Апокалипсис в мировой истории. Календарь майя и судьба России

Фронты этого будущего великого противостояния тогда, в середине XVIII века, только очерчивались. И Россия на два века попадет в злейшие враги… революционеров, демократов, прогрессистов(?) — названия — не суть, главное: Россия попала во враги тех, кто безоговорочно выиграл.

И еще ладно XVIII век, где, как выясняется, и сам Вольтер не углядел того, что углядел Руссо. Но инерция этой ошибочной политики занесла Россию уже и в XIX веке в такую пропасть, что если добросовестно проследить все следствия, все пружины истории, то надо признать: фанфаронство (на уровне ротмистров) Александра Первого и Николаев обоих бьет по России и до сих пор. Угробить 40 лет усилий целого народа— на «Священный Союз» монархов, смеющихся за спиной у России. На помощь «цесарю» против революции 1848 года… об этом далее и речь.

Наша полная свобода от «свобод»

Нашу «инаковость» мы начинали исследовать, напоминаю, с географических претензий XVIII века: «Россия… сама по себе уже взрывала своим гигантским размером всякое представление, которое люди привыкли иметь о «европейской» державе, то есть о члене европейской системы государств».

И вот на начало XXI века Россия, в общем-то, и не такой уж исключительный, запредельный мировой гигант. Выросли за это время Китай, Индия, Соединенные Штаты. Ну и мы сами постарались, в Беловежской Пуще-1991, в смысле приближения государства — к «удобопредставимым» европейцами размерам. Большой шаг навстречу…

Что ж еще остается из претензий? Оказывается — «свобода». Именно понятие «страны свободного мира» стало самым актуальным, легло на рабочие столы политиков. Едва не 95 % всех претензий к России — упреки по пункту «демократических свобод». Что ж сказать о нашей «свободности»?

Вот и Сигизмунд Герберштейн, немец XVI века отметил у нас: «Люди все считают себя холопами, то есть рабами своего государя».

И не менее известный маркиз де Кюстин (1843): «Должен ли подобный народ иметь такое деспотическое правление или же столь жестокое правление создает такой негодный народ?»

Так мы и добрались до самого сложного пункта всей этой книги. А, кроме прочего, и до ответа на главный вопрос той книги Данилевского: «За что нас так не любят?» Его ответ был: «Просто, за то, что мы, славяне, — не Европа». Конечно, из своего 1871 года он не мог предвидеть, что его гипотетическая линия противостояния Европа — славянство так существенно развернется и передвинется, что сегодня, в связи со славянством — собственно и говорить уже непонятно о чем.

«Европа» им понималась, как романо-германский продукт, и появление нового понятия «свободный мир», вышедшего за пределы Европы — вряд ли виделось из 1871-го. Ну, еще можно США посчитать продолжением романо-германства (хотя с нынешним президентом и нынешними демографическими тенденциями это будет интересный постулат), но Япония…

Сегодня, полтора века спустя, сохраняется разделение России с Западом, тоже по наборам… но уже не генов, а «ценностей».

Как теперь нам выстраивать отношения с… или встраиваться в… в этот дивный, свободный мир? Или, хотя бы — тут я сильно снижаю планку до своей частной задачи: как бы мне, к завершению этой книгу, не сбиться на примитивную и беспомощную «контрпропаганду», каковую я и сам столько лет наблюдал во всех наших «Правдах»?..

Разве что попробовать обратиться, ну хотя б к самому «отцу русофобии», маркизу де Кюстину, книгу которого «Россия в 1839 году» и 120 лет спустя переиздавали в США, «как лучшее пособие по СССР», с предисловием директора ЦРУ Беделла Смита. Попробовать привести несколько цитат из него… и не «опровергать грязные инсинуации», а как бы — «замерить дистанцию восприятия».

Итак, маркиз де Кюстин: «Это злосчастное мнение Европы — призрак, преследующий русских в тайниках их мыслей; из-за него цивилизация сводится для них к какому-то более или менее ловко исполненному фокусу. Надобно обладать большей силой, нежели Петр Великий, дабы исправить зло, какое причинил первый растлитель русских.

…Две эти нации — Россия, как она есть и Россия, какой ее желают представить перед Европой. Император менее чем кто-либо, застрахован от опасности оказаться в ловушке иллюзий. Вспомните поездку Екатерины в Херсон — она пересекала безлюдные пустыни, но в полумиле от дороги, по которой она ехала, для нее возводили ряды деревень;она же, не удосужившись заглянуть за кулисы этого театра, где тиран играл роль простака, сочла южные провинции заселенными, тогда как они по-прежнему оставались бесплодны не столько из-за суровости природы, сколько, в гораздо большей мере, по причине гнета, отличавшего правление Екатерины.

…Учтивость здесь — всего лишь искусство прятать друг от друга двойной страх: страх, который испытывают, и страх, который внушают сами. Под всякой оболочкой приоткрывается мне лицемерное насилие, худшее, чем тирания Батыя, от которой современная Россия ушла совсем не так далеко, как нам хотят представить. Повсюду я слышу язык философии и повсюду вижу никуда не исчезнувший гнет.

…Сколько здешних лесов — всего лишь топи, где вы не нарежете и вязанки хворосту!.. Все расположенные в удалении полки — только пустые рамки, в них нет ни одного человека; города и дороги только замышляются; сама нация доселе — всего лишь афишка, наклейка для Европы, обманутой неосторожной дипломатической выдумкой. Торговцы, из которых составится когда-нибудь средний класс, столь немногочисленны, что не могут заявить о себе в этом государстве; к тому же почти все они чужестранцы. Писателей насчитывается по одному-два в каждом поколении, и столько же живописцев, которых за немногочисленностьих весьма почитают, благодаря ей им обеспечен личный успех, но она же не позволяет им оказывать влияние на общество. В стране, где нет правосудия, нет и адвокатов; откуда же взяться там среднему классу, который составляет силу любого государства и без которого народ — не более чем стадо, ведомое дрессированными сторожевыми псами?

…30 июля 1839 года Вчера, окончив писать, решился я перечитать переводы некоторых стихотворений Пушкина и утвердился в том своем мнении о нем, какое составилось у меня по первому чтению. Человек этот отчасти заимствовал свои краски у новой западноевропейской школы в поэзии. Не то чтобы он воспринял антирелигиозные воззрения лорда Байрона, общественные идеи наших поэтов или философию поэтов немецких, но он взял у них манеру описания вещей. Так что подлинно московским поэтом я его еще не считаю. Поляк Мицкевич представляется мне гораздо более славянином, хоть и он, подобно Пушкину, испытал влияние западных литератур.»

Нет, начать все же придется с небольшого возражения. «Вспомните поездку Екатерины в Херсон»— это Кюстин говорит, как о доказанном, общеизвестном факте, о наших «потемкинских деревнях». Но невелика тут маркизова вина, когда мы и сами 200 лет спустя повторяем этот штамп. О котором здесь, предельно кратко:

1) К «саммиту» в Таврии Екатерины, австрийского императора и польского короля князь Потемкин действительно готовился, ну представляете, как обычно у нас делается к визитам большого начальства.

2) Дома вдоль дороги действительно были приукрашены, плюс разные там арки, гирлянды, картины (аналоги нынешних билбордов и уличных растяжек).

3) Элемент театральности во всем был, каким он и бывает на подобных демонстрациях, торжествах! Ведь, задумайтесь… теоретически, даже подносимый торжественно полуметровый каравай («хлеб-соль»), можно назвать: «потемкинским караваем», преувеличенным, приукрашенным, так как «в обычные-то дни — пекут в 5 раз меньшие караваи».

4) Но… самый-самый первоисточник этой легенды, саксонский дипломат Георг Гелъбиг(книга-памфлет «Потемкин Таврический»), писал ведь, что бутафорским был и Севастополь, куда доехали монархи и… новый флот, стоявший на рейде. Но этотфлот через пару лет воевал с турецким флотом и в нескольких битвах полностью разбил его, завладев Черным морем.

5) И главное. У фаворита и наместника князя Потемкина, можно сказать, «по определению» были враги… И Гельбигова легенда была обречена на успех.