Анж Питу (др. перевод)

– Силы небесные! – воскликнула королева с испугом, ощутив непонятную дрожь, пронизавшую ее до самого сердца.

– Стоит мне произнести про себя слово, которое я не хочу произносить, – снова заговорил Жильбер, – стоит мне высказать желание, которое мне не хочется высказывать, и вы в мгновение ока окажетесь в моей власти. Вы сомневаетесь, ваше величество? Не надо, вы подвергаете меня искушению, и если я хоть раз ему поддамся… Но нет, вы уже не сомневаетесь, не так ли?

Королева, откинувшись всем телом назад, задыхающаяся и ошеломленная, вцепилась в спинку кресла, отчаянно, изо всех сил пытаясь противостоять натиску Жильбера.

– Поверьте, ваше величество, – продолжал он, – не будь я почтительнейшим и преданнейшим вашим подданным, смиренно простертым у ваших ног, я убедил бы вас, произведя над вашим величеством весьма тягостный для вас опыт. О, не бойтесь. Повторяю: я покорно склоняюсь, и не столько перед королевой, сколько перед женщиной. Я содрогаюсь при мысли, что хоть чем-то могу вас растревожить, и скорее убью себя, чем стану смущать вашу душу.

– Сударь! Сударь! – выкрикнула королева и вскинула вверх руки, словно желая оттолкнуть Жильбера, который держался шагах в трех от нее.

– А между тем, – проговорил он, – вы велели бросить меня в Бастилию. Вы сожалеете о ее падении только потому, что при этом народ выпустил меня оттуда. В ваших глазах пылает ненависть против человека, которого лично вам упрекнуть не в чем. Погодите, я чувствую, что стоит мне ослабить усилия, с помощью которых я вас сдерживаю, как вы тут же переведете дух и снова начнете сомневаться во мне.

И в самом деле: только Жильбер перестал держать королеву в подчинении взглядом и жестом, как Мария Антуанетта тут же оправилась и снова приняла грозный вид, словно птица, вынутая из-под стеклянного колпака, откуда был выкачан воздух, и пытающаяся опять взмыть в небо и запеть.

– А, вы опять сомневаетесь, издеваетесь, презираете. Хотите, ваше величество, я признаюсь, какая страшная мысль приходила мне в голову? Вот что я чуть было не сделал, ваше величество: я хотел заставить вас открыть мне самые сокровенные ваши заботы, самые жгучие тайны, я хотел заставить вас написать все это прямо тут, за этим столом, на котором сейчас лежит ваша рука, а потом разбудить вас и, когда вы придете в себя, доказать вам с помощью написанного вашей рукою признания, насколько не химерично мое могущество, с такой страстью вами оспариваемое. Я хотел доказать вам, насколько велико терпение – да, терпение и благородство человека, которого вы оскорбляете уже целый час, хотя он не давал вам ни права на это, ни предлога к этому.

– Усыпить меня? Заставить меня говорить во сне? – побледнев, вскричала королева. – И вы на это способны, сударь? Да знаете ли вы, что это такое? Сознаете ли вы, насколько серьезны ваши угрозы? Это – оскорбление августейшей особы. Поразмыслите, сударь: стоит этому преступлению выйти на свет, стоит мне лично им заняться, как я буду вынуждена приговорить преступника к смерти.

– Ваше величество, – ответил Жильбер, наблюдая за неистовым волнением королевы, – не торопитесь прибегать к обвинениям и, главное, к угрозам. Да, я мог бы усыпить ваше величество. Да, я мог бы выведать у женщины все ее секреты, но поверьте, я мог бы это сделать при других обстоятельствах, но не во время беседы наедине между королевой и подданным, между женщиной и честным незнакомцем. Верно, я мог бы усыпить королеву – нет ничего проще, – но я не позволил бы себе этого и тем более не позволил бы себе заставлять ее говорить, не имея рядом с собою свидетеля.

– Свидетеля?

– Да, государыня, свидетеля, который старался бы как можно точнее запомнить все ваши слова, все ваши жесты, все подробности устроенного мною сеанса, чтобы потом, когда все будет позади, у вас не оставалось ни в чем ни тени сомнения.

– Свидетель! – повторила в испуге королева. – Что еще за свидетель, сударь? Ведь это двойное преступление: у вас появился бы сообщник.

– А если бы этим сообщником оказался король, государыня? – спросил Жильбер.

– Король! – воскликнула Мария Антуанетта с ужасом, который выдавал ее как супругу гораздо сильнее, чем даже признания, сделанные в сомнамбулическом состоянии. – Ах, господин Жильбер! Господин Жильбер!

– Да, король, – невозмутимо подтвердил Жильбер, – ваш супруг, ваша опора, ваш естественный защитник. Король, который по вашем пробуждении, государыня, рассказал бы вам, с каким уважением и вместе с тем гордостью я демонстрировал свою науку высокочтимой государыне.

Проговорив эти слова, Жильбер дал королеве время основательно поразмыслить над ними.

Несколько минут королева пребывала в молчании, в котором слышались лишь ее прерывистые вздохи.

– Сударь, – в конце концов заговорила она, – судя по всему вами сказанному, вы, должно быть, мой смертельный враг.

– Или верный друг, ваше величество.

– Это невозможно, сударь, дружба не может жить рука об руку со страхом или недоверием.

– Дружба, государыня, – подхватил Жильбер брошенную королевой мысль, – может основываться лишь на доверии, внушаемом ее предметом. Вероятно, вы уже сказали себе: человек, стоящий передо мною, не враг, при первой же возможности стремящийся навредить, тем более что он сам запретил себе пользоваться оружием, которым обладает.

– Но можно ли верить тому, что вы говорите, сударь? – настороженно и с тревогою спросила королева, пристально глядя на Жильбера.

– А почему бы вам не поверить мне, государыня, ведь у вас есть доказательства моей искренности?

– Люди меняются, сударь, да еще как.

– Ваше величество, я дал зарок, какой дают относительно обращения с опасным оружием некоторые прославленные люди, отправляясь в путешествие. Я дал себе слово употреблять свои способности только для того, чтобы избежать урона, который мне будет грозить. «Не наносить обиду, но защищаться от нее» – таков мой девиз.

– Увы! – вздохнула со смирением королева.

– Я понимаю вас, ваше величество. Вам тяжко видеть собственную душу в руках врача – это вам-то, у которой она порой возмущалась до такой степени, что чуть не оставляла тело. Наберитесь смелости, наберитесь доверия. Я хочу быть вашим советчиком, государыня, и уже доказал сегодня свое долготерпение. Я хочу любить вас, ваше величество, и хочу, чтобы вас любили. Я хочу обсудить с вами кое-какие мысли, которые уже высказал королю.

– Берегитесь, доктор! – торжественно проговорила королева. – Вы загнали меня в ловушку. Сначала напугали женщину, а теперь решили, что можете властвовать над королевой.

– Нет, государыня, – возразил Жильбер, – я не какой-нибудь там расчетливый пройдоха. У меня есть свои мысли, и я понимаю, что у вас есть свои. Я отвергаю ваше постоянное обвинение в том, что, дескать, я напугал вас с целью подчинить себе ваш разум. Скажу более: вы – первая женщина, в которой я нашел и свойственную женщинам страстность, и чисто мужское властолюбие. Вы способны быть одновременно и женщиной, и другом. При необходимости вы можете стать воплощенным человеколюбием. Я восхищаюсь вами и буду вам служить. Я стану служить вам, не требуя за это никакой награды, только чтобы иметь возможность изучать вас, ваше величество. Я пойду даже на большее, государыня: в случае если я покажусь вам слишком уж неудобным предметом обстановки вашего дворца, если впечатление от сегодняшней встречи не сотрется из вашей памяти – прогоните меня, прошу вас, умоляю, прогоните.