Апельсиновый сок
Шрифт:
Видя, что старания девочки приносят плоды, Эсфирь Давыдовна принесла ей журнал с комплексом специальных упражнений, и теперь Вероника мучила себя ими по утрам, до общего подъема.
Через месяц стало ясно, что прежняя порция еды в нее уже не влезает – желудок сократился и отказывался ее принимать.
Впрочем, не все проходило так гладко. Иногда Вероника срывалась, обычно это случалось после очередного визита сестры.
Надя, уверенная, что «никакие диеты до добра не доводят», требовала, чтобы Вероника немедленно «бросила эти глупости», и угрожала ей рецидивом туберкулеза. К счастью, рядом вовремя оказывалась Эсфирь Давыдовна…
За два месяца
Теперь можно было вернуться к книгам – но уже не романам, а учебникам. Уровень Вероникиных знаний оставлял желать лучшего, а класс был выпускной. Но, окрыленная победой над лишним весом, она решила, что теперь ей любая задача по плечу, налегла на школьную программу и успешно сдала экзамены в Первый медицинский. Правда, как подозревала Вероника, не без помощи той же Эсфири Давыдовны, у которой везде были знакомые…
Операция прошла быстро и гладко, но киста так и не обнаружилась. По женской части у Вероники все оказалось в порядке. На всякий случай взяли биопсию, но, по мнению врача, не было никаких причин, не позволяющих Веронике зачать ребенка.
Новость была, безусловно, приятной. Вот еще бы знать, с кем реализовать этот проект! Миллер не звонил. Вероника каждый вечер ждала его звонка и из-за этого ужасно на себя сердилась.
«Вот в чем отличие женщины от мужчины! – думала она, в очередной раз перемывая полы, лишь бы не сидеть возле телефона. – Если женщина хочет расстаться с мужчиной, то обязательно устроит ему сцену и во всех подробностях объяснит, что даже такой ангел, как она, больше не в силах его, гада, терпеть. А потом еще позвонит, чтобы проверить, хорошо ли усвоено сказанное. Мужчины же предпочитают покидать сцену по-английски – не прощаясь. Миллер не звонит уже столько времени, что это вполне можно считать уведомлением о разрыве!»
Но все равно, поднимая трубку телефона, она каждый раз надеялась услышать Димин голос.
Одиночество тяготило, и чем дальше, тем сильнее.
На работе Вероника ловила себя на мысли, что ей хочется спуститься в кабинет заместителя по АХЧ и попросить у него кофе в чашке с красными цветами. Но она понимала, что момент душевной близости с Громовым был лишь моментом, ведь тогда он честно сказал, что не стремится к серьезным отношениям с женщинами. А в клуб «просто друзья» не верила сама Вероника.
Рабочий день уже закончился, когда Громов появился в ее приемной сам. Услышав его голос, Вероника приоткрыла дверь кабинета: Лука Ильич любезничал с ее секретаршей и пытался пристроить в углу коробку с люстрой.
– Ах, зачем вы еще здесь? – так приветствовал он Веронику. – Я хотел сюрпри-и-из! – Последнее слово он гламурно протянул. – Вот пришли бы завтра на работу, а люстра уже висит.
– Ага! Чуть-чуть повисит, а потом – хрясь! – и прямо мне на голову! Вот тогда это будет настоящий сюрпри-и-из! – Она не удержалась, чтобы не передразнить его.
– Ладно вам! – обиделся Громов. – Так что, вешать или как?
– Если вас не смутит мое присутствие. Мне бы надо еще поработать.
– Ваше присутствие меня только вдохновит, – заверил он и куда-то ушел.
Как потом выяснилось, он отправился за стремянкой.
Но когда Громов, торжественно неся стремянку перед собой, вернулся в кабинет…
Наверное, они были похожи на школьников, внезапно оставшихся наедине и плохо представляющих, что им теперь делать. Громов больно прижимал ее к себе, она бестолково гладила
его по начинавшей седеть голове. Как пионеры восьмидесятых, они прижимались друг к другу плотно стиснутыми губами, и так же, как в юности, им мешали носы. Сначала Громов прислонил ее к стенке, потом, опрокидывая стулья, потащил к столу.Но, достигнув цели, он все так же беспомощно цеплялся за ее плечи, пряча лицо у нее за ухом.
Едва не опрокинув вазу для цветов, Веронике удалось нашарить трубку местного телефона.
– Можете идти домой, – простонала она секретарше. – Люстра – это долгая история, неизвестно, сколько еще он будет ее вешать. Кабинет и приемную я закрою сама.
Оба понимали: происходит что-то очень естественное и неизбежное, противиться этому так же глупо, как пытаться задержать восход солнца. А уж размышлять об этом и вовсе бессмысленно.
Так яростно они обнимались потому, что оба чувствовали: им нужно стать родными людьми…
Осторожные пальцы, расстегнувшие верхнюю пуговицу блузки… Лицо, уткнувшееся в живот… Руки, наслаждающиеся прикосновением к шее…
– Поедем к тебе? – пробормотал Громов в перерыве. – Или ко мне? Купим маме билет в кино, а потом, когда она вернется, все вместе будем пить чай с пирожными…
– Нет уж, давай не будем ее беспокоить. Едем ко мне.
На этот раз Громов вел машину спокойно, не ввязываясь ни в какие авантюры. На сидевшую рядом Веронику он почти не глядел, а она ежеминутно косилась на его сосредоточенный профиль в мерцающем желтом свете фонарей.
На мосту Лейтенанта Шмидта они попали в пробку, и Веронике захотелось, чтобы они остались тут навсегда. Ей было так уютно – на этой планете, в этом темном городе, где такое низкое небо, не выше потолка ее квартиры… на этом мосту, где сидящие в соседних машинах люди наверняка злятся, что не могут попасть домой, ведь дома их ждет ужин на кухне с красными занавесками в белую клетку…
Ей уже казалось, что она прожила с Громовым всю свою жизнь… Они вместе так давно, что им не нужны слова… И страсть, толкнувшая их сегодня в объятия друг друга, родилась не вчера, а много лет назад. Поэтому они так спокойно едут сейчас, то есть не едут, а стоят в пробке, зная, что, как бы там ни было, скоро они вместе поужинают, посмотрят телевизор, а потом по очереди примут душ – никаких совместных омовений, это такая пошлость! – и лягут в постель, где случится то прекрасное, что происходит с ними уже очень и очень давно…
Пытаясь стряхнуть наваждение, Вероника без спросу закурила.
«Если бы мы много лет жили вместе, я знала бы, как он относится к курению в своей машине!» – зло подумала она.
Громов, в ожидании момента, когда можно будет тронуться, взял ее руку и легонько сжал. Жест был таким уютным и домашним, что у Вероники закружилась голова.
– Лука Ильич, – сказала она и не узнала собственного высокого голоса. – Вы ведь не имеете в виду на мне жениться?
– Но я же говорил уже, что не могу…
– Тогда зачем мы едем ко мне?
– Вероника, милая…
– Никакая я вам не милая! – отрезала она и вдруг, несмотря на переполнявшую ее горечь, рассмеялась: так ее речь была похожа на речи непробиваемых героинь советских фильмов. – Лука Ильич, если у вас нет серьезных планов… Тогда ничего не нужно.
Громов смотрел на нее долгим грустным взглядом… Когда машины в пробке начали понемногу двигаться, он даже не услышал их резких сигналов.
– Вероника, поверь, если бы я мог, я бы женился только на тебе. Я чего-то люблю тебя, – сказал он себе под нос.