Антология сатиры и юмора России XX века. Том 32. Одесский юмор

– Почему же… – побледнел Ступакевич. – Сколько с меня?

– Стыдно, Ступакевич, слышать подобные вещи! – заметил, появляясь из своего кабинета, начальник сектора Ашот Рустамович. – Очень стыдно! Примите, товарищ, и мою лепту!

Дальше дверей не было. Товарищ сел в лифт и съехал вниз, где оформил членство старшего вахтера Боженко Кондрата Остаповича по его личному заявлению.

– Извиняюсь, значок будет? – поинтересовался старший вахтер.

– Будет, будет! – пообещал товарищ. Просунув руки в пальто, надев шляпу и галоши, он взял отяжелевший портфель и устало вышел на улицу, на нудный осенний дождь…

– Сколько взял, Федя? – спросил, подходя, другой человек с портфелем.

– 47 рублей 50 копеек. Пять человек в командировке, трое бюллетенят, один ушел в город, будет после обеда.

– Придется еще раз пройти, Федя.

– Не пойду я… – тихо сказал тот, кого называли Федей.

– Пойдешь, Федя. В любом деле важен порядок, система.

– Не могу больше, – задрожал тот, кого называли Федей, – лучше в инженеры пойду!..

– Иди, – сказал другой, – дело добровольное.

Дует!

На остановке Поросячьи Садки в наш автобус забралась бабуля с мешком – и мы тронулись.

– Дует, – сказала бабуля, осматриваясь.

Прикрыли окна слева. Полного гражданина, утиравшего рукавом высокий лоб, попросили перебазироваться направо. Несколько минут ехали молча.

– Дует, – сказала бабуся, указуя перстом направо.

Закрыли окна справа. Некоторое время гудение мотора перекрывало лишь апоплексическое сопение полного гражданина.

– Дует, – сказала бабушка, замечая вентиляционный люк сверху.

С грохотом захлопнулся люк. На ропот отдельных неуважительных граждан бабуля не обратила никакого внимания, в данный момент она была занята другим.

– Дует, – показала она, дальнозорко примечая единственное чуть приоткрытое оконце в самом хвосте салона, где расположилась на пышущем моторе компания молодых людей.

Молодые люди в хвосте отчаянно сопротивлялись, но после того, как в них был пущен довод, утверждающий, что старость, увы, не радость, но и молодость нынче пошла не бог весть какая почтительная, – после этого молодые люди были сломлены и замолкли с пунцовыми лицами. Атмосфера в салоне накалялась.

– Дует, – отметила бабуся, принюхиваясь по направлению кабины водителя.

Водитель с треском захлопнул свою форточку, наглухо закупорил щиток вентиляции, задраил тряпкой какую-то щель и включил отопление салона вместе с музыкой композитора Бюль-Бюль оглы. Сухой жар успокаивающе подействовал на бабушку, однако что-то ее еще тревожило.

– Дует, – сказала она, подозрительно косясь на багровеющего апоплексического гражданина.

Гражданин перестал сопеть. Ему вылили на голову полбутылки крем-соды. Раздалось шипение – полсалона окутало облако пара. Молодые люди в хвосте сняли с себя все лишнее и, хлопая друг друга по хорошо развитой мускулатуре, попросили поддать. Остальные пассажиры вынуждены были поддаться заразительному примеру. Хмурый дядька в бараньей душегрейке, выпивший на предыдущей остановке бутылку «Спотыкача», внезапно пришел в себя, завопил «Ух ты!» и, вытащив из-за пазухи хозяйственный веник, полез на самую верхнюю полку…

Некоторое время бабуля ехала спокойно, но потом затянула поплотнее мохеровый платок и неодобрительно повела носом туда, где надсадно ревел двигатель:

– Дует!

Водитель протер тряпкой запотевшее лобовое стекло и рванул на себя рычаг, перекрывая жалюзи радиатора…

Через несколько секунд машина взорвалась! Мы лежали на пыльной придорожной траве, жадно вдыхая в себя напоенный цветущей гречихой июльский воздух. Жужжали пчелы. Послышалась сверху трель жаворонка. Тихо засопел снизу апоплексический гражданин.

Бабка голосовала на раскаленном шоссе. Дождавшись очередного автобуса, она потуже завязала мохеровый платок и подала в открывшуюся дверь свой мешок.

Мы проводили взглядами обреченный «Икарус-люкс»…

Семен Лившин Пародии и подражания

Городские горцы Подражание Фазилю Искандеру

Я сидел под деревом детства и печально ел хурму.

Усердно поливая это дерево чернилами, настоянными на отборных мальчишеских воспоминаниях, я втайне ждал, что в его прохладной зеленой вышине созреют гроздья будущего романа. Но сколько я ни тряс ветки, с них упало всего лишь два тощих абзаца. Может, подумал я, все дело в том, что в нынешнем сезоне я уже дважды снимал урожай с дерева детства?

Моей души коснулось предчувствие осени. Накинув старенькую школьную бурку с отложным воротничком, я взгромоздился на добродушный Ту-154, и он, цокая копытами турбин по замшелым горным облакам, неторопливо повез меня к дому дедушки.

Деду давно перевалило за сто пятьдесят страниц, но он был еще крепким стариком. Как и в молодости, мог трое суток скакать без дороги, без седла и без коня. А главное, дедушка помнил массу интересных людей, включая императора Франца Иосифа, которого, впрочем, после двадцатого кувшина хванчкары иногда путал с Иосифом Кобзоном.

Увидев меня, старик вздрогнул и побледнел. Глядя, как я достаю из-за пояса авторучку, вырезанную из ветки горного кизила, он сумрачно поинтересовался:

– Опять про меня?

Я застенчиво кивнул. Он затряс бородой:

– Пощади, сынок! Сил моих больше нет. На днях я вышел уже пятым изданием! Написал бы лучше про дядю Илико…

Молча я протянул ему свой новый роман «Иликоада».

– Ладно, а чем тетя Нуца плоха? – не унимался дедушка. – Или ее племянник Гоги?

– Да превратится молоко твоих коз в йогурт! Не тронь ребенка! – запричитала толстая тетя Нуца, по пояс высовываясь из сборника «Толстая тетя Нуца».

Наконец старик смирился и деловито спросил:

– Ладно. Из чего прозу будем делать, сынок?

Радость загарцевала в моем сердце, как каурый ахалтекинец, хлебнувший алычовой чачи. Еще не веря своему счастью, я несмело попросил:

– Может, расскажешь, как этот чудак Косоухий собрался к праотцам и попросил туда пропуск у товарища Берия?

– Рановато пока об этом говорить, – суховато возразил дедушка, на всякий случай придвигая поближе свое охотничье кремневое ружье с лазерным прицелом.

– Ну тогда о том, как ты похищал бабушку, а за тобой гнались двадцать джигитов из загса, чтобы ты, не дай Бог, не передумал…

– Авторские права на мои воспоминания купишь? – вмешалась бабушка, не переставая вязать текст из отборной мингрельской шерсти.

Я понял, что пора проститься с детством. Да, много Куры утекло с тех пор, как мы все – Нико, Михо и я – скитались по заросшим арчой ущельям, где в прозрачном ткемали беспечно плескалась форель, а горные орлы на бреющем полете брали звуковой барьер. Нико давно стал академиком, Михо – олигархом, а Зураб – Зиновием. И только я все не решался покинуть столь любимое мной дерево детства.