Антология советского детектива-45. Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
Бросив взгляд на Еву, Расма поняла, что оснований для серьезного беспокойства о здоровье тем не менее нет.
— А как у тебя с так называемой личной жизнью? Мне говорили, ты приплыла в тихую гавань супружества?
— Думаешь, это было просто? Нет, я не имею в виду жениха найти, их тут пруд пруди, а саму свадьбу. Я тут выкинула номер. А мой избранник ревнив как черт — они, моряки, все такие. Мотаются по белу свету, а про нас думают невесть что... Пошли, кофе выпьем. Я тебе расскажу, это чистый детектив... Ты пьешь этот коричневый безразмерный порошок?
Спустя несколько минут в чашках на маленьком столе дымился растворимый кофе. И Ева Лукстынь, забыв про иностранных моряков и все еще не явившихся активистов клуба, принялась с увлечением рассказывать. Впечатление было такое, будто все эти месяцы она только
— У меня тут жизнь — не соскучишься, ты сама в этом убедишься, когда начнешь работать в нашем клубе; поклонников и танцулек скорее чересчур много, чем мало, и если тебе еще доставляет удовольствие съесть мороженое, выкурить сигарету и пропустить рюмочку — то я тебе скажу!.. Но нельзя же из-за этого забывать старых друзей? Еще начнут говорить, что, мол, загордилась. Так я однажды закатилась на именины к школьной подруге Сильве. Она теперь живет в Ужаве и работает в аптеке. Не потому, что такая уж она мне близкая подруга, но просто неловко было отказаться. Очень скоро мне пришлось горько пожалеть: там собрались, наверно, самые завзятые кутилы со всего района и без конца несли всякую пошлятину. Да и с Сильвой больше не могла я найти общего языка, она еще до начала вечеринки как следует выпила. И представь себе, это к тому же было нечто вроде смотрин. Ты полюбовалась бы на отца ее внебрачного дитяти! Я на ее месте скорее положила бы к себе в постель жабу, чем такого — ни рыба ни мясо. Я решила уйти по-английски, улизнуть незаметно. А ко мне стал клеиться один из гостей, такой скользкий тип, словно угорь. Хорошо еще, что он хоть на ногах крепко держался. Все-таки лучше, чем одной через лес бежать на станцию. На дворе осень, темно, как в бутылке от Рижского бальзама. Мой провожатый сперва был вполне джентльмен, взял за локоток, потом стал руки распускать и довольно-таки нагло. Пригрозила ему, что буду кричать, — он не унимается. Кое-как вырвалась и убежала, даже, кажется, лицо ему поцарапала: утром гляжу — два ногтя поломаны. И еще не нашла свою сумочку с паспортом, служебным удостоверением и косметикой. Ты представляешь?! Сперва думала, забыла у Сильвы, ждала день, другой, а она все не звонит. Даже паспорт никто не подкинул в почтовый ящик, как это делают добропорядочные жулики. Наверно, потеряла в лесу, когда отбивалась от этого хама. А Эгону своему я даже заикнуться не смею, что влипла в такую историю. В заявлении в милицию написала, что паспорт посеяла в поезде, что из-за этого может сорваться свадьба, и мне выдали новый... Как по-твоему, он хотел меня изнасиловать?
— Все может быть, — безразлично ответила Расма, поскольку сейчас ее больше заботило, как бы не растерять в памяти детали рассказа Евы о ее злоключениях.
— Ева, все адамы уже в автобусе, — просунула в дверь голову какая-то активистка. — Можем ехать.
Место рядом с боцманом-итальянцем было уже занято, и Расме пришлось сесть в последнем ряду, где было жарко и трясло. Зато отсюда был прекрасно слышен голос Евы, усиленный репродуктором и сообщавший на английском языке интереснейшие сведения о достижениях вентспилсских строителей за последний год по сравнению с довоенными показателями.
Путь в музей рыболовства преградил сержант милиции, приказавший свернуть на другую улицу для объезда. Однако стоило Еве сказать ему несколько слов, как он поднес руку к козырьку, широко улыбнулся пассажирам и выпалил:
— О’кэй!
— На территории музея киносъемки. Пообещала, что мы будем держаться сторонкой, — пояснила Ева.
Разумеется, они направились прямиком на съемочную площадку — кому не охота поглазеть, как творят современные сказки. В рыбацком домике, временно служившем гримерной, парикмахерша прилаживала к прическе героини фильма смоченный фиксатуаром шиньон.
— Вы уж лучше облейте меня прямо из ведра, только не нахлобучивайте на голову этот мокрый парик! — канючила актриса, чьи собственные волосы красотой не уступали накладным.
— Поскорей, пожалуйста, поторопитесь! — нервничал ассистент режиссера. — У Зигиса кончился хлеб для чаек.
У края площадки стоял могучего телосложения мужчина и, подкидывая в воздух хлебные крошки кружившим над ним птицам, удерживал живой реквизит от соблазна разлететься на поиски рыбешки..
— Чего ты их тут прикармливаешь,
эта погань весь халат мне загадила, — раздалась жалоба из другой лачуги.У Расмы замерло сердце — это же голос бабушки, это ее интонация вечного недовольства! Из овина вышла Рената Зандбург в короткополом, старинного покроя капоте, увидала застывшую от изумления внучку, но сама не смешалась ни на миг.
— У каждого свое задание. Тебе надобно прощупать Лукстынихину невестку, а мне, может, необходимо проследить за главным режиссером. В кино порядочному человеку в закоперщики ведь не выбиться.
Расма вовремя удержалась от критики подобного взгляда. Стоит ли бабусю лишать удовольствия, может, оно последнее в ее жизни. Ей приходилось читать о старых англичанках, которые в преклонном возрасте вдруг бросают на произвол судьбы своих внучат и собачат и отправляются путешествовать. Тетушка Зандбург не могла себе позволить такую роскошь, так пусть ее поразвлечется по своему разумению и по средствам.
— И ты появишься на экране... Как я тебе завидую! Если бы в твои годы я смогла себя чувствовать такой молодой!
— Всему свой черед. Сперва тебе предстоит родить трех дочерей, мужа похоронить.
Тетушка Зандбург гордо удалилась и даже не подумала попросить внучку не выдавать ее.
Куда меньше взаимопонимания было в разговоре между Гербертом Третьим и Коброй. С тех пор, как тетушка Зандбург почти перестала появляться в детской комнате, ребята могли себя тут чувствовать полновластными хозяевами. И тем не менее заходили сюда редко: пропала радость непрестанных мелких стычек, пикировки. А возможно, дыхание суровой действительности заняло в их жизни место игр и шалостей... По сути дела, они незаметно для самих себя оказались на стороне закона и порядка; каждый из них теперь делал все для того, чтобы найти и разоблачить преступников.
Как раз по этому поводу сейчас и происходил «обмен мнениями» между Гербертом и Райтой.
— Я уже слыхал о твоем геройстве, — ехидничал Герберт, — Следили за развратниками и разболтали по всему городу. Если хочешь знать, Вентспилс кишмя кишит такими парочками. Но ты учти: пьянице никогда не додуматься до трюка с поддельными приемниками. А если бы и дотумкал, то сразу завалился бы.
— Ты, конечно, всегда умней всех!
Райта чувствовала себя оскорбленной до глубины души. До такой степени обесценить ее вклад в разоблачение преступников... Не хотелось даже рассказывать, как она купила себе — а значит, и всем «бизнесменам» — почти совсем новый мопед, который собиралась сегодня торжественно опробовать.
— Может, и не совсем так, но во всяком случае я не глупее твоего Теодора, — отрубил Герберт. — Такого нельзя и близко подпускать к Чипу, сразу все испортит.
— Ты по-прежнему считаешь, что этот заморыш, кандидат в покойники, замешан в афере с «Сикурами»?
— А что, по-твоему, мы таскаем в этих пачках? Размером с пивную бочку, а поднять можно двумя пальчиками.
— Тогда скажи: что тяжелее — килограмм свинца или кило пуха?
— Кончай трепаться! Там были пустые ящики от транзисторов — тоненькие пластмассовые стенки и воздух.
— Так, по-твоему, за ниточки дергает Чип?
— И никто другой! Видала, как он живет? Всего этого не накупишь на башли от жвачки, сигарет или другой муры. Мы всемером три месяца ишачим, а сколотили только на часишки. На антенну пришлось брать взаймы у Жандармамы.
— Чип ведь работает...
— Пожарником. Мои предки врачами вкалывают — а что имеют? Ну, принесут домой цветов пучочек или коробку конфет. А чтоб на машину заработать, так где там. Чужого здоровья не стыришь и налево втридорога не пустишь...
Впервые Герберт обмолвился о своей домашней жизни. Райта теперь вспомнила, что однажды на общем родительском собрании видела мать Герберта — еще довольно молодую близорукую брюнетку, которая пришла прямо с дежурства на «скорой», не сняв даже белого халата, и побыла совсем недолго. Райта понимала, почему Герберт, не отличавшийся ни особой храбростью, ни физической силой, среди «бизнесменов» пользовался почти таким же авторитетом, как Мексиканец Джо, — нормальные домашние условия придавали дополнительную вескость всему, что он говорил. Мексиканцу терять было нечего — это знали все. Но если за какое-нибудь предложение голосовал и Герберт, это означало, что игра определенно стоила свеч.