Аптека Пеля

Санек обмяк, отпустил решетку и обернулся – в углу, облаченный в парадный китель и джинсы, скрестив тощие ноги и сдвинув густые щетки сивых бровей, сидел дед Артюхин.

– Как?! – простонал парень, плюхаясь на скамейку.

– А вот так! – ответил сокамерник мрачно.

– Но, но… – не веря глазам, забормотал Саня. – Как вы исчезли?

– Если бы спросили – куда? Я бы ответил так же – не знаю! – дед помедлил и добавил доверительным шепотом: «Теперь-то вы верите, что я градоначальник Санкт-Петербурга!»

– Верю, – кивнул парень и неумело перекрестился.

– Не бес я. Не бойтесь. Я продукт неудачного эксперимента. Если желаете, могу рассказать.

Санек желал, очень желала. Его аж трясло, как желал. Похоже, Артюхин словил тот же приход, что и они с Лушей… но от чего?

Петр Михайлович тяжко вздохнул, прикрыл глаза, вытянул ноги, пошевелили грязноватыми пальцами и начал скрипуче, чуть заметно раскачиваясь из стороны в сторону:

– Род мой малоросский, дворянский. Гимназия, военное училище. Воевал в русско-турецкую. Закончил академию. Женился. Детей завел. Высочайшим повелением был ко двору допущен. Да-с. А с семейством каждое лето мы в Сочи отдыхали. Жена моя, Анна Сергеевна, любила путешествовать, такая неугомонная была. Открыла она там для себя место удивительной природы, Красная Поляна называлось. Потом то его в Романовск окрестили. Горное местечко с целебным климатом, так нам приглянулось, что я Николай Александровичу посоветовал обзавестись резиденцией в этом райском уголке. Мой совет пришелся ко двору. Да-с. И решено было выстроить царский охотничий домик на случай приезда. А надзирать за строительством государь поставил вашего покорного слугу. От щедрот царских, да и от излишек строительных, хе-х, я и себе домик соорудил каменный, в кипарисовой рощице рядом с целебным источником. Каюсь. Еще и на цементный заводик неподалеку хватило.

За два года стройки место преобразилось. Сановные, да богатые дачники из столицы, прослышав о кавказском парадизе, настроили знатных домиков неподалеку от царского. И члены государственной думы, и графы, и промышленники, и генералы. Юристы, артисты, доктора знаменитые… А среди них был один известный в Петербурге фармацевт, доктор медицинской химии Александр Васильевич Пёль. Как-то пересеклись мы с ним за вистом у графа Бобринского. Правда, Александр Васильевич не играл. Покуривал сигару, да на нас поглядывал, грешных. Страстишка, я вам доложу, не из приятных, но затягивает, точно в речной омут. И с головой. Картежник я был азартный, хоть и прикрыл все игральные дома в столице. А вот сам… Но я удачливый был. Нужная масть к рукам так и липла. Помню, у купца Морозова взял за преферансом десятин сорок земли у Черного моря… Так вот. Как-то разговор у нас зашел про мужскую силу. Тут профессор нам предложил свой новый порошок спермин. Средство уникальное. Эликсир жизни. А я к тому времени, хоть и в силах был немалых, а вот облысел на темени неприлично. Волос сделался тонким, жирнился быстро. Чего мне только жена не предлагала для росту. Каких новомодных шампуней и масел. Все попусту. На следующий день посыльный принес мне презент от профессора – несколько флаконов. Жена уговорила и я начал курс. Не поверите – волосы мои ожили, заколосились густо на макушке и темени. До сих пор дремучим лесом стоят, не продраться. – Ваше превосходительство для наглядности ухватил себя за шевелюру и подергал.

Саня слушал с таинственным предвкушением, распахнув глаза, стараясь и звука не пропустить. А дед тем временем неспешно подбирался к самому главному.

– Дело было уже в Петербурге. Кажется в девятьсот седьмом. Я тогда уже губернаторствовал. Ложится мне на стол бумага, секретное донесение, мол, доктор химии Пёль в своей лаборатории проводит опасные опыты. Пуская по ночам из башенной трубы неведомые пары в атмосферу. Да такие зловредные, что у жителей близлежащих домов случаются галлюцинации и обмороки. Компания по дискредитации господина Пёля тогда уже вовсю раскручивалась газетчиками, писавшими неимоверную чушь про, то, что поставщик двора Его Императорского Величества занимается магией и алхимическими опытами, как и его папаша, перегоняя ртуть в золото. Неконтролируемое производство, которого может подорвать финансовые основы государства. Этакая околесица!

Артюхин умолк, перестал раскачиваться, свесил ноги и по-кучерски сгорбившись, уставился в пол. Только плечи его синхронно подергивались, будто сквозь ветхое тело пропускают слабые токи. Неожиданно дед вскинул голову и, осклабился, – в темной пасти кроваво сверкнул единственный клык. Санек отшатнулся, так что ушиб затылок о стену.

Ваше превосходительство, уловил искру паники в глазах собеседника и, растянув губы в широкой улыбке, щелкнул пальцами по блестевшему зубу.

«Натуральный рубин. Один и остался», – уже печально вздохнул он и продолжил:

– Поначалу я думал, что так конкуренты сводят счеты с профессором. У всякого человека достигшего определенных высот в своем деле найдется с дюжину злопыхателей. Но оказалось полицейское ведомство давно присматривается к господину Пёлю и его подозрительным опытам в башне. Полицейский департамент это знаете ли, не дровами на Сенном торговать. Там люди серьезные. Шуток не шутят.

Не скрою, к господину Пёлю я питал теплые чувства. И так случилось, что в ближайшие выходные мы отправились с семейством подышать морским воздухом в Петергоф. И удивительным образом встретили в парке Александра Васильевича. Там и состоялся наш тет-а-тет. Нарушая все инструкции, я сообщил профессору об интересе сыскной полиции к его занятиям в башне. Что корреспонденцию просматривают на предмет политической и социальной опасности его действий, как они подозревают, направленных против существующего порядка вещей в государстве и обществе. Доктор меня выслушал, поблагодарил и мы расстались. Оказалось навсегда. Через год, в девятьсот восьмом, в конце августа пришла печальная весть – господин Пёль, будучи в Берлине на каком-то научном симпозиуме скоропостижно скончался. Похоронили его на Волковском лютеранском кладбище. Да-с. Рихард и Альфред продолжили дело отца. И фабрика работала и лаборатория…

– Отчего он умер? – перебил Санек, нескончаемо длинный рассказ, ему натерпелось приблизить финал. Он всерьез опасался, что дед начнет повесть о Рихарде и Альфреде, позабыв за подробностями о цели – как «ваше превосходительство» из камеры свинтил.

– Слышал, что случился сердечный припадок, – продолжил рассказчик. – А ведь человек был здорового сложения. Можно сказать атлет. Так вот… – Артюхин неожиданно поднялся, в три прыжка оказался у решетки, сунул между прутьев нос и осмотрелся. Пустой коридорчик его успокоил и он вернулся в свой угол, чтобы продолжить:

– Через месяц после всех этих печальных событий, получаю я бандероль от господина Супейкина. Никогда о таком не слышал. В кабинете раскрыл. А внутри сафьяновой коробочки пузырек, прикрыт визиткой. Кстати вот он. – Дед извлек из кармана бордовую стекляшку, очертаниями напоминавшую кабаний клык и тут же спрятал, не дав разглядеть подробности. – Так вот. На визитке от руки: «Вдохнуть при смертельной опасности. С благодарностью за все, Ваш А.В.П.». Я сразу понял, что это от него.

– От кого?

– Как от кого? От Александра Васильевича Пёля.

– Вдохнули?

– Не сразу. Тогда надобности не было. Да к тому же пузырек пустым оказался, правда, сургучом запечатан. Повертел я его, понюхал. Да вместе с коробочкой в сейф потайной сунул. И забыл. А накануне войны летом четырнадцатого меня отчислили от должности. В пятнадцатом уволили в отставку и исключили из свиты. Дело завели за растрату казенных денег на сто пятьдесят тысяч. Вплоть до семнадцатого года вашего покорного слугу в шаромыжниках числили. На фронт не брали. Тянулась эта канитель до революции. А после большевики такой пожар раздули, что все в нем сгорело. И дело мое и держава великая. Эх! – Артюхин махнул рукой, отгоняя тяжкие воспоминания, как назойливого комара. И взгляд его сделался каким-то острым, колючим, так, что Санек поежился в своем тулупе вроде снова попал голым под дождь.

– Семейство я сразу по отставке отправил на юг в наше поместье. Позже они за границу уехали. Успели до дел скорбных… Ну, да это не важно. Так вот, когда в столице уже неспокойно было, я решил, что нужно к своим на юг пробираться. В месте потайном еще кое-что оставалось из денег и драгоценностей. Там и флакончик от профессора обнаружился. Я про него забыл совсем за десять лет-то. Визитку перечитал, да и сунул в карман пузырек – не натянет, крошечный. К февралю до Армавира добрался. А там уже вовсю красные комиссары орудуют. Военно-революционный комитет. Арестовали меня. Запихали в товарный вагон к остальными офицерами, большинство из Персии возвращались, и повезли неизвестно куда. Около шести утра встали, не доезжая станции. Снаружи шум. Дверь открыли, а там солдатня беснуется. Обступили вагон. Казни требует. Помню, мороз был, не мороз – стужа. Восход такой страшный. Поле белое до горизонта сверкает, и солнце над ним плывет, как желтый зрачок в крови. Ух, и жутко мне стало. Каким-то звериным чутьем понял – смерть моя пришла. Стали по одному выдергивать из вагона, раздевать до исподнего и гнать в поле, а там через пятьдесят шагов – пуля в спину. Да не одна. Тут меня вроде молнией пронзило. Вспомнил про благодарность профессорскую. Вот же она, смертельная опасность. Еще и не сразу отыскал – в кителе дыра, за подкладку завалился подарочек. Еле выудил. А сам все глубже в вагон забиваюсь, успеть хочу. Сургуч царапаю, да, поди, попробуй быстро-то. Чувствую, ноготь сорвал, но продолжаю, зубами рву. Вроде справился. Пальцем пробку нащупал, в кулаке зажал. Выволокли меня. Гляжу, солдатня вкруг стоит, хохочет, семечки лузгает, женщины какие-то, казаки в бешметах, кубанках… Комиссарша злая, как эта… – Дед кивнул в сторону решетки, – приказывает бекешу скинуть и в поле бежать. Помню, оттолкнул гадину, рванул в поле, пальцем на ходу пробку выбил, пузырек к носу и вдыхаю… вдыхаю… вдыхаю…

Дед завозился в своем углу, тяжело задышал. Было видно как заходила под кителем тощая грудь. Ноздри выпускали воздух с каким-то змеиным шипением. Лицо Артюхина побелело, потеряло черты и сделалось прозрачным. Саня и глазом не успел моргнуть, как деда не стало.

– Твою пасть! – глухо выругался парень и плюхнулся на скамейку, зарывшись лицом в воротник. Сердце, как воробей в кулаке билось неровно и сильно. Остекленевшие, немигающие глаза глядели в густой черный мех, завитки щекотали ресницы. – Завтра же нахрен уеду из чертова Питера.