Анж Питу (др. перевод)

Теперь удар нанес Жильбер. Действовал он, надо признаться, наугад, однако удар оказался точен: королева смертельно побледнела.

– Да, – охрипшим голосом проговорила она, – он открыл передо мною видение какой-то отвратительной машины, но я до сих пор так и не знаю, существует ли она на самом деле.

– Я не знаю, что он показал вам, ваше величество, – сказал довольный произведенным эффектом Жильбер, – но знаю, что не следует сомневаться в учености человека, обладающего такой властью над себе подобными.

– Себе подобными? – презрительно хмыкнула королева.

– Ладно, пусть я ошибаюсь, – не стал возражать Жильбер. – Тогда его могущество еще сильнее, раз с помощью страха он заставляет земных владык и королей склонять перед ним головы.

– Позор! Позор тем, я повторяю, кто злоупотребляет человеческой слабостью и доверчивостью.

– Позор тем, кто пользуется наукой, говорите вы?

– Химеры, ложь, низость!

– Что вы хотите этим сказать? – спокойно осведомился Жильбер.

– Хочу сказать, что Калиостро – подлый шарлатан, а его так называемый магнетический сон – преступление.

– Преступление?

– Да, преступление, – продолжала королева, – потому что он вызывается воздействием какого-то зелья, отравлением, которое представляемое мною правосудие должно разоблачать, а совершивших его – карать.

– Ваше величество, – с той же терпеливостью сказал Жильбер, – умоляю вас, будьте снисходительны к заблуждающимся.

– А, так, значит, вы это признаете?

Королева ошиблась: по мягкому тону Жильбера она решила, что он просит за себя самого.

На самом деле Жильберу не хотелось утратить завоеванного преимущества.

– Да будет вам, ваше величество, – проговорил он, широко раскрыв горящие глаза, и королева была вынуждена опустить взгляд, как будто ее ослепил яркий, солнечный луч.

Она была весьма озадачена, однако сделала над собою усилие и проговорила:

– Королеву не спрашивают, обижена она или нет. Вам, как новичку при дворе, необходимо это знать. Но вы, кажется, говорили о заблуждающихся и просили снисхождения к ним?

– Увы, государыня, – отвечал Жильбер. – Что такое безупречный человек? Это тот, кто умеет заключить себя в броню собственной совести, сквозь которую не может проникнуть ничей взор. Именно это часто и называют добродетелью. Так будьте же снисходительны, ваше величество.

– Но в таком случае, – неосторожно заметила королева, – для вас в мире не существует людей добродетельных – ведь вы, сударь, ученик людей, чей взор мог отыскивать истину даже в глубинах сознания, не так ли?

– Это верно, ваше величество.

Королева рассмеялась, даже не пытаясь скрыть звучавшее в смехе презрение.

– О, ради бога, сударь, – вскричала она, – извольте же наконец вспомнить, что вы разговариваете не на площади с какими-нибудь болванами, мужиками или ура-патриотами.

– Поверьте, государыня, я знаю, с кем говорю, – возразил Жильбер.

– Тогда вам недостает уважения или ловкости. Переберите всю свою жизнь, загляните в глубины совести, которою, несмотря на талант и опыт, работавший повсюду человек вроде вас обладает так же, как и простой смертный, припомните все, что приходило вам на ум низкого, вредоносного, преступного, все, что вы могли совершить жестокого, быть может, даже покушения на злодейство. Не перебивайте меня. И вот когда вы сложите все это вместе, господин доктор, склоните голову, ощутите в себе смирение и не приближайтесь со свойственной вам бесстыдной гордыней к жилищу королей, которые – во всяком случае, пока свыше не будет суждено иначе – назначены господом для того, чтобы проникать в души злодеев, заглядывать в самые глубины их совести и своей волей безжалостно карать виновных. Вот как вам пристало бы вести себя, сударь. Вам будут благодарны за раскаяние. Поверьте, лучший способ излечить столь больную душу, как ваша, это жить в одиночестве, вдалеке от почестей, создающих у людей ложное представление о собственной значимости. Поэтому я советую вам не приближаться более ко двору и отказаться от обязанностей королевского лекаря. У вас есть пациент, за исцеление которого бог будет благодарен вам более чем за кого бы то ни было, этот пациент – вы сами. У древних была поговорка, сударь: «Ipse cura medici» [163] .

163

Врач, исцелись сам (лат.).

Вместо того чтобы возмутиться этим предложением, которое даже королева сочла весьма неприятным, Жильбер мягко ответил:

– Ваше величество, я делал уже все то, что вы мне посоветовали.

– Что именно, сударь?

– Я размышлял.

– О себе?

– Да, государыня, о себе.

– И относительно своей совести?

– В основном относительно ее, ваше величество.

– Вы верите, что я достаточно осведомлена о том, что вы там обнаружили?

– Я не знаю, что хочет сказать ваше величество, но, кажется, понял. Скажите: сколько раз человек моего возраста мог успеть согрешить перед богом?

– Неужто вы заговорили о боге?

– Да.

– Это вы-то?

– А почему бы нет?

– Так вы же философ. Разве философы веруют в бога?

– Я говорю о боге и верую в него.

– И вы не собираетесь уходить с этого места?

– Нет, я остаюсь, ваше величество.

– Господин Жильбер, поберегитесь!

На лице королевы появилась явная угроза.

– О, ваше величество, я долго раздумывал и пришел к выводу, что я не хуже любого другого: свои грехи есть у каждого. Эту аксиому я узнал не из книг, а изучая совесть себе подобных.

– Аксиому универсальную и непреложную? – с насмешкой поинтересовалась королева.

– Увы, государыня, если и не универсальную и непреложную, то по крайней мере основанную на людских несчастьях и надежно испытанную в глубоком горе. Она настолько верна, что лишь по кругам под вашими утомленными глазами, лишь по борозде, пролегшей между вашими бровями, лишь по складкам в уголках вашего рта – сокращениям тканей, прозаически называемым морщинами, – я могу сказать, ваше величество, сколько тяжелейших испытаний вы перенесли, сколько раз ваше сердце сжималось от тревоги, сколько раз оно наполнялось доверием, чтобы потом быть обманутым.

Я могу сказать вам все это, ваше величество, скажу, когда вам будет угодно, и вы не сможете меня опровергнуть, скажу, устремив на вас всего один взгляд, который все знает и все может прочесть; и когда вы ощутите тяжесть моего взгляда, который будет погружаться вам в душу, словно лот в морские глубины, тогда вы поймете, ваше величество, что я многое могу и что меня следует благодарить за эту мою способность, а не толкать на войну.

Эти слова, в которых явно проглядывала твердая воля Жильбера, бросавшего вызов королеве, это полное пренебрежение этикетом в ее присутствии произвели на Марию Антуанетту неизгладимое впечатление.

Ей показалось, будто леденящий туман сковал все ее мысли, она почувствовала, как ненависть ее сменяется страхом, и, уронив вдруг отяжелевшие руки, она отступила назад перед неведомой опасностью.

– Теперь, ваше величество, – продолжал Жильбер, ясно видевший, что происходит с королевой, – вы понимаете: мне ничего не стоит узнать все, что вы скрываете от окружающих и даже от самой себя. Вы понимаете, что мне ничего не стоит усыпить вас прямо на этом стуле, за который вы машинально схватились в поисках опоры.