Антология современного анархизма и левого радикализма. Том 1

Все эти замечания сделаны вовсе не для того, чтобы «метафизически» противопоставить природу и общество. Напротив, я пытался доказать, что общество и природу в эволюционном процессе объединяет та ступень, на которой люди, живущие в разумном, экологически ориентированном обществе, могли бы воплотить в себе созида-тельность природы в противовес часто адаптивным критериям эволюционного успеха. Велики достижения человеческой мысли, искусства, науки и технологии — не только памятники культуры — они также увековечивают саму естественную эволюцию. Они являют собой героическое свидетельство того, что человеческий род — это теплокровная, удивительно разносторонняя и глубоко интеллигентная форма жизни (а не хладнокровное, генетически запрограммированное, неспособное мыслить насекомое), которая обладает величайшей созидательной природной силой.

Жизненная форма, которая создает и разумно изменяет окружающую среду предположительно таким образом, что это не вредит ей с экологической точки зрения, представляет собой широкое, неограниченное проникновение природы в захватывающие, возможно, бесконечные области эволюции (которых никогда не смогла бы достичь ни одна ветвь насекомых), а именно — эволюции абсолютно сознательного порядка.

Природа в свою очередь вовсе не картина, которой мы восхищаемся, запечатленная в пейзаже или панораме. Такие «пейзажные» образы природы, возможно, и привлекательны с эстетической точки зрения, но с точки зрения экологии они обманчивы. Закрепленная в конкретном месте и времени, эта «образность» легко заставляет нас забыть о том, что природа — это не статичный «вид» природного мира, а долгая, кумулятивная история естественного развития. Эта история включает в себя эволюцию и органической, и неорганической природы. Где бы мы ни находились: в чистом поле, лесу или на вершине горы — наши ноги стоят на веках развития — геологических пластах, останках давно исчезнувших организмов, гниющих трупах недавно умерших живых существ или тихом движении новых, нарождающихся форм жизни. Природа — это не персона, не «заботливая мать» и не «материя и движение», как говорят в жестко материалистичном XX веке. Также это и не просто процесс, включающий в себя повторяющиеся циклы смен времен года, это также и не какой-то философский процесс. Скорее всего природа — это движение к еще более разнообразным, разделенным и сложным формам и взаимоотношениям.

Это эволюционное развитие возрастающего количества различных сущностей и, что наиболее важно, форм жизни содержит потрясающие скрытые возможности. Вместе с различиями, сложностями, дифференциацией природа, развиваясь сама, открывает новые направления для дальнейшего движения по альтернативным путям природной эволюции. Когда животное становится сложным, заботящимся о себе и своем потомстве, когда повышается его интеллектуальный уровень, оно начинает делать тот элементарный выбор, который влияет на его дальнейшую эволюцию. Оно все меньше и меньше является пассивным объектом «природной селекции» и все больше — активным субъектом своей собственной судьбы.

Коричневый заяц, который превращается в белого и смотрит на покрытую снегом пустыню, где он должен спрятаться, стремится к выживанию, а не просто «адаптируется», чтобы выжить. Он был не просто «отобран» своей окружающей средой, он сам выбрал свою окружающую среду (сделал выбор), что свидетельствует о наличии некоторой субъективности и способности решать.

Чем разнообразнее участники, составляющие эволюционный процесс, тем более активную и решающую роль в сохранении себя как вида может играть определенная форма жизни. То, как природная эволюция идет по этому пути развития, дает возможность формам жизни рассматривать все большее количество вариантов и рождает новую форму свободы в саморазвитии.

Определяя природу как «кумулятивную историю» все больше дифференцирующихся уровней материальной организации (особенно форм жизни) и увеличения субъективности, социальная экология устанавливает базис для значимого понимания места человечества и общества в природной эволюции. Природная эволюция — это не абсолютно стихийный процесс. Она характеризуется тенденцией, направлением, а если иметь в виду людей, то и заданной целью. Люди и социальные миры, которые они создают, могут открыть весьма обширные горизонты для развития природного мира — горизонты, характеризующиеся сознательностью, разумностью и беспрецедентной свободой выбора и возможностей для созидания. Факторы, которые сводили роль многих форм жизни к чисто адаптивной, теперь заменены возможностью сознательной адаптации окружающей среды к уже существующим и новым формам жизни.

Адаптация в свою очередь открывает все большие возможности для воспроизводства, а также для кажущегося «безжалостным» действия «законов природы». То, что раньше называли «слепой природой» для обозначения отсутствия у природы какого-либо морального направления, превращается в «свободную природу», которая постепенно находит способы избавления от ненужных бед всех видов при наличии высокосознательного человечества и экологически ориентированного общества. Принцип Ноя о сохранении «каждой твари по паре» просто для их сохранения, предложенный антигуманистом Дэвидом Эрен-фельдом, не имеет смысла без предпосылки — существования «Ноя», то есть сознательной формы жизни, называемой человечеством, которая должна спасти остальные формы жизни, чтобы природа не уничтожила их эрами холода, засухами или космическими катаклизмами. Медведи гризли, пумы, волки не находятся в безопасности только потому, что они в руках предполагаемой «Матери Природы». Если верна версия, что великие мезозойские рептилии погибли из-за климатических изменений, произошедших вследствие столкновения Земли и астероида, то выживание млекопитающих может оказаться столь же негарантированным перед лицом какой-нибудь подобной бессмысленной природной катастрофы, если не существует разумной, экологически ориентированной жизненной формы, которая имеет технические средства для их спасения.

Вопрос, таким образом, не только в том, противопоставлено ли социальное развитие природному. Вопрос в том, как социальная эволюция может быть «вписана» в природную и почему она была противопоставлена — без необходимости, как я покажу ниже, — природной эволюции в ущерб всей жизни. Обладать способностью к разуму и свободе еще не означает непременно реализовать ее.

Если социальная эволюция — это возможность расширить природную эволюцию в сторону беспрецедентных созидательных возможностей, а люди — шанс природы на самосознание и освобождение, то встает вопрос, почему эти возможности до сих пор не востребованы и как их можно реализовать.

Социальная экология признает, что эти возможности реальны и что они могут быть использованы. Это утверждение противостоит «сценичному» образу природы как статичной картины, предназначенной для внушения благоговейного страха, а также романтических попыток создать мистический образ природы как персонифицированного божества, которые ныне так модны. Трещины между социальной и природной эволюцией, человеческим и нечеловеческим, жадным, алчным человечеством и «трудноподчиняемой, скупой» природой были значительны и отвлекали, когда они представлялись чем-то неизбежным. Не менее отвлекающими были редукционистские попытки растворить социальную эволюцию в природной, утопить культуру в природе в оргии иррационализма, теизма, мистицизма, уравнять человека и простое животное, распространить придуманные «природные законы» на послушное человеческое общество.

Людей превратили в «чужих» для природы те социальные перемены, которые многих сделали чужими и в своем социальном мире: подавление молодых старыми, женщин мужчинами и мужчин мужчинами. Сегодня, как и много веков назад, есть угнетатели, которые фактически владеют миром, и есть угнетенные. Пока общество не станет единым человечеством, которое будет использовать свою коллективную мудрость, культурные достижения, технологические инновации, научные знания и врожденную созидательность для собственной пользы и для пользы природного мира, все экологические проблемы будут происходить из социальных.

Мюррей Букчин ОЧЕРЧИВАЯ РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПРОЕКТ

Идеалы свободы, хотя и запятнанные, до сих пор существуют среди нас. Но революционный проект сейчас подвергается «обуржуазиванию» сильнее, чем Бакунин боялся в конце своей жизни. Эти темы никогда не были более важными, чем теперь.

Такие слова, как «радикализм» и «левизм» стали «темными» и могут быть опасно скомпрометированы. О том, что последовало за революционизмом, радикализмом и левизмом сегодня, было определено поколение или два назад как реформизм и политический оппортунизм. Социальная мысль так глубоко проникла в кишки современного общества, что самостилизованные «левые», будь это социалисты, марксисты или независимые радикалы разных видов, рискуют быть переваренными, даже не заметив этого. Во многих евро-американских обществах этой мысли просто не осталось. Действительно, не существует даже критически независимого радикализма, кроме маленьких анклавов революционных теоретиков.

Что, возможно, еще более серьезно — это то, что революционные проекты рискуют потерять свою подлинность, свою способность к самоопределению, чувство направления. Мы не только свидетели недостаточного революционного понимания сегодня, но и неспособности определить, что подразумевается под словами «революционное изменение и полное значение таких терминов, как «капитализм». Тревожное замечание Бакунина об «обуржуазивании» рабочего класса можно сравнить со страхом Маркса по поводу того, что настанет день, когда рабочие начнут считать капитализм настолько возможным, что он будет казаться «естественной» формой человеческой деятельности, а не обществом, ограниченным специфическим периодом истории. Разговор о евро-американском обществе как о «капиталистическом» часто вызывает либо состояние замешательства, либо просто ощущение контраста с так называемыми социалистическими обществами в таких странах, как Россия и Китай. Первое представляется корпоративной формой капитализма, а второе — его бюрократической формой, часто непостижимой для традиционной понимания.