверихи родной, Эсэсэрии, —Грубость, дикость — и в них торжество.Может быть, все разрешится, развяжется?Господи, воли не знаю Твоей.Где же судить мне? А все-таки кажется,Можно бы мир создать понежней.
Вячеслав Иванов
Римские сонеты
I. «Вновь, арок древних верный пилигрим…»
Вновь, арок древних верный пилигрим,В мой поздний час вечерним «Ave Roma»Приветствую, как свод родного дома,Тебя, скитаний пристань, вечный Рим.Мы Трою предков пламени дарим;Дробятся оси колесниц меж громаИ фурий мирового ипподрома:Ты, царь путей, глядишь, как мы горим.И ты пылал и восставал из пепла,И памятливая голубизнаТвоих небес глубоких не ослепла.И помнит в ласке золотого снаТвой вратарь кипарис [1] , как Троя крепла,Когда лежала Троя сожжена.
1
Твой вратарь кипарис… — В античности кипарис считался деревом Аида, символизировал смерть.
II. «Держа коней строптивых под уздцы…»
Держа коней строптивых под уздцы,Могучи пылом солнечной отвагиИ наготою олимпийской наги,Вперед ступили братья-близнецы.Соратники Квиритов и гонцыС полей победы, у Ютурнской влаги,Неузнаны, явились (помнят саги)На стогнах Рима боги-пришлецы.И в нем остались до скончины мира,И юношей огромных два кумираНе сдвинулись тысячелетья с мест.И там стоят, где стали изначала —Шести холмам, синеющим окрест,Светить звездой с вершины Квиринала.