Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20

— Так, может, Григорий — это только кличка Нетахатенко.

Сурмач встал так, чтобы Ярош был между ним и стеной вокзала. Слева — тоже была глухая стена, этакий выступ углом.

От Яроша не ускользнуло поведение Сурмача.

— Я по кличкам не специалист. Пропусти, некогда.

Паровоз в это время свистнул, состав вздрогнул от рывка, лязгнули буфера.

— Без вас такую операцию? Тарас Степанович!

Сурмач знал, что Ярош сейчас должен взорваться или… или уступить и вернуться в окротдел. Но он, видимо, уже догадался, что Аверьяну что-то известно о нем.

Правая рука Яроша в кармане. Там — наган. У Сурмача в кармане тоже оружие. Но слишком уж неравное у них положение: Ярош будет стрелять, а Сурмач не имеет права. Ярошу надо убить чекиста, а тот должен взять Казначея живым. Вот и караулит Аверьян каждое движение Тараса Степановича, смотрит ему в глаза — там прежде всего отразится решение, которое примет Казначей. Надо ударить по руке раньше, чем тот успеет выстрелить.

Ярош руки из кармана не вынимает. Но вот начала оттопыриваться пола кожанки. «Через карман будет стрелять!» — как молния, блеснула мысль. В следующее мгновение Сурмач обхватил Яроша, прижался к нему. Но Казначей успел нажать спусковой крючок.

Аверьян почувствовал, как чуть повыше колена хлестнула огненная боль. В глазах зарябило. Искаженное злобой лицо Яроша начало расплываться.

«Выпущу — уйдет».

Только это и позволяло Аверьяну не потерять сознание. Но силы иссякали.

Ярош выдернул руки из кармана. Уперся Сурмачу в подбородок и давил, давил. Уже слабел Аверьян, уже вырывались пальцы, выскальзывали из цепкого замка, на который он их сомкнул за спиною врага. «Все… сейчас Казначей уйдет». И никто не посмеет его задержать: для всех, кроме Аверьяна, он все еще чекист.

Сурмач не подумал о том, что Ярош, прежде чем уйти, попытается добить раненого, который сумел разгадать его тайну.

Но вдруг Тарас Степанович охнул и сразу обмяк. Обвисли мускулистые руки, пытавшиеся свернуть Сурмачу шею. Ярош рухнул на землю.

Резкая боль в ноге еще более затуманила сознание. Аверьян сцепил зубы, чтобы не закричать.

Последнее, что он успел заметить, это Петьку с финкой в руках. К пареньку бежали люди.

* * *

Очнулся Аверьян от резкого, неприятного запаха. Открыл глаза, глубоко вздохнул. Рядом с его койкой, накинув на плечи белый халат, сидел Иван Спиридонович. Молоденькая девушка терла Аверьяну виски ваткой, смоченной нашатырным спиртом. Сурмач вздохнул.

— Ожил? — участливо спросил Иван Спиридонович. — Что у вас с Ярошем произошло?

Аверьян лежал на старом жестком диване в небольшой комнате, — видимо, здесь в свободные минуты отдыхали работники больницы.

Иван Спиридонович вежливо отослал медсестру.

— Я уж тут не дам ему помереть. А нам посекретничать надо.

— Я буду в коридоре, позовите, — сказала девушка.

— Выкладывай, — еще раз напомнил Иван Спиридонович.

— Мы Казначея черт-те где искали, а он был под боком, — пояснил Аверьян.

— А ты уверен в этом?

— Чего бы он в меня стрелял? Я же его на операцию в Белояров звал, говорю, Григорий там. А он пальнул. Да и Петька его опознал, с нищим-то на бирже встречался Ярош.

Крякнул от неудовольствия Иван Спиридонович, стучит от возбуждения кулаком по колену.

— Ясно.

— Где он? — спросил Аверьян.

— Операцию делают. Здорово его Петька пырнул.

— Кабы не Петька, ушел бы Казначей и всех остальных предупредил.

Аверьян рассказал обо всем, что ему удалось узнать в Белоярове.

Не сразу ответил начальник окротдела. Сидит на табуретке у изголовья кровати, ссутулился.

— Трудно своего-то обвинять… невмоготу, — заговорил Ласточкин. — Врага судишь — себе докажи его вину, друга обвиняешь — десять раз усомнись: может, кто-то оговорил, может, все стряслось независимо от него. А может, к цели ведут два пути: ты ведаешь один, а он нащупал иной. И оба хороши. Так не вини его в своей близорукости. А если уж назвал недругом, так пусть и он уразумеет, за что именно…

— Ну, а если враг прикидывается другом? — спросил Сурмач. — Тогда как? Пока мы панькаемся с ним, он столько крови перепортит.

— Я же и говорю: нужна пролетарская бдительность, — сказал начальник окротдела. — Вот возьмем всю эту белояровскую компанию сегодня же ночью, они и растолкуют, кто такой Ярош: Людмилу Братунь я давно подозревал кое в чем, — продолжал Ласточкин. — Думал, она к продаже медикаментов имеет отношение, по чтоб ведущей в стае… — Он встал, собираясь уходить. — Время дорого. Надо подготовиться толком, чтобы не на головешки прибыть, как в Щербиновке.

— Не пойму, как же все-таки Ярош попал в ЧК? — недоумевал Аверьян. — Кто он на самом деле?

— К нам его перевели из Винницы более года тому, — начал рассказывать Иван Спиридонович. — До войны он учительствовал, потом воевал на германском фронте. Прапорщиком. Так записано в личном деле. После войны, году в девятнадцатом, не помню точно, работал в Знаменке, в наробразе. И вот однажды туда нагрянули бандиты. Устроили резню, выбивали всех поголовно. А Ярош с группой работников парткома засел в милиции. Фронтовой опыт сказался сразу. Ярош взял оборону па себя. Они там не только отстрелялись, но сделали вылазку и взяли нескольких пленных. Ярош умело их допрашивал, они дали ценные показания. Через день бандитов вышибли из городка. Ярош принимал в операции участие. Вскоре он вступил в партию, потом его взяли в органы.

— За три с лишним года работы в ЧК сколько вреда он нанес!

Аверьяна вдруг осенила догадка: там, на границе, — тоже он. Он убил Иващенко, который вел огонь по бандитам. Он и с Куцым расправился, хотя тот успел двинуть его прикладом. И уж совсем ни при чем тут командир отделения Леонид Тарасов, дальний родственник бывшего бойца ОСНАЗа Безуха. Скверно было на душе: заподозрил в предательстве людей, которые погибли, защищая Родину! «Может быть, и Безух — ни при чем? Свалили на него, а потом — убрали!»

«ПОБОЙТЕСЬ БОГА, ТИХОН САВЕЛЬЕВИЧ!»

Проводив в последний путь Бориса Когана, Ласточкин вернулся в окротдел. На поминки, которые должны были состояться в коммуне, не пошел, не позволяли дела.

Он попросил дежурного провести к нему, как только вернется, Петьку Цветаева, которого предупредил еще на кладбище: «Зайдешь».

В кабинете начальника окротдела Петька чувствовал себя неуютно. Он все еще был под впечатлением похорон. Невольно притих, внутренне присмирел и оробел.