Арабская литература

Северосирийская школа пришла в упадок вскоре после смерти Сайф ад-Даула, но следует упомянуть еще одно связанное с ней имя запоздалого поэта. Абу-л-'Ала' ал-Ма'арри (973-1057) — это одинокая и неожиданная фигура в арабской литературе. Ослепнув в ранней юности, он тем не менее учился в Алеппо, пы-{63}тался найти счастье в Багдаде, но в конце концов вернулся в свой родной городок. Его ранние стихотворения, собранные в книгу под заглавием Сакт аз-занд, мало отличаются от заурядной искусственной поэзии той эпохи, но в своих более поздних стихотворениях при всей искусственности и сложности рифм и созвучий, на что намекает само название ал-Лузумийат, он выступает не только как великий поэт, но и как великий гуманист и проницательный, хотя и пессимистический, мыслитель. "Избрав разум своим путеводителем, — пишет проф. Никольсон, — он судит о людях и вещах с такой свободой, которая должна была казаться скандальной правителям и привилегированным сословиям того времени. Среди его размышлений о трагедии человечества ярко горит жгучая ненависть к несправедливости, лицемерию и религиозным предрассудкам. Он обнажает порок и глупость в поисках добродетели и мудрости. В его поэзии эпоха изображена без страха или пристрастия, и, — что особенно привлекательно, — сам художник, борясь с сомнениями, все же верит в способность разума разрешить трудные проблемы и найти истину, если только это вообще возможно. Но в Лузуме много однообразия; многое там тривиально, педантично и слишком заумно для нашего вкуса: книга вызывает восторг и презрение, потрясает, утомляет, чарует и отталкивает; но как бы то ни было, она неповторима и бессмертна, ибо выражает личность необыкновенного человека.

Все они заблуждаются — мусульмане, христиане, иудеи и маги;

Двое составляют единую секту человечества:

Один человек умен без религии,

Другой религиозен без ума" **

______________

** R A. Nicholson, Eastern poetry and prose, London, 1912, p. 110.

Мусульманские современники, хотя и стекались толпами на его лекции, совершенно не знали, как к нему отнестись, а их потомки вообще предпочитали Сакт аз-занд, находя в Лузумийат — в философском скептицизме Абу-л-'Ала' и его независимом отношении ко всей обрядовой стороне религии — много такого, что им не нравилось как мусульманам, а его пренебрежение к традиционным канонам арабской поэзии оскорбляло их {64} эстетические чувства. Современные европейские критики ударяются иногда в другую крайность и приписывают ему передовые философские воззрения, от которых сам он, вероятно, отрекся бы с ужасом. Менее удачны были прозаические сочинения Абу-л-'Ала', из которых наиболее важны для нас его «Послания» (Раса'ил); часть составленного самим автором сборника этих «Посланий» сохранилась до наших дней. Послания написаны изысканной рифмованной прозой и изобилуют намеками и литературными тонкостями, из-за которых подобные произведения выглядят в наших глазах искусственными и педантичными.

(б) Ирак при Бувайхидах. В то время как в кружке Сайф ад-Даула еще преобладали подлинно арабские элементы мусульманской литературы, в Багдаде и на востоке их постепенно вытесняло растущее персидское влияние. Этот период отмечен двумя интересными особенностями. Вместо ничтожеств, державших в руках халифат, и грубых бувайхидских правителей покровителями литературы стали многие выдающиеся и безмерно богатые персидские везиры, которые щедро поддерживали все отрасли знания. Самый знаменитый из них — «Сахиб» Ибн 'Аббад (938–995), с которым были связаны все поэты, писатели и ученые той эпохи. Но, поскольку сами везиры были весьма посредственными литераторами, едва ли можно считать случайным то, что они и покровительствовали посредственным литераторам. У везира Ибн ал-'Амида (ум. в 970 г.) библиотекарем был действительно первоклассный историк и автор интересного сочинения по этике Ибн Мискавайх (ум. в 1030 г.), чьи "Опыты народов" первая значительная всеобщая история после ат-Табари, — долго считавшиеся утраченными, обнаруживают замечательную остроту мысли и независимость суждения. Среди общего хора славословий особая нотка звучит у почти забытого Абу Хаййана ат-Таухиди (ум. после 1009 г.), мастера арабской прозы, равного ал-Джахизу, "имама красноречивых, — как говорит Йакут, — единственного и непревзойденного по мудрости, глубине, стилистическому мастерству и силе". В своей "Книге двух везиров" он с такой резкостью изобразил слабости Ибн ал-'Амида и Сахиба, что считалось, будто эта книга приносит несчастье всякому, кто ею владеет. {65}

Однако в то время наибольшим успехом пользовались звучные рифмы и развлекательность. Именно тогда из сказок, переведенных с индийского и персидского языков, начали возникать первые варианты "Тысячи и одной ночи"; в это же время филологи разыскивали в литературе анекдоты, чтобы заменить ими филологическое и схоластическое содержание короткого рассказа. Начиная с ранних произведений судьи ат-Танухи (940–994) под названиями "Радость после трудности" и "Собрание историй", через бесчисленные позднейшие произведения, из которых "Литературная хрестоматия" — ал-Мустатраф ал-Абшихи (1388–1446) может быть названа как одна из лучших и по содержанию и по стилю, новый тип рассказа всегда был необычайно популярен вплоть до наших дней.

Вторая особенность этого периода — основание библиотек и академий во всех крупных городах мусульманского мира. Правители и везиры соперничали друг с другом в приобретении авторских списков и копий ценных произведений и в учреждении учебных заведений (мадраса), не только открытых для всех желающих, но во многих случаях обеспеченных средствами на содержание учащихся и преподавателей, среди которых было немало женщин. Подробности об этих заведениях поразительно интересны. Небольшая школа, основанная в 990 г. в Багдаде, располагала 10400 книгами; крупная библиотека ал-'Азиза в Каире, по самому скромному подсчету, имела 120 тыс. томов, а библиотека ал-Хакама в Кордове была еще больше. Возможно, под названием ал-Фихрист ("Перечень") до нас дошел каталог одной из таких библиотек, составленный ан-Надимом в Багдаде в 987 г. Этот ценнейший труд начинается с раздела о различных языках, разновидностях письма и священных книгах, признаваемых мусульманами, а затем следует семь «бесед» о различных видах арабской литературы филологии, истории, поэзии, геологии, праве, философии, баснях и магии, а в конце — две заключительные беседы о сектах, иноземных религиях и об алхимии. В каждом разделе автор перечисляет все известные книги по этим предметам с краткими биографическими заметками об их авторах и приводит много другого ценного материала по истории культуры Ближнего Востока. Ал-Фихрист показывает, как обшир-{66}на была арабская литература в первые три века ислама и как мало сохранилось до наших дней: от многих авторов до нас дошли лишь небольшие фрагменты, а огромного большинства их мы не знали бы даже по имени.

Остальная литература бувайхидского периода в основном богословская. Этот термин едва ли применим к знаменитому трактату о "Принципах управления" ал-Маварди (ум. в 1058 г.), если бы там не описывалось идеальное управление теократическим государством лишь с незначительными уступками тому, что богословы рассматривали как порочную и незаконную практику того времени. Шииты, конечно, полностью использовали представившуюся возможность действовать открыто, и библиография, составленная юристом Мухаммадом ат-Туси (ум. в 1067 г.), интересна прежде всего тем, что показывает объем шиитской литературы, которая существовала в то время и впоследствии погибла; большая часть ее, несомненно, была умышленно изъята ортодоксальными суннитами. Однако незадолго до этого зайдитская секта шиитов основала независимое государство в Йемене, существующее до наших дней. В этом обособленном уголке они создали довольно большую литературу, памятники которой только недавно были исследованы в Европе, причем обнаружилось, что, несмотря на преобладающую теологическую направленность, они представляют немалый интерес и ценность. Из общей литературы шиитов особо выделяются псевдоэпиграфы, приписываемые зятю пророка 'Али, но написанные двумя братьями тарифами (т. е. потомками 'Али) ал-Муртада (967-1044) и ар-Ради (970- 1016), из которых последний был знаменитым поэтом своего времени. Эти подделки состоят из дивана стихотворений и сочинения под заглавием "Путь красноречия", содержащего мнимые проповеди и письма 'Али. Последнее сочинение, написанное приятным и не слишком витиеватым садж'ем, пользовалось особенно большой славой не только среди шиитов, почитающих его как подлинное творение их имама, но также и среди суннитов. Другое знаменитое дидактическое произведение в стихах, приписываемое 'Али, известное под названием Касидат Зайнаб, является более ранней подделкой одного из второстепенных поэтов начала аббасидской эпохи. {67}

Все эти писатели принадлежат к главной шиитской секте «двенадцатиричников», или «имамитов»; шиитскими лозунгами прикрывалось также другое движение, в значительной мере, если не большею частью, философское по своей сущности, из которого в политической сфере возникли династия Фатимидов и его крайнее ответвление — тайное общество в Сирии и Иране, известное под названием «ассасинов». Литература фатимидского движения, вероятно, ревниво оберегалась и исчезла вместе с его представителями, но существует предположение, что книга, известная под названием "Послания чистых братьев", служила руководством на низших ступенях посвящения. Она составлена группой писателей в Басре незадолго до 1000 г., включает 51 трактат и представляет энциклопедию науки и философии, резюмирующую идеи культурного мусульманского общества десятого века. К тому времени ортодоксальная церковь пошла на компромисс с философией, во многом схожий с подобным же компромиссом в средневековой Европе, на том условии, что доктрины философии не будут доведены до логического завершения. Благодаря тому что послания "чистых братьев" (ихван-ас-сафа') не преступали этих границ, они получили всеобщее признание и распространение во всех мусульманских странах, как в оригинале, так и в извлечениях и переводах. Сначала идут трактаты по математике (№ 16), затем следует введение в философию и логику (№ 7-13). Вслед за этим рассматриваются общие науки (№ 14–21) и антропология (№ 22–30). До сих пор эти учения почти полностью основываются на Аристотеле. Следующий раздел о "Мировой душе" (№ 31 — 40) явно неоплатонический; в заключение рассмотрены "богословские науки", — как и следовало ожидать, с заметным му'тазилитским уклоном.

(в) Восточный И р а н. Хотя иранские династии на востоке поддерживали восстановление персидского языка в качестве литературного, арабский язык еще широко употреблялся в придворных кругах и официальной переписке, а арабские поэты и писатели легко находили широкое покровительство. Самым блестящим, из восточных дворов был двор Саманидов в Бухаре, но особенно знаменит своей приверженностью к наукам был богатый торговый центр Хорезма (нынешняя Хива). {68} Уже в те времена области Аму-Дарьи славились, как и впоследствии, развитием богословских наук, и большинство составителей канонических книг религиозного предания, включая ал-Бухари и Муслима, происходили из Хорасана

С Нишапуром, столицей собственно Хорасана, связаны имена двух самых блестящих литераторов этого периода, ал-Хамадани (969-1007) и ас-Са'алиби (961-1038). Первый, более известный под прозвищем Бади' аз-Заман ("Чудо эпохи"), скитался от одного двора к другому всю свою жизнь, начиная с того дня, когда он покинул Хамадан в двенадцатилетнем возрасте, уже научившись всему, чему только могли научить его учителя, и до самой смерти в Герате. Вот как описывает его ас-Са'алиби — отрывок этот интересен не только сам по себе, но и дает картину развлечений образованного общества того времени, а также помогает понять причину успеха его Макамат: "Он владел искусством чудес, редкостей и диковинок [в слове]. Например, он мог продекламировать стихотворение более чем в пятьдесят строк, которое он слышал всего один раз, запомнить его целиком и повторить его с начала до конца без единой ошибки. Он мог пробежать глазами четыре или пять страниц книги, которую он не знал и никогда не видел, затем повторить их на память в безупречной согласованности. Его просили сочинить стихотворение или написать беседу на какой-нибудь оригинальный или необычный сюжет, и он тотчас выполнял эту задачу. Он часто писал книгу на заданную ему тему, начиная с последней строки и заканчивая первой, и создавал столь же красивое и остроумное сочинение, как и всякое другое. Он украшал бесподобную касиду, сочиненную им самим, своим же прекрасным трактатом, читал стихи прозой и прозу декламировал стихами. Ему давали много рифм, и он слагал по ним изящные стихи, или ему задавали сочинение прозой и стихами на всякие непонятные и трудные темы, и он декламировал, импровизируя, быстрее, чем в мгновение ока. Он мог переводить персидские стихи, полные причудливо выраженных образов, на арабский быстро и блестяще, и проделывал много других удивительных вещей без счета".

Видное место в арабской литературе ал-Хамадани {69} обеспечили не столько его остроумные «Послания», сколько создание им наиболее совершенной формы литературного выражения — макамы, или «собрания». Художественные особенности макамы раз и навсегда были определены этим автором.

"Он нарисовал, — пишет Ченери, — остроумного, бессовестного импровизатора, странствующего с места на место и живущего на подарки, подносимые ему щедрыми ценителями его талантов, а также своеобразного рави или рассказчика, который, постоянно встречаясь с этим импровизатором, рассказывает о его приключениях и повторяет его превосходные сочинения… "Собрание"- это своего рода драматический эпизод, рассказывая который, автор ставит целью показать поэтическое мастерство, красноречие или эрудицию, и ввиду этого тема неизменно подчинена авторской манере, содержание — форме".

Заслуга ал-Хамадани состоит в том, что он в своих Макамат придал древнему сказу с чередованием прозы и стихов (произведение такого типа представлено в европейской литературе "Окассеном и Николет") литературные достоинства садж'а и блеск экспромта, a также с мастерством гения сделал выразителем своего искусства хорошо знакомый персонаж из народного рассказа — остроумного бродягу. Его герой, Абу-л-Фатх из Александрии, владеет всеми тонкостями красноречия и живой речью, которыми, как мы видели, был одарен сам ал-Хамадани. Как образованные, так и необразованные единодушно восхищались его произведением, и, поскольку слава его распространилась по всему мусульманскому миру, появилось много подражателей, имевших больший или меньший успех; однако макама никогда более не достигала той непосредственности и живости, которые, несмотря на изощренную технику, умел вложить в нее ее талантливый создатель. Как указал недавно один критик, макама представляет в семитской литературе наивысшую ступень воплощения литературной темы.