Апрельский туман

– А не сходить ли нам сегодня в гости?

Мама сразу перестает плакать, а от моей умиротворенности не остается и следа. Так называемые «гости» – это место, где я обречена ежесекундно испытывать чувство неловкости и стыда, где меня на каждом шагу подстерегают лица, вызывающие в памяти самые тяжелые ассоциации, самые гнетущие воспоминания, это то место, где я окончательно лишусь того спокойствия, которое обрела с таким трудом! И все придется начинать сначала. Я понимаю Сизифа и искренне ему сочувствую.

И все-таки в гости придется пойти. Взялся за гуж – не говори, что не дюж. А взялся обманывать – не говори вообще ничего. Так будет меньше шансов выдать себя. Творческие личности – народ непростой, можно сказать, сложный. Но когда их собирается больше четырех штук в одном доме – это сложнее корпускулярно-волновой теории света. В доме, куда мы пришли, творческих личностей было четыре с половиной: родители, двое детей и кошка – и все нестандартные, все замкнутые в своей высокохудожественной норке, все упоенные своей оригинальностью и особым видением мира. И если они что-то делали или говорили – сразу было видно, что они художники, а если вы не убедились в этом с первого взгляда – вы ничтожество и дебил, и наука здесь бессильна.

Родителей они искренне презирали за их приземленные натуры, – это стало очевидным в самый первый наш визит, когда дядя только познакомил нас. Для него общение с этими людьми было отдушиной в крохотном, убогом городке – еще бы, после стольких лет жизни в мегаполисе оказаться здесь – наверное, это было очень тяжело. И он заставлял себя верить в то, что они его друзья, с которыми можно поговорить на волнующие темы, которые всегда готовы поддержать во время творческого кризиса и помочь выйти из него. В общем, считай, родственные души.

Как это всегда бывает, дети отделились от родителей, и на мою долю выпало знакомство с долговязым длинноволосым мальчиком. «Викто-ор!» – позвала его высокая худая женщина, и по тому, как она прогнусавила его имя с ударением на последнем слоге (видимо, на французский манер), и по гордости, которую излучало ее лицо, я поняла, что общество этого типа вряд ли будет приятным. Исполненный достоинства Виктoр спустился по лестнице, но на последней ступеньке оступился и едва не упал. Раздраженно мотнув головой, он сделал вид, будто так было задумано по сценарию. Но мне стало ясно, что он никогда не простит нам того, что мы стали свидетелями его унижения.

У него были бесцветные глаза, французский шнобель, куча амбиций и комплексов, но самым неприятным было то, что всех остальных людей (в смысле не-художников) он считал плебсом, созданным, чтобы обеспечивать талантам достойное существование. Он не говорил об этом прямо, но его мировоззрение сквозило в каждом жесте, в каждом взгляде, в каждой отвлеченной с виду фразе. Первым делом Виктoр показал мне мастерскую, в которой все стены были увешаны картинами – одинаково холодными и безрадостными, глядя на которые ты еще больше убеждался в мысли, что жизнь – штука бессмысленная, исключительно однообразная и тягостная.

Он явно ждал похвалы, и я сказала, что эти картины напоминают мне немецких экспрессионистов. Виктoр высоко поднял оскорбленную бровь и гробовым голосом заявил, что у каждого в их семье – уникальный, ни на кого не похожий стиль, а видеть здесь влияние экспрессионистов – значит вообще ничего не смыслить в «искусстве». Я промолчала, и мы пошли пить чай.

– Ну как? – спросили меня родители, когда мы пришли домой.

– Ну и снобы, – меня так и подмывало сказать что-нибудь едкое, чтобы хоть заочно отомстить этим напыщенным индюкам, которые от души презирали нашу семью и даже не пытались этого скрыть. Но потом я увидела, какая опустошенность и униженность скрывается за натянутыми улыбками родителей, а, с другой стороны, дядя смотрел на меня с такой надеждой на понимание (он всегда считал, что мы с ним одного поля ягоды), что я решила в очередной раз соврать во благо. Поэтому увлеченно описывала им свои впечатления, восхищалась талантливостью всей семьи, удивилась эрудированности Виктора и изысканности манер его родителей. На самом деле их дом был холодным и неуютным, претендующим своей кособокостью на принадлежность к постмодернистской архитектуре, но я сказала, что он похож на волшебный замок, где так и ждешь появления фей и эльфов. Хотя наверняка и феи, и музы, да и просто обычные люди обходили по возможности этот дом стороной.

И чем фальшивее звучали мои слова, тем оживленнее становились родительские лица, тем увереннее оглядывал их дядя, тем легче было на сердце у всех троих – и отчасти у меня. Но в то же время мне казался чрезвычайно странным и нелепым тот факт, что от мнения двенадцатилетнего ребенка зависят душевное равновесие, настроение и самооценка трех взрослых, состоявшихся как личности людей. А еще я почувствовала ужасную тяжесть, оттого что снова наврала им с три короба, снова предала себя, пусть даже из лучших побуждений. Но больше, чем это единичное предательство, меня угнетала общая закономерность: от правды были одни неприятности.

Родители с тех пор и до сегодняшнего дня искренне верили, что мне ужасно интересно общество Виктoра, а походы в этот дом-музей для меня – что-то вроде маленького праздника. Пребывая непоколебимыми в этом убеждении, они каждый раз пересиливали себя, подавляли свою гордость и, зная, на какое презрение и антипатию обречены в этом доме, с неизменным постоянством наведывались к художникам. Наверное, им приятно было чувствовать, что это оправданная жертва, – ведь мне там хорошо, а ради моего блага они способны на все. И я уже не могла подвести и разочаровать их.

Поскольку общих интересов было катастрофически мало, а отношения нужно было хоть как-то поддерживать, родители всячески пытались услужить художникам, задобрить их, давить на жалость, честолюбие, гордость, льстить и подобострастничать, – лишь бы сохранить хрупкие, эфемерные, существующие исключительно в родительском воображении отношения.

Но все эти поползновения художники холодно обрывали и недвусмысленно давали понять, что гусь свинье не товарищ.

Дядя был единственным звеном, относительно прочно соединяющим нашу песчаную связь. Для него сам факт их принадлежности к касте «художников» a priori перекрывал все недостатки. Они были причастны к трансцендентному – и никакая земная преданность и верность, никакое человеческое тепло и участие, которые он с избытком находил в нашем доме, не могли сравниться по значимости с их «метафизическим складом ума».

Как большинство умных или считающих себя умными людей, дядя полагал опыт приобщения души к тайнам бытия посредством выхода за пределы тела непременным условием возвышения над массой – инертной, мещанской, погруженной в свои убогие хлопоты, – необходимым доказательством причастности к аристократии духа, атрибутом творческой личности. Поэтому еще в ранней юности он перепробовал уйму всяких психотехник, медитативных методик, «препаратов», способствующих, согласно расхожему мнению, прозрению, прорыву к Мировой Душе и прочим вариантам сумасшествия. Как говорится, в сухом остатке он ни к чему особенно не приобщился, зато много к чему пристрастился, да и нервы износил до дыр.

В общем, из всех увлечений бурной молодости дядя остался верен только китайской культуре, а если точнее – китайской астрологии и науке о магических числах. И здесь крылась еще одна причина его симпатии к художникам: все четверо были Драконами – Пятая Земная Ветвь – знак зодиака Овен – Чень по-китайски – Вождь. Сам дядя был Крысой, но все равно он составлял с художниками Треугольник Духовного Родства – и это невероятно ему импонировало. В приступах распирающего его чувства солидарности он часами мог цитировать китайский гороскоп, будучи убежденным, что если уж ты родился Зайцем-конформистом (тут следовала пауза и ироничный взгляд в сторону папы), то тут ничего не поделаешь: ничего толкового и оригинального из тебя не выйдет. Оставаясь непоколебимым в этом убеждении, дядя непременно хотел склонить к нему всех окружающих. В какой-то степени это ему удалось: отдельные отрывки из его настольной книги знала наизусть вся наша семья. И если бы Пес вдруг обрел дар человеческой речи, он бы без запинки продекламировал: «Отличающиеся новаторским, созидательным складом ума, Созидатели любят брать на себя руководство, а присущий им энтузиазм делает из них способных и бесстрашных лидеров»… и т. д. и т. п.