Аппендикс

Потолок стал темно-красным, почти как перья птицы рельги. Розовый светящийся шарик часов стоял точно посередине шкалы. В это время на борту "Лайфстара" спали все, кроме дежурного пилота в первой централи. Командор вышел из каюты. В красном сумраке коридора черный пластик пола казался зеленоватым. Ноги по щиколотку тонули в его упругой пушистости, и командору на мгновение почудилось, что он бредет по высокому мху Полярных Болот(

Тоннельный морфеатор был ярко освещен, и командор на секунду прикрыл глаза. Потом он пошел вдоль рада стоящих у стены саркофагов, в которых, балансируя где-то на грани сна и смерти, лежали десантники -- руки крейсера.

Умные руки( Для того чтобы стать десантником, кроме идеального физического и психического здоровья, требовалось еще историческое, философское, техническое и лингвистическое образование, не считая, конечно, курса самой Школы десантников. В торец каждого саркофага была вмонтирована пластинка со стереопортретом десантника и его психологическим индексом, а ниже, вплетаясь в опоясывающий саркофаг орнамент, горели маленькие зеленые звездочки: после каждого десанта их становится одной больше.

Командор шел медленно, иногда еще больше замедляя шаги, но ни разу не остановился. Он знал, куда идет, хотя и не хотел в этом признаваться.

Из светящейся глубины люминогласса предпоследнего, одиннадцатого саркофага на него взглянуло молодое, улыбающееся лицо. Под портретом горела единственная звездочка. Командор остановился и прислонился спиной к стене.

– - Здравствуй, -- сказал он.

Десантник на портрете улыбался.

– - Побеседуем?
– - спросил командор. Он прикрыл глаза и отчетливо услышал:

– - Хорошо, командор.

– - Я могу послать тебя.

– - Тем лучше, командор.

– - Ты думаешь? Ведь это не Алладон. Там ты имел дело только со стихиями. И там ты был не один. А здесь ты будешь один. Ты будешь бороться за люден, во имя Разума, но ты пойдешь против человека. И против Разума тоже.

– - Софистика, командор.
– - Нет, правда. Борясь за общее, мы часто жертвуем частным. Знаешь, что это значит?

– - Я кончил Школу десантников, командор.

– - И руки твои уже не будут чисты.

– - Мы служим Разуму, командор.

– - Кровь есть кровь.

– - Это благородная кровь, командор.

– - Ты прав, благородная. Но облагораживает ли она руки?

– - Это слова. Я пойду, командор.

– - Хорошо, ты пойдешь.

Командор открыл глаза и еще раз, с каким-то ему самому до конца не понятным чувством повторил:

– - Хорошо, ты пойдешь.

(Вся диагностическая группа собралась во второй централи. Антрополог, стоя перед шаром ваятора, водил по его поверхности лучом карандаша, занимаясь тонкой доводкой, абсолютно невидимой и непостижимой для неспециалиста. Но когда он опустил руку и выключил карандаш, фигура в шаре зажила -- странной, неподвижной, мертвой жизнью.

– - Все, -- сказал антрополог.
– - Хорош?

– - Хорош, -- откликнулся этнограф.
– - Хорош и похож(

– - Человек( -- пробормотал археолог.

– - Нет, -- возразил антрополог.
– - Похож, но не человек. Гуманоид Фигурного материка Планеты Больных Камней.
– - И, обращаясь к командору, спросил: -- Кто пойдет в десант, командор?

– - Все равно.
– - сказал тот.
– - Любой Перед делом все равны, -- и, заметив протестующий жест психолога, добавил: -- Если это достаточно простое дело, конечно.

Он подошел к панели тоннельного морфеатора и, не глядя, нажал одну из клавиш будящего комплекса.

Одиннадцатую клавишу.

"0,4700191 галактической секунды Эры ХIV Сверхновой. Закончена общая подготовка десантника и проведен инструктаж.

0,4700195. Десантник занял место в хроноскафе.

0,4700200. Хроноскафу дан старт("

II

Они беседовали, сидя за угловым столиком а малом зале "Ванданж де Бургонь". Д(Эрбинвилль был хорошим собеседником, и разговор не носил натянуто-одностороннего характера, хотя Огюст принимал в нем все меньше участия. Вытянув длинные ноги и мечтательно улыбаясь, он слушал и лениво пощипывал виноградную гроздь. От легитимистов д(Эрбинвилль перешел к республиканцам и теперь ядовито высмеивал их одного за другим -- не всегда, быть может, справедливо, но, безусловно, остроумно.

– - Послушайте, Пеше, -- неожиданно спросил Огюст.
– - Вы не верите в Республику?

Д(Эрбинвилль с сожалением посмотрел на него.

– - Неверие в вождей еще не говорит о неверии в дело, -- ответил он.

– - Странно( -- Огюст все так же мечтательно улыбался, глядя куда-то в пространство.
– - Такой аристократ, настоящий аристократ, -- и равенство, братство(

– - Дорогой мой Огюст, мы с вами оба историки; и я думаю, вы должны понимать: строй может измениться, принцип же -- никогда. При тирании фараонов и при афинской демократии, при Людовике XIV и в конституционной Англии -- везде была и есть аристократия. И она будет существовать вечно, ибо при любом строе государству нужен мозг, -- а в этой роли может выступать только аристократия. Может измениться имя элиты, но ведь не в имени дело.

– - Дело в том, чтобы оказаться в ее составе, не так ли?

Д(Эрбинвилль молча пожал плечами, -- разве может быть иначе? Но вслух сказал:

– - Разве это так уж обязательно? Главное в конечном счете -- величие Франции.

– - А кем было создано это величие? Шарлемань и Людовик XIV, Роланд и Байяр( А потом -- потом пришли санкюлоты. Генрих IV хотел, чтобы у каждого француза была курица в супе, а они -- чтобы голова каждого порядочного француза лежала в корзине гильотины. Террор, казни, бедствия и разорение -национальный позор Франции! Конюх и пивовар, вотирующие смерть Людовика XIV! Вспомните судьбу Филиппа Эгалите: для того, чтобы оказаться в рядах новой аристократии, недостаточно прибавить к имени модное словечко. Надо либо сохранить старую элиту, либо сформировать новую уже сейчас. Ибо выскочка у власти -- тоже страшная вещь. Не потому ли Наполеон расстрелял герцога Энгиенского, что бедный корсиканец Бонапарт учился на деньги его деда? На вашем пути я вижу препятствия двух родов(

– - На нашем пути, -- поправил д(Эрбинвилль.

– - О, нет. Вы правильно сказали, Пеше, мы оба историки. Но в то время как вы ставите свое знание на службу моменту, я ценю знание само по себе. Я лишен всякого честолюбия. Кроме научного, разумеется. Для меня лавры Шампольона во сто крат ценнее лавров Наполеона. Я стою над схваткой, и мой взор устремлен в прошлое и будущее. Я могу себе это позволить, так как в настоящем не испытываю голода. Вы, Пеше, честолюбивы, а это самый страшный вид голода. Тем более, когда его трудно -- я не хочу сказать невозможно -утолить.

– - Не слишком ли вы пессимистичны, Огюст?
– - спросил д(Эрбинвилль, разливая бургундское.
– - Давайте лучше выпьем -- это вино способно даже самого мрачного пессимиста превратить в восторженного юнца.

– - В таком случае мне угрожает опасность стать младенцем, -- улыбнулся Огюст.

– - А бургундское вино здесь превосходно, -- сказал д'Эрбинвилль, пригубляя вино.
– - Оно как хорошая любовница. Каждый глоток божественен, но предвкушение следующего -- еще лучше. Так какие же тернии вы видите на моем пути, Огюст?