Апокалипсис

Когда темнота стала почти полной, он добрался до каменного коттеджа, огороженного густыми джунглями неухоженного сада. Войдя в гостиную, он зажег несколько чадивших свечей. Болезненно дрожащий тусклый свет заполнил помещение. Парнелл запер дверь на замок и засов и, обеспечив таким образом безопасность, уселся наконец перед фортепьяно, чей корпус был основательно источен шашелем. Вздохнув, он опустил пальцы на пожелтевшие, потрескавшиеся клавиши, и, когда зазвучали тусклые, ломающиеся звуки, на него накатила привычная печаль. Наверняка в свои лучшие дни это фортепьяно верно служило своему хозяину. Но время не пощадило его. Так что даже если бы Парнелл не опасался привлечь внимание бродяг, шнырявших в темноте снаружи, игра на таком инструменте принесла бы ему больше огорчения, чем удовольствия.

Когда-то музыка царила в его жизни. А теперь он только и делал, что унимал голодное урчание в пустом желудке. Вспомнив о главном событии дня, он взглянул на молот, найденный им среди щебня. Но надежды и сладкие грезы могут подождать. Парнелл должен освежевать убитых крыс. Завтра ему предстоит пойти к Барыжнице.

Барыжница и ее супруг жили в старом трамвайном парке среди сотен одряхлевших вагонов. Почему они избрали для себя такое место? Это оставалось загадкой для всех, кто пользовался их услугами. Однако Барыжница именно здесь открыла свой магазин. Прилавок торговки располагался в единственном трамвае, оставшемся стоять на рельсах в нескольких метрах от ворот. Его краска облупилась, но на боках все еще можно было прочесть умилительные рекламные объявления минувшего века. И если снаружи трамвай предлагал забытые товары и продукты, то внутри Барыжница торговала всяким хламом, ставшим роскошью для умирающего мира. Ассортимент, разложенный на деревянных сиденьях или подвешенный к поручням под потолком, состоял из консервов в банках с колечками для открывания, самодельных сальных свечей, подозрительных на вид и выращенных неизвестно где овощей, потемневших тушек крыс, котов, собак и кроликов, пластиковых ложек, бутылок и плащей из крысиной кожи. Также здесь присутствовали различные предметы, найденные в развалинах давно разграбленных домов и магазинов.

Барыжница, пожилая чернокожая женщина с безобразным телом и отвратительным лицом, издала довольное гоготанье, увидев Парнелла, бредущего к ее трамваю сквозь серебристый туман морозного утра. Она пережила годы кризиса лучше многих мужчин. Потирая руки с сухим шелестом, она приветствовала Парнелла косым взглядом тусклых водянистых глаз.

— У меня есть две свежие крысы, я убил их вчера, — произнес он без колебаний.

— Я дам тебе за них очень хороший товар, мистер Пианист, — сказала Барыжница.

— Тогда это будет первый такой случай за время нашего знакомства. Что ты предлагаешь?

— Настоящее алмазное кольцо! Двадцать четыре карата в золотой оправе. Смотри!

Она показала ему драгоценный камень. Парнелл даже не удосужился улыбнуться в ответ на ее шутку.

— Вечно ты со своими насмешками. Лучше дай мне еды.

Она ощерилась в беззубой ухмылке и предложила ему две морковины и кочан капусты. Кивнув, он отдал ей освежеванные тушки, уложил провиант в сумку и повернулся, чтобы уйти. Но Барыжница, увидев кувалду на его боку, остановила Парнелла криком:

— Эй, Пианист! Мне нравится твой молоток! Я дам тебе за него хороший плащ из меха настоящих кроликов!

Он взглянул на торговку и увидел, что на этот раз она не смеется над ним.

— Когда я закончу одно дело, то, возможно, продам тебе его. Короче, поживем — увидим.

Похоже, ответ Парнелла понравился Барыжнице. Она усмехнулась и вновь остановила его визгливым криком:

— Эй, Пианист, ты слышал о старом Эдмондсе? Эти вандалы прикончили его. Они пришли и сожгли дом с книгами, где жил Эдмондс!

Парнелл едва не задохнулся.

— Что? Они сожгли библиотеку?

— Вот-вот!

— О боже!

Долгую минуту он топтался на месте, пока Барыжница с усмешкой наблюдала за ним. Затем, не в силах больше говорить, Парнелл обиженно махнул рукой и вышел из вагона.

Носить с собой кувалду было неудобно. Если он просовывал металлический боек за пояс, то деревянная рукоятка била его по ноге при каждом шаге. А когда нес инструмент в руке, мышцы начинали болеть уже после нескольких минут, и ему требовался отдых. Парнелл знал, что становился старым. Это скольжение к смерти обретало все большую крутизну, и он постоянно чувствовал, что конец теперь не столь далек, как прежде.

Медленными переходами он добрался до сердца города, пульс которого остановился годы назад. Он проходил мимо ржавых остовов машин, вдоль занесенных пылью трамвайных путей, по улицам с рядами разрушенных зданий. Истерзанные легкие города давным-давно испустили последний вздох: его дымовые трубы обрушились, разбросав по мостовым осколки кирпичей.

В конце концов он оказался на площади перед заколоченными и забаррикадированными дверьми мэрии. Вход с колоннадой был наполовину погребен в высоких кучах щебня. Даже если бы Парнелл был в состоянии выломать дверные запоры, ему прежде пришлось бы разгрести горы мусора, завалившие вход в здание. Но подобные свершения были ему явно не по силам. К счастью, у боковой стены на тротуаре стоял остов грузовика, уткнувшегося носом в дерево, ветви которого оплели кабину.

Парнелл вскарабкался на грузовик и, осторожно забравшись на дерево, но боковой ветви добрался до окна, защищенного декоративной решеткой. Три недели назад он соскоблил грязь со стекла и рассмотрел часть внутреннего коридора. На дальней стене висел пожелтевший указатель. Несмотря на слой пыли, на нем все еще читалось: "Концертный зал". И теперь, при взгляде на эту тусклую надпись, Парнелла вновь захлестнул поток воспоминаний о том, как он здесь играл. Его пальцы забегали по воображаемым клавишам. Музыка разворачивалась волшебной спиралью, а чуть позже невидимая публика в темном зале аплодировала ему — снова и снова…

Когда воспоминания рассеялись, он размахнулся и ударил кувалдой по решетке. Пыль посыпалась струями. В местах крепления прутьев бетон потрескался и откололось несколько кусков. Задача оказалась не такой сложной, как он полагал. И это было здорово, потому что первый же удар ослабил его почти до изнеможения. Он замахнулся еще раз, нанес второй удар, и прутья решетки изогнулись внутрь. Ему каким-то образом удалось найти в себе силы на третий замах. Прогнувшиеся прутья вышли из пазов, и решетка, пробив стекло, упала в коридор.

Триумф смешался с туманом слабости, оставив его почти бездыханным, с дрожащими и непослушными руками. Он долго сидел на ветке, собираясь с силами и духом. Наконец он перелез на подоконник, свесил ноги и спрыгнул на пол. Под подошвами затрещало битое стекло. Парнелл достал из сумки свечу и коробку с несколькими драгоценными спичками. Две недели назад в трамвае Барыжницы эта коробка досталась ему за десять крысиных шкурок. Он зажег свечу, и желтый свет озарил коридор.

Парнелл зашагал вперед, оставляя следы на девственном слое пыли. Ему вспомнились телевизионные новости об астронавтах, чьи следы навеки отпечатались на лунной поверхности. Это сравнение вызвало у него мрачную усмешку. Через некоторое время он добрался до двустворчатой двери, закрытой на засов и висячий замок. Отдохнув немного, он сбил кувалдой замок и шагнул в почти космическую черноту за дверью зала.

Когда его глаза привыкли к свету свечи, заметно потускневшему в огромном пространстве зала, он увидел ряды обитых плюшем сидений. Где-то неподалеку шуршала крыса, а выше, у самого потолка раздался тихий шорох и писк летучих мышей. Перед ним тянулся центральный проход, полого спускавшийся к сцене. Парнелл медленно двинулся вперед, поднимая пыль при каждом шаге. В безмерности зала горевшая свеча казалась лишь маленькой искрой, защищавшей его от темноты. Ее сияние едва пробивалось сквозь клубы поднятой пыли.