Антология советского детектива-45. Компиляция. Книги 1-22

— Похоже, ногу сломал. Долетался… — кривился майор от боли, но все попытался шутить. — Мало того что сломанный, так еще и обоссанный… Ну, никакого почтения к командованию.

— Товарищ майор! — взмолилась Ольга. — Я же…

— Да ладно! Замнем для ясности… И не такое бывает. Главное — на земле сидим, а не в небе кувыркаемся. Приземлились, можно сказать… Мать-тарарать!.. Дай бог, чтобы и ребятам нашим хотя бы не хуже было… Ты вот что давай… Я там по левому борту домишко какой-то видел… Мы от него, наверное, с километра два отлетели. К нему просека ведет. Ты давай туда слетай. Может, кто живет… Да погоди, егоза шустрая! Во-первых, не туда, а намного левее. Во-вторых, возьми нож и пару строп. Режь на кусочки да дорогу замечай, а то еще заблудишься, век не найдешь… Дуй, а я здесь полежу.

Ольга ушла в назначенном направлении. Макаров лег на живот — так было легче сломанной ноге — и стал рассматривать лесную землю. После заоблачных высот земля придвинулась к его глазам неожиданно близко, как будто от созерцания мира в телескоп, ему вдруг подставили окуляры микроскопа. Это было совсем другое пространство, где травинки стояли, как деревья, хвоинки громоздились, как баррикады бревен, а муравьи носились со скоростью гончих; еловая шишка казалось поверженной башней, причудливо сложенной из чешуек-кирпичиков. В этом тихом мире букашек и былинок не рвались снаряды, его не прошивали огненные трассы. В нем было все понятно и радостно, и он, командир 27-го истребительного авиаполка майор Макаров, вдруг снова стал мальчиком Вовой, который, отбросив сачок, прилег на землю, чтобы рассмотреть поближе жизнь муравьев и божьих коровок, а кто-то — мама или бабушка — заботливо расстелил на земле белый шелк, в который мальчик закутался с головой и блаженно уснул после всех передряг первого дня войны.

Глава четырнадцатая На восток!

На ночь Франя постелила гостям в избе, а сама перебралась в овин, где у нее была летняя лежка. Утром Сергей открыл глаза и долго не мог понять, где он: по темным бревенчатым стенам были развешаны рушники, вышивки, пучки сушеных трав. Из дальнего угла на него глядели строгие глаза Спасителя, убранного васильками и ромашками. Майора рядом не было — он уже хлопотал по хозяйству: слышно было, как стучал во дворе топор и колотил молоток.

Перед завтраком Франя снова привела Яшку и сеанс «пёсотерапии», как назвал этот метод лечения Северьянов, повторился. Сергей стоически выдержал его без бимберного наркоза, а потом тоже взялся помогать хозяйке: чистил картошку и грибы, которые она уже успела насобирать — большей частью моховики да подосиновики. Зато обед вышел на славу — с густой грибной похлебкой, хорошо приправленной сметаной и толстая скворчащая на сале яишня, куда ушло не меньше десятка яиц. Хозяйство у Франи было небольшое, но справное: корова-кормилица, пять кур-несушек да с полдюжины кроликов. Излишки молока, сливок и творога Франя меняла в деревне на муку, сахар и сало. Все остальное было свое. Муж ее умер два года назад — фотография его в рамке, обвитой бессмертником, висела над железной кроватью. Крепкий мужик в мундире польского жолнежа смотрел спокойно и прямо, не ведая о недалеком уже конце.

— А дети есть? — спросил Северьянов, разглядывая портрет бывшего хозяина дома.

— Дачка одна. В Гародне с мужем живе.

— А у нее дети есть?

— Дзве дзяучынки! — улыбнулась Франя.

Северьянов тоже улыбнулся:

— Французы говорят: дети могут быть хорошими и плохими, а внуки — всегда изумительны!

— А у вас дети ёсць?

— Еще не обзавелся, — вздохнул майор. — Но пора уже…

На третьи сутки «пёсотерапии» вокруг раны исчезла синюшность, а сама она стала затягиваться розовой каемкой. «Ай да Яшка! Франя ему, должно быть, полкрынки сметаны скормила». Да еще Сергей в благодарность подсовывал псу шкурки от сала. На четвертый день Сергей уже смог наступать на ногу и ходить худо-бедно без посторонней помощи. Все дружно восхищались Яшкой и народной медициной. Но вскоре остро встал вопрос: что делать дальше? Куда идти? Лобов рвался в Минск, где, как он надеялся, его ждала Ирина.

— Надо идти в Минск! Минск — не Брест. Минск им не сдадут.

— Хорошо, коли так… — задумчиво соглашался Северьянов. — До Минска отсюда километров триста. Это нам топать почти неделю. Нога-то сдюжит? Рана не откроется?

Самому ему не очень хотелось в Минск. Ничего хорошего его там не ждало и ждать не могло: «Немцы в Минске — плохо, наши там — еще хуже, сразу же выяснять начнут кто такой, откуда? Шила в мешке не утаишь. Дознаются — сразу на Лубянку отправят, невозвращенца поймали. А там разговор короткий… Вернуться в Мемель к Вейге? И снова зажить тихой жизнью местного бюргера? Подловато будет, когда другие воюют. Это уже на дезертирство тянет, товарищ майор…» Северьянов терялся в выборе окончательного решения, и это лишало его душевного покоя и ночного сна. В конце концов он согласился с Лобовым — надо добраться до Минска, а там многое станет ясно. В Минск положили идти через сутки. Заготовили еду на дорогу, нашли Лобову гражданский костюм, оставшийся от покойного мужа Франи. Но Сергей наотрез отказался менять гимнастерку на пиджак.

— Да меня из газеты сразу попрут! Скажут, струсил и петлицы спорол. Я так пойду. Погибать — так в форме, а пробьемся, так, значит, тому и быть.

— Ну, смотри! — пожимал плечами Северьянов. — В форме добираться до Минска будет много труднее… Давай мне костюм, я в нем пойду. А то эта хламида тоже глаза режет.

На другой день решили накосить напоследок Фране сена, а с раннего утреца и двинуться в нелегкий путь.

— Сначала доберемся до Баранович, — рассуждал Северьянов, — а там сориентируемся что к чему.

Траву косили в две косы. Сергей делал упор на здоровую ногу. Косил он лучше, чем майор, — студентом на практике не одну копну сена сметал. Разделся по пояс, подставив белую спину под щедрое — июльское уже — солнышко. Жаворонки заливались из небесной выси, славя древний труд косарей. Растелешился и Северьянов, такой же сметанно-белый, как и его сотоварищ. В полдень развязали узелок, собранный им Франей, и налегли на бульбу с салом.

— Хороший хозяйка хлеб печет, — хрустел горбушкой Лобов. — В Минске такого не попробуешь.

И тут хлеб стал у него в горле комом: двое конных приближались к ним со стороны Пороховни. Одеты они были в полувоенную одежду: солдатские шаровары, вправлены в сапоги, но оба в пиджаках и кепках. За спинами торчали винтовки-трехлинейки.

— Эй, мужики! — крикнул один из всадников. — Вы здешние?

«Наши!» — отлегло от сердца у Сергея, но тут же оно заныло снова: на рукавах у незнакомцев белели повязки с черной надписью «Polizei».

— Да батрачим мы тут на хуторе… — неопределенно ответил Северьянов.

— Сами-то откуда?

— Из Бреста.

— Ну, ясно, что не местные. Документы есть?

— Вон наши документы! — кивнул майор на косы и показал ладони с белыми, только что набитыми мозолями.

— Сдается, мужики, что вы военные, — прищурился чубатый всадник с рябым лицом. — Вон у кореша твоего галифе командирского фасону.

Крыть было нечем, Лобов и в самом деле был в темно-синем галифе с черным кантом. И все же Северьянов попытался отбиться:

— Да сняли тут с одного жмурика. Не пропадать же добру.

Однако на рябого это не подействовало.

— Шагайте, ребята, с нами. У нас разберемся. Косы здесь пока кидайте!

У Лобова под кустом лежала и гимнастерка, но он сделал вид, что пришел на косьбу в одной майке. Так в ней и пошел — босиком и в майке. Сапоги — хромовые — тоже могли выдать его принадлежность к комсоставу. «Эх, прав был майор — уж лучше по-гражданке. Может быть, и сошло…»

Они вышли на гать, ведущую в деревню. Впереди ехал молодой полицай в клетчатой кепке и перепоясанным ремнем пиджаке. За хвостом его каурого жеребца шагал Лобов, за ним Северьянов и замыкал процессию чубатый на игреневой кобыле. Майор лихорадочно искал выход из гиблого положения. «Справа и слева — трясина, никуда не убежишь… Впереди — допросы и скорее всего расстрел. Возможно, в деревне остальной отряд, а эти патрулем на хутор проехали. И откуда такие гниды берутся? Немцам в услужение пошли! А ведь были же своими или такими считались… Впрочем, было бы дерьмо, а мухи найдутся…»