Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
На сей раз ссора затянулась. Мантусов здорово на нее рассердился и, чтобы наказать, не стал с ней разговаривать. Они сидели в разных углах комнаты и молчали. В дверь заглянула квартирная хозяйка.
«Не хотите ли вареников, Матвей Федорович? Я сварила, вкусные получились».
Он не без удивления покосился на хозяйку. Что-то уж очень она раздобрилась. Обычно у нее, как говорится, снега среди зимы не выпросишь. Скуповатая женщина, если не сказать большего. Пожилая, одинокая. Работает в столовой, сыта вроде — чего еще надо? Война. Все трудно живут. Так нет, вечно она чем-то недовольна, ворчит, жалуется. Будто ей одной худо.
«Так пойдемте, Матвей Федорович», — настойчиво повторила свое приглашение хозяйка.
«Не надо нам ваших вареников», — вместо Мантусова неожиданно ответила Пуговица. Она с самого начала невзлюбила хозяйку. И та, по-видимому, отвечала ей взаимностью. Своих детей у нее не было, а к чужим не привыкла.
«Ну зачем же ты так, доченька? — пропела хозяйка. — Я от чистого сердца предлагаю».
Это тоже было что-то новое: и необычная ласковость в голосе, и обращение «доченька». Однако Мантусов решил не обострять отношений.
«Ладно, — примирительно сказал он. — Раз приглашают, тем более от чистого сердца, нехорошо отказываться».
Пуговица послушалась, но пошла неохотно и ела вареники без всякого аппетита. Нахохлившись, сидела она за столом, настороженно поглядывая на хозяйку. А та хлопотала вокруг них, будто ничего не замечала.
«Не подложить ли вареничков? Сметанку берите и сахар. Не стесняйтесь…»
Непривычно все это было Мантусову, и потому чувствовал он какую-то неловкость. Сидел и думал: «Какая же муха ее укусила?» Разгадка пришла немного позднее и была до обидного простой, хотя несколько неожиданной.
Ветер с океана налетает порывами. Мантусов сквозь меховую кухлянку чувствует его ледяное дыхание. Надо торопиться. Метель разыгрывается не на шутку. А ему еще следует обойти озеро и осмотреть то место, где они с Галутой осенью приметили торф.
Быстрая ходьба не мешает Мантусову думать. И мысли снова возвращаются к недавнему прошлому. Хотя кто знает, может быть, это и не прошлое вовсе, а самое что ни есть настоящее — то, чем он живет и во имя чего стоит жить. Ирина, Ирина… Как он тосковал тогда по ней! Глупо все получилось. Сколько раз он корил себя, что не поговорил начистоту, не объяснился! Разве не поняла бы?
Несколько раз Мантусов порывался сходить к Ирине в школу. Хотелось просто увидеть ее — и ничего больше. Постоять рядом, заглянуть в ее глаза, услышать голос, смех. Неужели она никогда не вспоминает о нем? И что же произошло у них с Пуговицей? Может, ничего вовсе и не было, а ему почудилось?
Иногда Мантусов пристально всматривался в лицо девочки, как бы ища ответа на свои недоуменные вопросы. А однажды она вдруг спросила:
«Папа, тебе не хочется туда?»
«Куда?» — не понял он.
«Ну… в школу…»
Он растерялся.
Пуговица молчала — ждала ответа. После долгой паузы Мантусов вынужден был сказать:
«Ладно. Сходим когда-нибудь и в школу».
Казалось, она успокоилась, удовлетворенная. Он раздел ее, уложил в кровать. Девочка затихла, и Мантусов решил, что она заснула. Он уже хотел выйти из комнаты, но тут она снова открыла глаза и неожиданно спросила:
«Папа, а ты не уедешь?»
Голос ее прозвучал взволнованно и настойчиво. Тревога девочки невольно передалась ему, и он подумал, что ведь действительно скоро придется
уезжать. Тут ничего не поделаешь. Длительный отпуск, предоставленный ему на лечение, подходит к концу. Он уже здоров. Недавно его вызывали в военкомат, интересовались, как дела. Бои идут уже в Польше, Румынии. Наши наступают. Но люди там все равно нужны. Тем более такие опытные фронтовики, как он. Как же быть с Пуговицей? Сестра так и не нашлась. Неужели все-таки отдавать в детдом?Он задал себе тогда этот вопрос и не смог на него ответить. На душе было неспокойно.
Снег все крутит и крутит, затягивает горизонт мутной пеленой. Мантусов идет дальше.
«Хрусть… хрусть…» Чмоканья уже не слышно. Мороз усиливается, и снег твердеет.
«Хрусть… хрусть…»
Пуговица шагает через сугробы, наметенные за ночь на тротуарах, у нее новые валенки. Мантусову выдали по талону на заводе, где когда-то работала его сестра. Председатель завкома сказал: «На прощание, дружище, возьми дочурке». Послезавтра — на фронт. Пуговица остается здесь. От этой мысли ему делается тоскливо. Теперь уже ничего не изменить. Он сам настоял в военкомате на отправке.
Морозец поджимает, хватает за щеки, за нос. Пуговица раскраснелась, но не повеселела. Ей известно, что он уезжает. Нет, она не плачет. «Фронтовики не должны плакать». Она повторяет эти слова вслед за ним. «И жаловаться — тоже. Верно, папа? — И добавляет совсем по-взрослому: — Ты за меня не беспокойся. Мне совсем, ну совсем хорошо».
«Хрусть… хрусть…»
Скрипит под ногами снег. Мантусов делает несколько неуклюжих прыжков. Ему хочется развеселить девочку. Но глаза ее остаются грустными. Она стряхивает с плеча снег и печально улыбается.
«Не надо, папа».
Мантусов смущенно кряхтит. Вчера наконец состоялся разговор с хозяйкой.
«Уезжаете, значит, Матвей Федорович? Какая жалость! »
Вначале он принял ее слова за чистую монету. Мантусов привык видеть в людях прежде всего хорошее. Однако то, что он услышал потом, несколько поколебало его убеждение. Хозяйка сказала все тем же ласковым голосом:
«А дочку вы мне оставьте. Вдвоем будем жить. Аттестатик нам пришлете. Ну и посылочки когда… Сейчас с фронта очень даже хорошие посылочки присылают. Все дорогое, заграничное…»
Так вот, как сказала бы Ирина, в чем разгадка шарады. А он-то ломал голову! Ей нужны посылочки, аттестат. Отсюда и варенички, и «доченька», и елейная нежность. Нет уж! Дочку он ей не оставит.
Мантусов так и сказал хозяйке.
«Что вы! Что вы! — На лице хозяйки изумление. — Я же от чистого сердца».
Он все же предпочел детдом. Хотя отдавать туда девочку ему ой как не хотелось!
Вряд ли Пуговица слышала их разговор с хозяйкой, но тем не менее она спросила у него:
«Папа, а ты правда не оставишь меня здесь?»
«Нет, нет!» — торопливо заверил он.
«А мы еще сходим в школу?»
Она выразила то, о чем он уже давно думал.
И вот они идут в школу. Знакомая дорога. И снова лужи под ногами. Будто и не было этих тягостных месяцев.
Они сворачивают в калитку, и вдруг Мантусов слышит ликующий крик:
«Тетя Ира! — Пуговица вырывает руку, бежит через сугробы, падает, вскакивает. — Тетя Ира!»
У Мантусова холодеет под сердцем, как перед броском в атаку.
В синих глазах Ирины золотисто плавится солнце. И глаза от этого удивительно чистые, ясные.