Апокалипсис
Шрифт:
На сцене огонек его свечи вызвал несколько отблесков от металлических предметов. Вокруг него стояли пюпитры с нотами, за долгие годы прозябания заросшие пылью. В приоткрытом футляре, оставленном в спешке каким-то давно мертвым музыкантом, виднелась все еще блестящая медь валторны. А рядом, прикрытый белым чехлом и увенчанный почерневшим подсвечником, стоял концертный рояль.
Сердце Парнелла забилось тяжело и быстро. Он стер пыль с чехла, дрожащими от волнения руками зажег канделябр от своей тощей свечи и поднял сияющий трезубец над головой, осматривая сцену. Теперь он видел и другие инструменты, оставленные своими хозяевами: там виолончель, тут гобой — давно уже никому не нужные. Поставив подсвечник на пол, он аккуратно стянул с рояля чехол. Желтый свет затанцевал
Поначалу его постаревшие руки осмеливались лишь поглаживать инструмент с нараставшей радостью и любовью. Наконец Парнелл сел на табурет, впервые за этот день осознав, как сильно он устал. Увидев ключ, торчавший в замке, он с облегчением вздохнул. Конечно, замок можно было бы и взломать, но это опечалило бы его, потому что он не хотел портить столь прекрасную вещь. Парнелл встал, повергнул ключ в замке, поднял крышку рояля и нежно провел рукой по белым и черным клавишам. Он снова сел на табурет, застенчивым и ироничным жестом откинул с сиденья свой рваный плащ и обратил лицо к залу.
Сегодня вечером ты собрал полный зал, мистер Парнелл. Весь Лондон встал в очередь, чтобы услышать тебя. Радиостанции бросали жребий, разыгрывая право на трансляцию концерта. Вот публика затихла, выжидая. Ты слышишь ее дыхание? Никакого кашля, сопения и шепота. Люди застыли в предвкушении первых звуков, которые сейчас взметнутся из-под твоих пальцев. Музыка уже трепещет в руках. Все готово… Пора!
Диссонанс аккорда разбил тишину, летучие мыши обеспокоенно заметались над давно опустевшими ветхими креслами. Парнелл издал печальный вздох.
Казалось, что инструмент кто-то специально расстроил — ноту за нотой. Тем не менее цель была достигнута. Он все-таки проник сюда и прикоснулся к роялю. Теперь Парнелл постепенно начинал понимать, какие трудности ожидают его в будущем. Он уже ощутил голод и видел, как быстро сгорают свечи. Возможно, ему и удастся найти в зале камертон, но для натяжения струн требуется ключ. И нужно раздобыть провиант на то время, которое он потратит на настройку инструмента. В эти дни ему придется забыть об охоте и сборе полезных предметов. Он должен вернуться к Барыжнице и посмотреть, что торговка предложит в обмен на кувалду. Парнелл уже знал, что не станет брать плащ на меху.
Выбравшись наружу, старик достал из сумки пищу, которую захватил с собой. Он сел на остов грузовика и принялся поедать куски жареной крысы, завернутые в капустные листья. В его голове крутилась мысль, что хорошо бы поймать в сеть несколько летучих мышей, обитающих в концертном зале. Еда из них, без сомнения, окажется неважной, но кожаные крылья можно было бы куда-нибудь пристроить. Впрочем, эта затея выглядела пустой тратой сил, и он тут же отказался от нее.
Над разрушенными зданиями неторопливо поднимался столб черного дыма. День выдался ясный и безоблачный, поэтому дым смотрелся неприятным мазком на фоне чистого голубого неба. Парнелл озадаченно гадал, что там могло бы гореть. Столб был слишком мал для лесного пожара. Но если какое-то здание не сгорело за столько лет от самопроизвольного воспламенения, то, значит, его подожгли люди. Не в силах найти какое-то иное объяснение, он вернулся к насущным делам и вскоре забыл о дыме. Собрав остатки пищи, старик снова залез на дерево и поставил решетку на окно, чтобы сделать свое проникновение в здание менее заметным для случайных прохожих.
В этот вечер Барыжница была не в настроении. Она жирной жабой сидела в вагоне на панели управления и грелась в лучах заходящего солнца. Торговка приветствовала Парнелла без энтузиазма. Ее тощий супруг стоял на крыше трамвая и, опираясь на старый дробовик, с меланхолическим видом смотрел на горизонт. Он напрочь игнорировал и жену, и очередного покупателя.
Парнелл торговался с женщиной почти целый час. Поначалу она вновь предложила ему меховой плащ, но в обмен на кувалду старик потребовал ключ для настройки рояля, связку свечей, спички и приличное количество съестного. Такие товары стоили недешево. В конце концов Парнелл пошел на компромисс и принял
ее предложение, которое включало в себя все перечисленные им предметы, за исключением провианта. Барыжница повесила кувалду на видное место и, отдав старику заказанные вещи, зло покосилась на него.— А ты, Пианист, оказывается, чокнутый, — сказала она. — Ты знаешь об этом?
Парнелл устало прислонился к двери вагона и, прижав к груди свечи, печально согласился с ней: Наверное, ты права.
— Конечно права, — ответила Барыжница, решительно кивнув. — Ты чокнутый.
— Действительно, — попытался отшутиться он. — Торговаться с тобой — это чистое безумие.
Однако женщина по-прежнему смотрела на него с брезгливым сожалением. И тут он вспомнил о пожаре.
— Этим утром на южной стороне что-то горело. Ты не знаешь, что там произошло?
Барыжница усмехнулась и подмигнула ему:
— Конечно знаю. Разве я не рассказывала тебе о вандалах? Они захватили уже почти весь город. На прошлой неделе спалили старого Эдмондса. А теперь то здание с картинами. Вот тоже чокнутые чудики.
Она прошлась по вагону, перекладывая товары с места на место. Сердце Парнелла дрогнуло.
— Ты говоришь о картинной галерее?
— Да, так говорили. Хромой Джек сегодня вернулся из южных районов. Это он рассказал мне о пожаре. Но я никак не пойму, почему вандалам не нравятся картинки и книжки.
Гнев, опаливший нутро старика, быстро превратился в пепел печали. В период кризиса погибло множество сокровищ культуры. И вот теперь уничтожаются остатки цивилизации.
— Зачем они это делают? — возмутился он, опускаясь на сиденье, — ему нужно было успокоиться и унять нервную дрожь. — Какой смысл в их поступках?
— А кого это волнует? — ответила женщина. — Человека книжкой не накормишь и картинкой не обогреешь. Конечно, вандалы чокнутые, что сжигают дома, но кого это волнует в наши дни?
— Верно, — произнес старик. — Совершенно верно.
Слова, которые всплывали в его уме, ничего бы не значили для Барыжницы. Оставалось лишь скрыть свою печаль от чужих глаз. Сжав зубы, он устало сложил покупки в сумку и вышел из трамвая. Торговка смотрела ему вслед с брезгливым недовольством. Ее муж сидел на крыше вагона и, баюкая на руках дробовик, неотрывно вглядывался в темневший горизонт.
Утром следующего дня Парнелл снова охотился на крыс среди руин на западной окраине Лондона. После нескольких часов ему улыбнулась удача: он забрел на заросший задний двор одного из коттеджей и увидел там несколько кроличьих нор. Старику удалось поймать двух зазевавшихся кроликов, прежде чем другие разбежались. Остаток утра он провел у себя, свежуя и поджаривая тушки, засаливая шкурки и готовясь к походу в центр. После обеда Парнелл вновь пробрался в концертный зал и начал работу по настройке рояля. Будь он профессиональным настройщиком, дело двигалось бы куда скорее. Парнелл уже пробовал и ошибался, прислушивался к каждой струне, сравнивал ее звучание с другой, уже настроенной, затем использовал камертон и снова подтягивал колки ржавым ключом.
Измеряя время количеством сгоревших свечей, он ежедневно уходил домой до наступления темноты. Дни походили один на другой. На какой-то стадии настройки он почти перестал доверять своему слуху и делал долгие паузы, прежде чем возобновить работу. Каждый раз, когда он выходил из зала, чтобы перекусить или освежить восприятие звуков, на горизонте в том или ином районе города поднимались столбы дыма.
И вот наступил день, когда он закончил работу. Проверив инструмент по гаммам и простым упражнениям, Парнелл уверился в настройке. И тогда он понял, что страшится последнего испытания. Он боялся сесть за рояль и сыграть большое произведение. Его руки все еще помнили любимые композиции, но в сердце жил нелепый страх — страх того, что он будет сбиваться с ритма или исковеркает музыку неверными нотами. Все это время он тренировал руки. Его пальцы были сильными и гибкими благодаря упорным сражениям со старым фортепьяно, стоявшим дома. Однако он не был уверен, что они сохранили былую сноровку. Ведь прошло столько времени.