Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20

А торговаться надо. Вона, поторговался чуть – и старая карга начала смотреть на него другими глазами. Во всяком случае, не козьими.

Старуха молчала.

– Ну что? – Высторобец улыбнулся открыто, по-мальчишески чисто: все-таки старуха его психологию знала лучше, чем он ее.

– Давай! – согласилась старуха. – По рукам! Выкладывай, мой милый, тугрики!

Легкая натура была у этой бабки. Высторобец купил у нее две кепки – пусть будет запас, что карман, как известно, не трет, сложил плоско, чтобы не мялись, подсунул под бечевку, которой была перевязана обувная коробка с югославскими ТТ. Теперь он был экипирован полностью.

На метро он доехал до центра, там выбрался на поверхность, сел в автобус. Ни такси, ни собственным автомобилем, ни левыми машинами Высторобец не пользовался – нельзя было, чтобы его засекли, запомнили, даже вообще просто обратили внимание. Самое лучшее – быть невидимым, раствориться в массе, стать одним из многих тысяч других людей, а кем конкретно из них – неведомо. Это люди без лица. А Высторобцу больше всего на свете сейчас надо было стать человеком без лица.

Он ехал в автобусе и мысленно ощупывал себя, словно вещь – чего в нем есть приметного? – и пришел к выводу: ничего нет, потом послушал собственный организм, словно врач – а что там? Внутри было пусто, холодно, спокойно, словно Высторобец стал мертвецом. Это ощущение он познал давным-давно, еще в пору своей молодости, – и сейчас к нему будто бы вернулось прошлое, в лицо ударил свежий, пахнущий горькой горной травой ветер – дух этот был знаком ему по Таджикистану, по памирским ночевкам, по Афганистану, по разным бесшабашным кочевьям и стычкам под Гератом и Мазари-Шарифом. Он в эти минуты словно бы возвращался к самому себе, к тому, оставшемуся в бывшести Высторобцу, который, как он разумел, был куда лучше Высторобца нынешнего.

У Олега Скобликова – Олежки, с которым была близка Ирина Белозерцева, имелась своя мастерская – подвальная, закопченная, как колбасный цех, до черноты – полгода назад у Олежки случился пожар, он едва спас самое ценное, что хранилось у него, – альбомы швейцарского издательства «Скира» и небольшой этюд Петрова-Водкина, доставшийся в наследство от тетки, все остальное спасти не сумел, да и не захотел, если честно: продавленный, начиненный клопами диван, найденный им на чердаке, два разномастных стула, четыре подрамника с натянутыми на них негрунтованными дешевенькими холстами, к которым Олежка так и не приступил, и большую, тяжелую, как бабушкин сундук, электроплиту. У электроплиты было целых четыре тарелки обогрева – газ в подвал так и не провели, поэтому Олег Скобликов пользовался электричеством. Сгоревшее имущество он быстро восстановил, поскольку мебели сейчас полным полно на свалках – «новые русские» обзаводятся дорогими итальянскими гарнитурами, а прежние, верой и правдой служившие диваны выбрасывают на помойки. Олегу не стоило большого труда составить себе довольно приличный «ансамбль», как он называл убранство мастерской – все нашел на помойке: электроплиту – роскошную, турецкую, выдаваемую за итальянскую, он купил в подворотне у какого-то вора (не на Иринины – на свои деньги), а вот насчет того, чтобы отдраить стены, очистить их от копоти, зашпаклевать выковырины и щели, окрасить в радостный светлый колер, оказался слаб – не хватило ни сил, ни пороха, ни денег. Однажды он даже пригласил сюда Ирину Белозерцеву, но она, зажав двумя пальцами нос, пожаловалась, что у нее от горелого запаха болит голова, и потребовала, чтобы Олежка увез ее куда-нибудь в другое место.

«Ка-ак? – вскричал тогда Олежка громко и возмущенно. – Я собирался начать твой рисунок. А работать я могу только у себя в мастерской, больше нигде!»

«Поехали к тебе на квартиру, – потребовала Ирина с неумолимой твердостью, – либо я отправляюсь к себе домой». «Поехали ко мне, – незамедлительно согласился Олежка. – Дома у меня, кстати, подготовлена подборка стихов, свеженькая совсем, только что написана, еще не везде расставлены запятые… Я ее тебе прочитаю. Давай только купим хорошего красного вина… Можно купить мартини. Ты знаешь, как много значат запятые в поэзии?»

Вообще-то, приглашать Ирину к себе домой Олег Скобликов побаивался. Все дело в том, что дома у него кроме Ирины бывал кое-кто еще. От визитов этих часто оставались разные женские премудрости – завязочки всякие, трусики, колечки на память, сережки – да мало ли каким барахлом напичкан современный прекрасный пол! – а Ирину Белозерцеву терять он не мог, это было бы крушением его жизни. Ирина помогала ему держаться на плаву, Ирина баловала его, Ирина давала деньга. Конечно, разные женские предметы оставались у него и в мастерской, но здесь происхождение их было объяснимо: в мастерскую к нему часто приходили натурщицы, раздевались, он работал над «голыми пейзажами», да и Ирина уже знала, что художники относятся к натурщицам, как к неодушевленным предметам, и женщин в этих женщинах никто не видит. Квартира же – не мастерская, квартира – это другое дело…

Высторобец познакомился с Олегом Скобликовым случайно – есть все-таки дирижер на небесах, который сводит людей с людьми. Как-то, когда ему было крайне тошно, Высторобец пошел в Дом журналистов на Суворовский бульвар, куда имел постоянный пропуск – попить пива, облущить пару вобл, завершить пир стопкой «Абсолюта» и бутербродом со свежей ветчиной. В баре народа было – не продохнуть, за столик к Высторобцу подсел оживленный длинноволосый человек с ярким бантом под подбородком.

– Олег Олегович Скобликов, – манерно, с чувством превосходства представился он и протянул Высторобцу руку. – Художник, поэт, искусствовед, журналист.

«Винегрет какой-то, – невольно отметил Высторобец. – Мужски портной, он же и медам. Ходила когда-то шуточка про искусного одесского портного, простодушного еврея, который, представляясь, назывался так: “Мужски портной, он же и медам”». Высторобец протянул ответно руку.

– Сергеев. – Помедлив чуть, добавил: – Владимир Владимирович. Советский Союз, – усмехнулся весело, – бывший.

– А по профессии? – неожиданно заинтересовался Скобликов.

– Нет у меня профессии, – с еще большей веселостью усмехнулся Высторобец. – Разве безработный – это профессия?

– Естественно, не профессия, скорее – социальное положение. – Скобликов сдул с бокала, украшенного фирменной лаковой нашлепочкой «Хейникен», шапку пены, с удовольствием отпил, блаженно сощурил глаза.

– Что, хорошо оттягивает? – спросил Высторобец, поняв, что вчера этот славный, с приятной внешностью парень со вкусом погулял, а теперь гасит внутри «горящие колосники».

– Оттягивает хорошо, хотя вчера никакой пьянки не было. – Скобликов снова сделал несколько крупных глотков, сладко почмокал, – все равно хорошо. Безработный – это, конечно, не профессия и даже не положение, это творческое состояние, скажем так… Но до творческого состояния какая-то профессия все-таки была? Техник по радиоаппаратуре, допустим, либо инженер по металлопрокату, или драматург. Или что-то еще… Было ведь?

– Было. Армия. Я служил в армии. Кому сейчас нужны эти люди?

– Из офицеров, кстати, получаются хорошие коммерсанты.

– Это от безысходности. Поскольку армия приучила их всем заниматься серьезно, работать до посинения, с полной выкладкой, вот они и работают до посинения, на совесть. И если попадают в коммерцию, то становятся хорошими бизнесменами. – Высторобец тоже отхлебнул из бокала немного пива – горьковатого, пахнущего хлебом и солодом, холодного, заел сухой рыбной долькой.

– На Западе пиво с рыбой не пьют, – сказал Скобликов, – нет у них такого понятия: вобла к пиву. В лучшем случае – орешки. А что такое орешки для русского человека? Ничего. Пустой звук, попавший на зуб. Щелкнул – и все. Вам доводилось бывать на Западе?

– Нет.

– А в Афганистане? – внимательно поглядев на Высторобца и что-то высчитав, спросил Скобликов.

– В Афганистане бывал. Что, не заметно разве?

– Как раз заметно. Афганистан на тех, кто в нем побывал, накладывает свой отпечаток. Навсегда.

– Я это знаю.

Разговор за пивным столиком часто бывает сродни разговору в дороге: люди охотно вступают в контакт друг с другом, рассказывают о таких вещах, о каких в иные разы предпочитали бы молчать, никогда не заикались бы о том, что дома нелады, идет война, жена, неряшливая и страшная, как черная осенняя ночь, в которой кружат хороводы ведьм, одерживает в кухонных баталиях верх, дети потихоньку употребляют травку, колются и вовсю хлещут водку, «Столичную» пьют, как воду, на работе приходится приворовывать, чтобы свести концы с концами, и как об обычном говорят об интиме – кто с кем переспал, какие последствия от этого поимел и, конечно же, сыплют налево-направо анекдотами. Чем грязнее анекдот – тем лучше.