Апостол

Сергий Павел был поражен. Ничто не могло убедить этого образованного римлянина сильнее. Он понял, что учение, о котором говорят апостолы — не пустая болтовня, но сама правда, обладающая удивительной мощью: "Тогда проконсул, увидев происшедшее, уверовал, дивясь учению Господню". У нас нет сведений о дальнейшей судьбе Сергия Павла, так как Лука не написал подробной истории распространения христианства. Но в 1912 году знаменитый археолог сэр Вильям Рамзай обнаружил во время раскопо к в Анатолии письменные источники, свидетельствующие, что Сергий Павел повлиял на свою дочь, и она стала христианкой; но сын его, будущий наместник в Галатии, получавший образование в Риме как раз в то время, когда отец его был проконсулом Кипра, остался язычником.

Для Павла и Варнавы случившееся было еще одним подтверждением того, что Бог открыл врата для язычников. И Варнава отказался от руководства. Он с радостью понял, что Павел исполнен Духом Святым, Который говорит ему, что делать и как вести других — в незнаемое.

Глава 9. В Галатию

"Павел и бывшие с ним" отправились в еще одно короткое плавание: на северо-запад, к берегам Памфилии, в Малую Азию. Наконец они стали настоящими первопроходцами — Памфилия лежала значительно западнее тех мест, где Павел бывал раньше. Ни в самой Памфилии, ни дальше на запад христиан еще не было.

Так, в возрасте уже около пятидесяти лет, когда обычные люди предпочитают устроиться в жизни поудобнее и ищут надежного прибежища, Павел отправился в свои тяжкие странствия. Против него был весь тогдашний философский мир, все величайшие мыслители и ведущие религии античного общества. Но союзником Павла была извечная, нескончаемая жажда людей узнать правду и найти спасение. В первом веке так же, как и в двадцатом, одни люди были набожны, другие полны предрассудков, третьи прямо заявляли, что они — материалисты. Но в те времена (как сейчас в Индии) все люди, независимо от взглядов и убеждений, отдавали положенную дань богам. Некоторые, отвергая всякую религию, верили только в человека. Но и в их сердцах жила та же тревога и надежда.

Корабль вошел в Атталийский залив. Оставив позади большую гору, возвышающуюся над гаванью города Атталии, странники проплыли несколько выше по течению реки Цестр и бросили якорь в небольшой гавани поблизости от окруженной стенами Пергии — туманного, спрятавшегося в глубине материка городка. Храмовый центр Пергии, Акрополь, располагался выше в горах. Павел не хотел останавливаться здесь, он хотел идти дальше — торопился туда, во внутренние земли Анатолии, за хребты гор, нависшие над узкой долиной еще круче и грознее, чем знакомый Павлу Восточный Тавр. Дикие горы эти внушали трепет и почтение киприоту Варнаве и иудеянину Марку, привыкшим к скромным, округлым возвышенностям.

Отсюда Марк вернулся в Иерусалим.

Павлу такое поведение должно было показаться бегством с передовых позиций. Высказывается немало предположений в попытке объяснить возвращение Марка. Одни считают, что в Пергии Павел заболел малярией и поэтому решил взобраться повыше в горы, где воздух был здоровей и прохладней (а не потому, что просто хотел идти дальше) — а Марк испугался трудностей пути; но вряд ли будущий евангелист оставил бы родственника и больного одних в чужой стране. Другие полагают, что апостолы, по мнению Марка, превысили свои полномочия, направляясь в дикие языческие страны. Но это предположение противоречит тому бесспорному факту, что Марк написал свое Евангелие специально для римлян! — то есть, у него не могло быть таких предубеждений. Может быть, Марку не нравилось служить под руководством Варнавы, а может быть, он просто струсил — кто знает? Его могла охватить острая тоска по дому, даже по возлюбленной. Но что бы ни было причиной его отъезда, отступление Марка нанесло Павлу удар, который он помнил много лет.

Варнава и Павел пересекли долину, над которой нависла неоседающая пыль римской дороги, и на следующий день поднялись в горы по крутым ложбинам, среди раскаленных солнцем серых скал.

Повозка или телега были бы бесполезны в такой местности. Современная дорога в этих местах проложена полого, серпантином, но римский тракт поднимался прямо вверх на перевал, заставляя любого путника, старого или молодого, уставать и покрываться потом. Апостолы достигли неприятных на вид мест, покрытых разбросанными там и сям огромными валунами, между которыми теснились низкорослые, почти карликовые сосны. В те годы, после мирного правления Августа и еще до ужасов Нерона, римские дороги были безопаснее, чем на тысячу лет раньше или позже — но Павел и Варнава вступали в один из тех немногих районов, где не было постоянных патрулей. Разбойники и дикие горцы могли без труда расправиться с одинокими путниками. Поэтому апостолы пристали к одному из торговых караванов.

Каждую ночь караванщики разжигали большой костер, и все спали вокруг него, ногами к теплу. Павлу, как и остальным путникам, приходилось нести ночную стражу, завернувшись в овчину. Перед рассветом собирались в дорогу, ели оливки и козий сыр, для обогрева пили подогретое вино (чай не был еще известен нигде, кроме Китая, а кофе не знали даже арабы). Пускались в путь до восхода солнца, чтобы одолеть большую часть дороги до наступления жары, и делали лишь кратковременные привалы, стараясь пройти километров 25. Затем готовили пищу, смазывали кожу оливковым маслом и отдыхали в тени.

Это был долгий путь. День за днем, однообразно питаясь высоко в горах, путники не чувствовали желания ускорить шаг, удлинить маршрут или, как это делают верховые, совершить лишний вечерний перегон. Полуденная жара, внезапные ливни, наполняющие ущелья бурными потоками, ночной холод и сон на камнях, когда коченеют ноги и болят старые раны, опасность неожиданного нападения… Это первое путешествие Павла было одним из самых трудных.

Во втором Послании к Коринфянам, мы найдем у Павла мерные, звучные строки, отдаленно напоминающие ритм походного марша: "в опасностях на реках, в опасностях от разбойников… в труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе…"

В старости Павел скажет: "я научился быть довольным тем, что у меня есть; умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии, научился всему и во всем, насыщаться и терпеть голод, быть в обилии и в недостатке, все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе". Или: "готов ко всему чрез силу Единого, живущего во мне". Такую тайну нельзя постигнуть сразу. Вполне может быть, что мужество и уверенность подчас покидали Павла в пути, наверное, ему стоило большого труда и проявлять выдержку, договариваясь об оплате с жадными содержателями постоялых дворов.

Рядом с уравновешенным, спокойным Варнавой Павел стал опытным путешественником, подбодряющим слабых и боязливых, смеющимся над трудностями. Викторианский биограф Дж. С. Хаусон считал, что у Павла полностью отсутствовало чувство юмора. Действительно, иудеи тех времен были людьми, не расположенными все время веселиться. Но человек, столько написавший о радости — "радуйтесь в Господе всегда", "любовь, радость, мир", "возликуйте в сердцах ваших", "Бог, щедро дающий нам всего на радость" — такой человек не мог быть вечно угрюм. Способность к веселью пробудилась в Павле после обращения к вере — не грубовато-покровительственный юмор англичан викторианской эпохи, не циничная сатира и легкомыслие, какими нас потчует пресса двадцатого века, — нет, он обрел дар не относиться чересчур серьезно к себе и собственным невзгодам. У Павла бывали приступы депрессии, возможно была даже какая-то предрасположенность к меланхолии, но он, тем не менее, всегда получал удовольствие от жизни.

Итак, они перевалили через горы и оказались в обширнейшей провинции Галатия, занимающей большую часть центральной Анатолии. Там, на более плоской местности, караван распался, и Павел с Варнавой продолжили свой путь самостоятельно. Так они дошли до одного из красивейших озер в мире, тогда называвшегося Лимнайским, а сейчас — озером Эгридир. Окружающие его холмы, покрытая снегом гора слева и другая (Олимп) — впереди — подчеркивали необычайную бирюзу вод.

В течение трех дней шли они по прибрежной тропе. Везде, где холмы отступали от озера, теснились жилища, сделанные из тростника, в изобилии растущего по берегам. Апостолы легко нашли себе пристанище, возможно, что они рассказывали о своей миссии: они просто были не в состоянии не делиться благой вестью с прохожими, хотя Павел предпочитал "засевать поле", а не "выбрасывать семена на обочину". Радушие и духовный голод всех, кто давал им кров, — неважно, были ли они рабами или хозяевами крошечных "ферм" — являлись залогом грядущих удивительных перемен.