Анжелика в Новом Свете
Шрифт:
Она взяла свой маленький котелок, плеснула туда воды и повесила его на крюк над очагом.
В этот полуденный час она была одна в зале, дверь которой была открыта, потому что на дворе светило яркое солнце. Граф де Пейрак с пятью или шестью мужчинами ушел на самый конец дальнего озера, к водопадам, посмотреть, что сталось с водяной мельницей. Раньше вечера они не вернутся.
Остальные трудились на руднике или делали обмеры прибрежных скал.
Анжелика, госпожа Жонас, Эльвира и дети – все ватагой отправились сначала на берег озера, чтобы насобирать там листьев толокнянки.
Когда корзина наполнилась,
Госпожа Жонас и Эльвира пошли с ними, а Анжелика вернулась, потому что ей нужно было заняться отваром.
Она бросила перебранные листья в кипящую воду, потом покрошила корень пырея, дала ему размокнуть в другой посудине, слила первую воду отвара, снова поставила кипятить листья и наконец растерла корень в своей маленькой чугунной ступке.
Выпрямившись, она буквально натолкнулась на лейтенанта Пон-Бриана, который неожиданно оказался прямо за ее спиной. Она не слышала, как он вошел.
– О, это вы! – воскликнула она. – Вы как индеец! Как сагамор Мопунтук или старый вождь из «бобрового» вигвама – каждый раз, когда он появляется, я наступаю ему на ноги. Нет, верно, никогда я не привыкну к этой манере индейцев приближаться к людям без малейшего шороха.
– Индейцы признают, что я делаю это не хуже, чем они, а из белых это мало кто умеет.
– По вашему виду этого не скажешь, – парировала Анжелика, бросая на него не очень-то любезный взгляд.
– Внешней вид обманчив…
У Пон-Бриана в мыслях не было напугать Анжелику. Просто он привык ходить такой вот неслышной походкой, хотя она и не вязалась с его внешностью – он был высок и выглядел неуклюжим. А вот то, что она должна быть в этот момент одна в зале, он прекрасно знал и понимал, что именно сейчас – или никогда – нужно брать ее приступом.
Сначала, стоя на пороге, он наблюдал, как она, окутанная клубами целебных паров, сосредоточенно возилась с травами и горшочками, сжав свои нежные тонкие губы, отчего лицо ее приняло суровое выражение.
Такой он еще не видел ее: освещенная пламенем очага, среди своих горшочков и котелков с темным бурлящим варевом, она даже внушала ему некоторый страх. Но он с бьющимся сердцем все же подошел к ней…
– Вам что-нибудь нужно? – спросила наконец Анжелика, расставляя посуду.
– Да, и вы прекрасно знаете что…
– Объясните же…
– Вы не можете не догадываться, сударыня, что внушили мне страсть, которая сжигает меня своим пламенем. – Он задыхался от волнения. – Я пришел в Вапассу ради вас…
И он попытался объяснить ей свои притязания. Рассказал, как впервые в жизни понял, что женщина достойна любви… Да, любви… Чистой и святой… Рассказал, как он твердил себе это изумительное слово «любовь» и ему хотелось плакать.
– Вы глупец, – снисходительно сказала она. – Да, да, вы глупец! Поверьте мне! И потом, вы просто забываетесь, сударь! – продолжала она, теряя терпение. – Уж не думаете ли вы, что я создана для того, что бы удовлетворять вашу солдатскую тоску, коль скоро вдруг у вас появилось желание стать сентиментальным. У меня есть муж, дети, и вы должны понять, что в моей жизни вы не можете занимать иного места, кроме как место гостя, которого принимают с радушием. Однако
вы его утратите, если будете упорствовать в своих заблуждениях.Она повернулась к нему спиной, чтобы показать, что он не должен настаивать и что она считает разговор оконченным.
Она не любила таких людей, этаких колоссов на глиняных ногах – тип, довольно распространенный среди офицеров. Они были хороши только в своем сугубо мужском деле – на войне, но в обращении с женщинами их неуклюжесть могла сравниться разве что с их фатовством. Убежденные в своей неотразимости, они считали всякую женщину, которая имела несчастье им понравиться, уже как бы по праву принадлежащей им и удивлялись, если она не разделяла их чувств.
Пон-Бриан не был исключением из правила. Он настаивал, и безумное желание, которое распаляло его, потому что он находился так близко от нее, сделало его почти красноречивым. Он сказал ей, что не может жить без нее. Она не такая, как другие. Он дни и ночи мечтает только о ней: о ее красоте, о ее смехе, и это как луч света во мраке… Она не должна его отвергнуть, нет, это немыслимо… Завтра он, быть может, умрет… И прежде чем его зажарят ирокезы, пусть она дарует ему блаженство насладиться ее нежной белой кожей. Он так давно не вкушал этой упоительной радости. У индианок нет души. У них не такая кожа… О, встретить белую женщину и…
– Так, значит, вы хотите, чтобы я даровала вам блаженство немного насладиться белой кожей? – спросила Анжелика, не в силах удержаться от смеха, настолько собеседник показался ей неловким и наивным. – Вот какую роль вы предназначили мне. Вот уж, право, не знаю, должна ли я считать себя польщенной…
Пон-Бриан побагровел от ее иронии.
– Я не то хотел сказать…
– Сударь, вы мне надоели…
У Пон-Бриана был вид наказанного ребенка. Мягкость, которая покорила его в этой женщине, вдруг обернулась для него злой насмешкой. Это совсем сбило его с толку.
Отступиться? Нет, это выше его сил. Он никогда не умея владеть своими чувствами, и охватившее его в этот момент яростное желание стиснуть Анжелику в своих объятиях, овладеть ею ослепило его. За ее спиной он заметил приоткрытую дверь, а за ней – широкую деревянную кровать.
Вожделение, которое пожирало его, сознание, что подобный случай больше не представится, совсем затмили его разум.
– Послушайте, любовь моя, ведь мы одни. Пойдемте со мной в ту комнату. Я не задержу вас долго, клянусь! Но после, после вы сами увидите! Вы поймете, что мы созданы друг для друга. Вы первая, единственная женщина во всем мире, которая породила во мне такую страсть. Вы должны принадлежать мне.
Анжелика – а она в это время как раз брала свою накидку, чтобы выйти и тем самым положить конец разговору, – обеспокоенно посмотрела на него, словно на человека, который вдруг лишился рассудка.
Но она не успела со всей решительностью высказать ему все, что думает о его речах, так как он крепко схватил ее в свои объятия и прильнул губами к ее губам. Он был очень сильный, и страсть ожесточила его, поэтому ей не сразу удалось вырваться из его рук. Он впивался губами в губы Анжелики, принуждая ее открыть их, и это вызвало в ее памяти другие потные рожи, тех, кто насиловал и осквернял ее. Анжелику замутило, и все ее существо внезапно охватила смертельная ярость.