Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15
Шрифт:
— Чего проще, — Степанида кивнула на автомат. — Запрешь нас с лесником в хате, сядешь в мою повозку и айда до дому!
— Я не для этого сюда пришел.
— Что ты сделаешь в одиночку?
— Разве нас теперь не двое?
— Нет, — Степанида отрешенно замотала головой. — Они убьют тебя.
— Сведи меня с Сидором, — Борис обернулся, чтобы достать гимнастерку, и увидел в щель крыши перебегающие от дерева к дереву фигурки людей. В то же мгновение скрипучая брама чердака приоткрылась и в щель просунулась голова Пташека.
— Краснопогонники окружают хату, — испуганно
Степанида не пошевелилась. Пташек поднялся еще на одну ступеньку. Боярчук на всякий случай клацнул затвором автомата.
— Ты що, ты що! — Замахал на него руками лесничий. — 3 нас воны рэшэто зроблять. Их чоловик двадцать.
— Спрятаться есть где? — Боярчук осторожно приник к щели в крыши клуни. — Только быстро, они уже около забора.
— Степо, голуба, тикай до хаты. Скажешь, приехала до мэнэ от хвори лечить. — Пташек начал разгребать сено. — Тут лаз е. Тикай по нему аж до яру. А там в орешнике сховайся и жди. Потом прийдем за тобой.
— Бегите, я сам, — Боярчук начал помогать разгребать сено, незаметно отбросив гимнастерку к выходу.
— Лезь, — Пташек отыскал наконец нужную широкую доску. — Я прикидаю тэбэ сином. Скоришэ!
Скрипя зубами от боли, Борис нырнул в черноту, в дубовый сруб колодца, и, едва не сорвавшись со скользких перекладин лестницы, на ощупь начал пробираться подземным переходом.
— Здравия желаю, товарищ подполковник! — капитан Костерной застыл на пороге.
— Легок на помине, — Ченцов поднялся ему навстречу. — Присаживайся, Иван сын Петра. Я как раз думал о тебе.
— Никак разбогатею, — Костерной сел в кресло, которое жалобно заскрипело под его могучей фигурой.
— Не скажи, — покосился на кресло Ченцов. — Что у вас произошло вчера? Мне сказали, есть жертвы.
— Да, есть. Разрешите доложить все по порядку?
— Рассказывайте, Иван Петрович.
Костерной пощипал усы и, откашлявшись, начал объяснять.
После обеда, не найдя нигде старшего лейтенанта Боярчука, он выехал в Здолбицу на очередной досмотр.
Все шло как обычно. Капитан, которого в деревне уже многие знали в лицо, шел впереди патруля. Маршрут намечен заранее. Вот дом Елизаветы Швидкой. Есть не проверенные пока данные, что у нее на территории усадьбы схорон.
Дом Швидкой закрыт. На ребристых темно-коричневых дверях замок. Но Костерной знает, что это еще ни о чем не говорит. Делает знак солдатам, и те растекаются по двору. Один из них показывает капитану на легкий дымок, вьющийся из трубы летней кухни.
Точно, хозяйка в подворье, занимается стиркой. В большой плите клокочет пламя, в котле вываривается белье.
Елизавета, женщина средних лет, но отнюдь не средней полноты, прижав к белому переднику бачок, сцеживает из него сметану в глиняные крынки.
— Елизавета Павловна, здравствуйте! — громко приветствует ее Костерной.
От неожиданности та вздрагивает и проливает смета ну на земляной пол.
— А, щоб тебэ, — кричит она, но, уразумев, кто перед ней стоит, мгновенно меняет выражение лица. — Ой, лышенько мое! Чуть не пролила сметану. Напугали вы меня. Может,
покушаете?Костерной неторопливо присаживается на табурет, ставя его так, чтобы загородить собой проход к двери. Ему надо подольше поговорить с хозяйкой, чтобы тем временем солдаты спокойно сделали свое дело.
— С удовольствием выпью сметанки. Я ведь сам деревенский. Знаю толк в молоке. Только много не наливайте. Полкрыночки хватит.
Костерной с наслаждением делает несколько глотков, из-под бровей наблюдая за хозяйкой. А та уже заметила во дворе солдат и челноком засновала по кухне.
— Прелесть! Вот бы мне такую хозяйку в дом. — Костерной не спешит с расспросами, начинает издалека. — А что у вас новенького, Елизавета Павловна? Нет ли о муже каких известий?
— А тож вы не знаетэ, як вин на фронте погиб, — Швидкая подносит фартук к глазам, трет их. — Пропал мой Микола.
— Разве была похоронная?
— Ни, пропал без вести, кажуть. И бумага о том була.
— Вот видите. Может, и отыщется, может, где-нибудь в госпитале…
— Так шо ж ему в том госпитале делать? Уже год прошел, як война кончилась.
— А если увечье тяжелое и он не хочет вам писать?
— Ой, боженьки ты мой! Та по мэни хай вин без рук, без ног, лишь бы рядом со мной находился… Он у меня хороший был мужик, — и Швидкая в голос заревела, не стесняясь капитана. — Никто теперь не поможет. Даже слова доброго сказать, детей обласкать некому.
— Война, — Костерному уже жаль эту женщину, и, чтобы как-то сгладить свое непрошеное вторжение, говорит: — У меня в Сталинграде два брата погибли. Это уже точно установлено. Могилы только нет. Летом вот думаю поехать, хоть братской поклониться. Может, и они среди тех тысяч захоронены.
— Трясця ее матери, эту войну!
Обыск во дворе у Швидкой результатов не дал. Выходит — ложный донос. Сводят счеты с красноармейскими вдовами. А что волновалась, так где-нибудь мешок картошки припрятала от налога, чтоб детей прокормить, на сало или муку обменять.
Недалеко от дома вдовы улица делает крутой поворот. Справа за густыми вербами весь в зелени небольшой пруд, или, вернее, затока, образовавшаяся от талого снега и воды, сбегающей сюда с мелководной речки Устьи.
В стоячей заводи с радостным гоготанием ныряют утки, на протоке белыми эскадрами плавают гуси. Несколько подростков молотят босыми ногами мутную воду у берега, плетеной корзиной процеживая взбаламученную жижу. Время от времени в корзину попадаются маленькие линьки и щурята. Пацаны с визгом выбрасывают их на траву и перекладывают в сумку от противогаза.
— На уху пригласите? — продравшись сквозь лозу, Костерной подходит к ребятам.
Веселье затихает. Подростки настороженно смотрят на вооруженных солдат. С чем пожаловали они в деревню? И солдаты явно неуютно чувствуют себя под взглядами детей. Ефрейтор Алимов, самый молодой среди патруля, достает из кармана несколько карамелек и протягивает наугад мальчишкам. Те переглядываются и выходят из воды.
— Ну так как, приглашаете на уху? — опять спрашивает Костерной.
— Приходьте, — отвечает за всей старшой. — Только у нас соли нема.