Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20

– Ну, чего мы имеем с гуся? – спросил Зверев по телефону у руководителя группы «топтунов» – службы наружного слежения. – Приходил кто-нибудь к Белозерцевым, кхе-кхе, ночью? Никто не появлялся? Хорошо. И мину никто не подкдадывал? Тоже хорошо. Хотя зачем подкладывать ему мину? Его беречь надо, чтобы он деньги собирал… – лицо у Зверева приняло обиженное выражение, словно бы его обманули. – А где ночевал Белозерцев? У себя в офисе? Ладно, подполковник, спасибо за информацию. Ее трэба разжуваты. Людей пока не снимайте, пусть дежурят. Да так, чтобы ни одна муха незамеченной не пролетела.

Позвонил по другому телефону.

– Ну что там, Волошин, есть пальчики в эфире или кхе-кхе. Никто нашему подопечному не звонил? Странно, странно. А сам он куда-нибудь звонил? Домой? Один только раз, и все? Ладно, майор, спасибо за информацию!

Зверев положил трубку на рычаг, откинулся в кресле, скрестил на животе руки и начал большими пальцами вертеть «мельницу» – несколько движений вперед, потом несколько движений назад, затем снова вперед, – лысый лоб у него прорезала вертикальная длинная складка: Зверев чувствовал, что-то произошло – дух беды наполнил воздух, неприятно щекотал ноздри, лез в глотку, – а вот что произошло, что за беда навалилась, не знал и поэтому нервничал.

Сдвинул на селекторе один из рычажков. Селектор ожил, отозвался грубым просквоженным голосом.

– Ну как там, люди к десяти часам дня готовы? Имейте в виду, возможна стрельба.

– В девять ноль-ноль обе группы выедут на место. К стрельбе готовы.

– Ну, насчет стрельбы я, кхе-кхе, погорячился, лучше обойтись без всякого «пиф-паф». Стрелять только в крайнем случае, понятно? – Зверев отключил селектор и снова откинулся назад.

«Интересно, почему друг Белозерцев ночевал не дома, а в офисе, и вообще, что произошло?» Глаза у него приобрели тяжелое, тусклое выражение, в виски ввинтилась боль: было похоже, что он подхватил грипп.

– Этого еще не хватало, – вслух произнес Зверев, достал из портфеля пенальчик с растворимым аспирином. В этот аспирин, изобретенный неким Бауэром, Зверев верил как в некое чудодейственное средство – от всех болезней спасение: от ломоты в крестце, от рези в паху, от сонливости, от переохлаждения организма, от простуды, когда из носа течет, как из плохого водопроводного крана, от перебоев в дыхании, от свистов и неровного стука в сердце – что болит, то чудодейственный аспирин и лечит.

Налив из графина воды в стакан, Зверев бросил туда плоскую белую лепешечку. Лепешка задергалась, заерзала в воде, словно живая, застреляла острыми колючими пузырьками, которые выпрыгивали из воды, как блохи – резво и далеко, нырнула на дно стакана, оттолкнулась от него, снова очутилась на поверхности.

– Кхе-кхе, – не удержался от кашля Зверев, потом, не желая больше смотреть на чехарду прыгучей белой лепешки, скосил глаза в сторону, взгляд у него сделался совсем тусклым – что-то произошло или происходит, может быть, даже в эти минуты происходит, а он этого не знает, только чувствует… А ведь, вполне возможно, от того, что происходит, будет зависеть и его судьба. Все в мире взаимосвязано, один обрывок веревки обязательно бывает соединен с другим таким же обрывком – и если нигде нет узла, отсутствует соединение, то это все… – Кхе-кхе-кхе, – снова невольно закашлялся Зверев.

Таблетка в стакане успокоилась, на дне остались несколько белых солевых крупинок, Зверев залпом выпил лекарство, крупинки сплюнул на пол.

21 сентября, четверг, 8 час. 45 мин.

Высторобец лежал у слухового окна на чердаке небольшого дома, расположенного напротив «Белфаста», и наблюдал за родной конторой. Высторобцу важно было понять расписание Белозерцева, засечь изменения в жизни конторы, если они, конечно, появились, – по деталям, по мелочам он определит, что происходит, вычислит события.

В том, что Белозерцев будет его убирать, Высторобец теперь был уверен на все сто – нет, на сто пятьдесят – процентов. Если ночью у него и возникли некоторые сомнения, то сейчас сомнений не было.

Ночевал он здесь же, на чердаке, на ложе, обустроенном неизвестным бомжем, – бомж на место ночевки давно не приходил, оно было брошенным, да и вполне возможно, бомжа этого давно уже не существовало на свете, он превратился в пыль.

Пыль. Пыли здесь было много. Ее запахом на чердаке пропиталось все: бугристые ряды стекловаты, сложенной у столбов-подпорок, куски листового железа, снятого с крыши во время ремонта, дерево стропил, старые школьные тетради, которые неведомый бомж аккуратно разложил, прежде чем накрыть дырявым, выцветшим и, странное дело, довольно чистым матрацем, – пыль рождала пыль, поэтому и неудивительно, что человек в конце концов тоже обращается в пыль.

«Это что же, и я стану пылью? – возникла у Высторобца нехорошая мысль. – Бомж стал, а теперь и я? Моя очередь?» Он вытащил из-под матраца тетрадку, открыл ее.

«Старость, заботы, страхи, болезнь, недовольство собой – все унеслось на широких и легких крыльях песни. Не потому, что она значительна, глубока, богата, но потому, что за ней молодость», – прочитал Высторобец, медленно и вяло шевеля тубами, подивился языку этих двух фраз – хорошему, целостному, емкому. Есть, оказывается, кроме грязи, наносов нынешнего времени и чистые высокие понятия, дивный слог, литература, перед которой можно опуститься на колено. Интересно, кто это написал? Высторобец перелистал тетрадку, фамилии не нашел – у тетрадки было вырвано начало.

Вздохнув, тихо засунул тетрадку под матрац – пусть пока покоится там. До следующего прихода. Если, конечно, следующий приход будет. Он продолжал наблюдать за конторой, благо наблюдать было удобно – он находился много выше особняка, в котором располагался «Белфаст», – весь особняк вместе с трубой, украшенной блестящим, с рисунчатыми краями колпаком – прихоть Белозерцева, пожелавшего чем-нибудь обязательно украсить несуразную кирпичную колонну, – находился у него, будто на ладони. Белозерцев не показывался. Но то, что он находился в особняке, Высторобец знал точно – и машина его стояла тут же, на асфальтовом квадрате слева от входа – там располагалось персональное место для двух машин шефа, – и водитель Белозерцева, толстогубый Боря, несколько раз выходил из дверей, ковырялся в «вольво», чего-то доставал, чего-то укладывал, чего-то приносил – суетился, словом, – это тоже признак того, что Белозерцев находился где-то рядом. Имелись еще косвенные приметы того, что Белозерцев не покидал особняк.

Вот появились ребята, которых Высторобец брал на работу, – братья Фомины, немногословные, добродушные, – Высторобец к ним всегда испытывал симпатию, – рослые, внимательно поглядели на дом, в котором сейчас находился Высторобец.

У Высторобца невольно дрогнуло сердце – показалось, что Фомины видят его – слишком уж внимательно они рассматривают дом, изучают каждое окно… Нет, Высторобца они, естественно, не видят, но по той особой внимательности, с которой они оглядывают каждое окошко, подъезд и вообще все вокруг, Высторобец понял, что Белозерцев предпринимает особые меры для собственной защиты. Он сделает все, чтобы накрыть сачком Высторобца.

Потом один их Фоминых – кажется, Андрей, с верхотуры не было видно, кто именно – приставил лестницу к стенке особняка и забрался на крышу. Высторобец обеспокоенно шевельнулся на своем ложе.

Фомин снова, уже с «крышевой» точки, оглядел здание, где находился Высторобец, окинул глазами макушки деревьев с редкой посеченной листвой – в центре Москвы гибнет вся зелень, через пару лет останутся лишь голые стволы, – потом повернулся к Высторобцу спиной и, приподняв железный люк, заглянул в него.