Антология советского детектива-45. Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
– Не стану. Вы действительно очень мне помогли. И я знаю, что все сказанное вами – правда.
– И зачем я, товарищ Люсин, сам сунул голову в приготовленную моими руками петлю? Зачем?
– Вы вновь приглашаете меня предпринять совместный логический анализ?
– Давайте попробуем.
– Прежде всего должен отметить, что вы умный человек, Марк Модестович.
– Покорно благодарю.
– В самом деле умный. Вы правильно сказали, что юридической силы сигналы на ленте не имеют. Как, строго говоря, не имеет ее реакция служебно-розыскной собаки. Собака способствует розыску преступника, но никак не составлению обвинительного заключения. Наш
– Провоцируете?
– Ни в коем случае. Только обрисовываю общую ситуацию.
– Какие это улики? В чем вы меня обвиняете?
– Об уликах мы еще поговорим. В свое время… На второй ваш вопрос я тоже еще не готов дать окончательный ответ. Могу лишь сказать, что у меня есть веские основания не верить некоторым вашим показаниям.
– Конкретно!
– Если конкретно, то я убежден, что в день смерти Ковского вы были в его лаборатории. Я говорю о его кабинете на даче в Жаворонках.
– Это все?
– Это главное.
– Отсюда только один шаг, чтобы обвинить меня в убийстве.
– Я его не сделал.
– Напрасно! Это ведь так просто!
– Думаю, что вы ошибаетесь. Но как бы там ни было, от ответа на вопрос, что вы делали в доме Ковского в тот последний день, не уйти.
– Я не знаю, какие у вас там есть против меня улики, но лента, повторяю, не доказательство. Она меня не волнует.
– Напрасно.
– Нет, не волнует. Объяснить пики легче легкого. Я могу выдвинуть хоть сто различных вариантов.
– Сделайте одолжение.
– Ковский сам поставил опыт по программе «Ненависть».
– Это противоречит вашим прежним показаниям.
– Ничуть. Отчего бы ему не поставить такой опыт? Я же не был у него целых пять дней. Это не утверждение, а только предположение. Как я могу утверждать что-либо, если не знаю точно? Меня же не было там! Не убеждает?
– Ладно, допустим. Еще варианты есть?
– Сколько угодно! Ковский раскрыл форточку, и на лист с датчиком упал солнечный луч. К вашему сведению, утреннее солнце богато ультрафиолетом. Поэтому лист мог получить ожог, что и вызвало реакцию, сходную с той, которая возникала при раздражении током или зажженной сигаретой. Как вам это нравится?
– Видимо, научные эксперты признают подобный довод достаточно резонным.
– Вот видите! А что, если реакция цветка вообще была самопроизвольной? Если растению не понравилось, что бактерии в почве вдруг взрывообразно размножились или, напротив, погибли? А вдруг поливная вода содержала не те соли? А что, ежели завелась какая-нибудь личинка и стала пожирать корни? Или проросли вдруг занесенные ветром вредные споры?
– Понятно, Марк Модестович, и достаточно. Меня ваша аргументация убеждает. Не отказываясь от первоначальных сомнений, я вынужден признать, что пики на диаграмме
доказательной силой не обладают. Вы удовлетворены?– А вы?
– И да и нет. Но, по крайней мере, вопрос, казавшийся мне главным, получает достаточное объяснение. Точнее вырисовывается неправомочность самой его постановки. Приношу свои извинения. Наличие пиков боли на последней диаграмме не может быть истолковано однозначно.
– Вы отразите это в протоколе?
– Ваши ответы? Безусловно!
– А ваши выводы?
– Это уже не для протокола. Они останутся в голове.
– Еще вопросы будут?
– Нет, Марк Модестович, спасибо. Прочтите, пожалуйста, и подпишите.
– Давайте. – Он подписал не глядя. – Я вам верю.
– Прочтите все-таки для порядка. Если что не понравится, внесем изменения.
– Нет, все правильно, – сказал Сударевский, бегло проглядев запись. – Жаль лишь, что наш в высшей степени интересный диалог не отражен здесь во всей полноте.
– Сойдет. Главное, чтобы правильно была передана суть, а как мы с вами добирались до истины, никого не касается.
– Считаете, что мы добрались до нее?
– Диалектика учит, что абсолютная истина недостижима, Марк Модестович, хотя мы можем сколь угодно близко приблизиться к ней… Теперь, когда мы покончили с делами, могу сообщить вам приятную новость.
– В самом деле?
– Академик Берендер дал высокий отзыв о вашей работе. Он считает, что она безусловно заслуживает диплома на открытие. Если вы согласны, он готов ходатайствовать о передаче ее на рассмотрение в отделение химических наук.
– Спасибо, Владимир Константинович, за ваши хлопоты и за действительно прекрасное известие. Оценка Александра Петровича крайне лестна и ко многому обязывает, но, не знаю, как вам объяснить, я не согласен. Ради бога, извините меня, но я не хочу.
– Вот уж удивили так удивили! Мои друзья говорят, что это почти верное дело!
– И тем не менее.
– Ну, раз так… Дело, конечно, ваше.
– Хотите знать почему?
– Вы не обязаны объясняться, Марк Модестович. Столь далеко мои служебные полномочия не распространяются.
– Но вы пытались помочь мне не как следователь?
– Конечно же, нет! Просто по-человечески! Наконец, как гражданин… Вы ведь действительно сделали вместе с Ковским большое и важное открытие. В юридическом оформлении этого факта заинтересованы не только вы, но прежде всего наша страна. Этого требуют государственные интересы.
– Вот видите, Владимир Константинович, как вы по-государственному мыслите! Жаль, что те, кого это прямо касается, не берут с вас пример. Им, простите, плевать…
– А вы не о них думайте! Это накипь. Вы лучше на таких, как академик Берендер, ориентируйтесь.
– Поздно. Я, знаете ли, чертовски устал, и мне все равно. Перегорело в душе. Одна зола осталась. Хватит с меня неприятностей. Хочу спокойно пожить. У меня перед глазами, простите, наглядный урок. Да, да, я об Аркадии Викторовиче думаю! Не довольно ли жертв, товарищ майор?
– Вы считаете, что Ковский стал жертвой?
– Результаты вскрытия уже известны? Или это тоже секрет?
– Случай сложный. Труп долго лежал в воде. Заключения судебно-медицинской экспертизы еще нет.
– Так чего же вы дурака тут валяете? Душу выворачиваете? Вы же ведете себя, как последний провокатор!
– Боюсь, вы перебарщиваете, Марк Модестович!
– А вы не перебарщиваете, обвиняя меня в убийстве близкого и дорогого мне человека?
– Я ни разу не произнес слово «обвинение».