Антология советского детектива-45. Компиляция. Книги 1-22

– Из-за того, что ты идист?

– Ну, из-за этого он бы на такое не решился. Есть причина более веская.

Даневич вынул из портфеля и протянул Свечникову тонюсенькую, в десяток страниц, брошюру в обложке оберточной бумаги.

– Статья Заменгофа в переводе и с комментариями Варанкина. Прислал наш товарищ из Москвы.

– Фамилии Варанкина здесь нет, – посмотрев, сказал Свечников.

– Ну, разумеется. Как скромный ученик великого Ла Майстро он указал ее на последней странице.

В качестве автора на обложке указывался только Заменгоф. Ниже – название: «Основы гилелизма».

– Это религия, которую он придумал, – пояснил Даневич. – Я тут отметил самые важные места. Начните с них, для разговора нам этого хватит.

Пока он закуривал, Свечников прочел первый отчеркнутый абзац:

«Ни сионизм, ни либерализм, ни марксизм никогда не уничтожат еврейского вопроса, если не будут уничтожены основа и корень этого проклятого вопроса – ложно-национальная каменная скорлупа, которая обрекла нас быть мумифицированным трупным остатком жившего в отдаленной древности народа. Вот уже 2000 лет она не дает нам подвергнуться естественной эволюции всех других народов, держит нас вечно между небом и землей, не давая нигде прирасти к почве, обрекая быть навеки чужим, всюду проклинаемым, не растворяемым и не растворяющимся инородным телом в живом организме всех народов и стран. Единственный способ разбить эту скорлупу – выйти прямо на почву нейтральную, ту, на которой рано или поздно сойдутся все народы…»

– Дальше можете пропустить, – разрешил Даневич. – Смысл в том, что евреи должны объявить себя не евреями, но в то же время и не подделываться под представителей других наций. Им нужно принять новую религию – гилелизм.

– Что это такое?

– Что-то вроде выжимки из всех религий, названа по имени какого-то раввина Гилеля. Он жил чуть ли еще не до Рождества Христова. Его учение состоит из трех пунктов. Первый: миром управляет Бог. Второй: Его повеления человек слышит в голосе собственной совести. Третий: сущность этих повелений в том, чтобы поступать с другими так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой. Кто согласен признать эти три пункта, тот и есть гилелист. Просто, как мычание.

«Поскольку, – мимоходом прочел Свечников одно из тех мест, которые ему позволено было пропустить, – по слабости человеческой абстрактные идеи слишком легко забываются, если они не обставлены осязательными формами, новой религии нужно придать известную внешность – создать гилелистский Синод, учредить обряды, построить храмы».

Отсюда звездочка отсылала к подстрочному примечанию:

«Роль священнослужителей или жриц в таких храмах могли бы исполнять молодые красивые женщины, обладающие приятным голосом и владеющие эсперанто (прим. Варанкина)».

– Главное, с точки зрения Заменгофа, достоинство этой религии – абсолютная нейтральность, – прокоменнтировал Даневич. – В нее можно перетащить хоть немца, хоть папуаса – безразлично.

«Став гилелистами, – читал Свечников, – мы, евреи, перестанем быть летучими мышами, которые сами не знают, к какому классу животных себя причислить, и потому презираются всеми. Гилелизм будет простым и реальным решением еврейского вопроса, но он же положит начало новой, светлой эре в истории человечества, станет фундаментом братски объединенного человеческого рода. Созданием гилелизма закончится великая историческая миссия еврейского народа – пожертвовав собой, он навсегда исчезнет с лица земли, превратившись в зародыш объединенного человечества».

– Само собой, гилелисты должны изъясняться исключительно на эсперанто, – усмехнулся Даневич. – Поэтому Заменгоф и назвал его нейтральным языком. То, что он будто бы вспомогательный, говорится для отвода глаз. Обычная еврейская тактика.

Он ткнул пальцем в следующую страницу.

– Еще вот здесь прочтите, и достаточно.

«Ни один народ не был способен в течение длительного времени стремиться к объединению человечества, – прочел Свечников. – Даже французы, увлекшись в конце 18-го столетия идеями общечеловеческого братства, скоро отпали от них, а отдельные лица из разных народов, стремящиеся к общечеловеческому идеалу, слабы и разобщены. Чтобы идеал этот мог быть достигнут, история взяла один народ, вырвала его из почвы, рассеяла по всем углам земного шара, заставила пройти через ужасные страдания и сказала ему: единственный выход из твоих несчастий есть та миссия, которую я тебе назначила, – стать основой всечеловечества».

– Надеюсь, – подытожил Даневич, – теперь вы понимаете, что гомаранизм – просто другое название гилелизма, более удобное. Оно лучше маскирует тайную суть этого учения. А суть в том, чтобы решить еврейский вопрос путем нивелировки всех прочих наций. Естественно, гомаранисты это скрывают.

Он энергичным щелчком вышвырнул за окно окурок и закончил:

– На днях я показал эту брошюру Варанкину. Он сразу догадался, что я всё понял.

– И решил тебя убить?

– Другого выхода у него не было. Он знал, что молчать я не стану.

– Даже если так, мог бы найти место поудобнее. А то ведь кругом люди.

– Да, – признал его правоту Даневич, – но он, видимо, подумал, что другого такого случая больше не представится. В темноте никто ничего не заметит.

– Давай-ка вот что, – подумав, сказал Свечников. – Сейчас я занят, а вечером подходите с Поповым к Стефановскому училищу. Часикам к одиннадцати. Покажете, кто где стоял.

Даневич кивнул.

Возвращая ему брошюру, Свечников успел прочесть еще один, не отмеченный им абзац:

«Основные европейские нации, т. е. англичан, французов, немцев и русских, можно сравнить со сведенными вместе четырьмя пальцами руки – большим, безымянным, средним и мизинцем, а еврейский народ – с пятым, указательным пальцем, который отделен от прочих и простерт по направлению к всечеловечеству».

2

Дома Вагин обнаружил, что невестка опять залезла к нему в ящик стола и взяла оставшиеся от пенсии десять рублей. Ей вечно не хватало денег до получки. Обидно было, что не попросила одолжить, но взяла без спросу, хотя Вагин просил этого не делать, а когда он возмутился, нагло ответила:

– Живете на всем готовом, зачем вам деньги?

В результате произошла безобразная сцена. Вагин орал, хлопал дверью, а после сидел у себя в комнате, сжав ладонями виски, и громко, в расчете, что его услышат, повторял:

– Уеду куда глаза глядят! К чертовой матери!

Уже вечером невестка пришла просить прощения. Он растрогался и, как уже не раз бывало, решил выяснить отношения раз и навсегда. Исключительно для того, чтобы, объяснившись, всё простить и забыть, стал перечислять прежние обиды, она тоже ударилась в воспоминания, принялась высчитывать какие-то свои к нему просьбы, которые он будто бы никогда не выполняет. На тонкой грани примирения удержаться не удалось, Вагин вновь сорвался на крик, и всё двинулось по накатанной колее, под рев магнитофона, который внучка в таких случаях врубала на полную мощность.

Бабушка сидела за столом пьяненькая, растрепанная. Генькина мать в благодарность за чайные выварки угостила ее бражкой. Когда Вагин ввел Свечникова в комнату, она объявила:

– Сейчас, ребятки, я вам спою.

Вагин перетащил ее за занавеску и уложил на кровать. Оттуда она им и спела:

Я не мать с отцом уби-ила, За что в каторгу пошла. Я студента полюби-ила, С ним политику вела.

– Смотри-ка! – удивился Свечников.