Арбалетчики в Вест-Индии

— Никого. Все или погибли, или проданы. Ну, почти…

— То есть кто-то всё-таки уцелел? — уточнил я для порядка.

— Ну, часть городской черни — из тех, кто всегда лизал римлянам пятки…

— Ладно, успокойся — прошлого не вернуть. Пошли-ка лучше… гм… куда-нибудь, — мы уже договорились с хозяином забегаловки о комнатушках для ночлега и прочего тому подобного времяпрепровождения. Город, в конце-то концов, как называется? Секси, если кто запамятовал. Ну и чем, спрашивается, нормальному человеку, заполнять свой досуг в городе с таким названием? То-то же, гы-гы!

Одно из достоинств этого дела — помимо основного, конечно — ещё и то, что оно здорово прочищает мозги от всякой хрени. Хорошенько вымотавшись и восстанавливая силы форсированной ДЭИРовской прокачкой энергопотоков, я заметил, что и эта часть задачи в общем и целом выполнена успешно. Ну, в пределах возможного, конечно. Понятно, что ТАКОЕ хрен забудешь, но способность соображать и рассуждать здраво к Софонибе вернулась:

— Я неточно выразилась. На самом деле уцелели многие, и не из одной только черни. По словам этого попрошайки, из важных и влиятельных — около половины отвертелись или откупились, из средних — около трети или даже немного больше. Просто среди них — никого из наших, с кем мы общались…

— Ну, всё-таки не весь город, как тебе показалось вначале. Хотя твоим, конечно, не повезло…

— Не повезло… А вот скажи мне, господин… Ну, вот если бы случилось иначе — если бы уцелели и нашлись мои родные — ты позволил бы мне тогда выкупиться на свободу?

— Выкупиться — это вряд ли, — поддразнил я её маленько, — Ну подумай сама, откуда у твоей родни взялось бы столько серебра, сколько ты стоишь. Да ещё и после такого разорения, которое пережил твой город. Пришлось бы отпустить тебя так — не разорять же твою родню окончательно. Хоть и очень не хотелось бы лишаться такой женщины, как ты, но это была бы судьба…

— Но судьбе было угодно иначе…

— Не грусти. Хочешь освободиться — так и скажи. Освобожу, давно заслужила, хоть и жаль тебя терять. Но вот, допустим, освободил бы я тебя хоть прямо сейчас — и куда бы ты пошла? Да даже и, допустим, нашлась бы вдруг каким-то чудом твоя родня — так в том ли она была бы положении, чтобы защитить тебя от всех возможных передряг? Ты видела, что творится в Малаке, и знаешь, что было здесь. Ты думаешь, дальше — в Абдере или Барии — окажется лучше?

— Я понимаю, господин. Вот это — гораздо лучшая защита сейчас, чем даже наше прежнее городское гражданство, — она приподняла на ладони свою серебряную пластинку с моим именем, которую носила на цепочке, — Нашего города больше нет. Вроде бы, никуда не делся, стоит на месте, но уже не наш. Тоскливо это видеть…

— Ничего, завтра уже уплывём отсюда. А то в самом деле…

— Для тебя есть разница?

— Ну, мало ли что? Сама же говоришь, что что не так уж и мало твоих сограждан уцелело. Вот возьмёшь, да повстречаешь ненароком ещё одного какого-нибудь знакомого, да помоложе и пообеспеченнее этого попрошайки, а тот возьмёт, да глаз на тебя положит. А на тебя ведь глаз положить нетрудно. Ну и что тогда прикажешь с тобой делать, а?

— Хи-хи! Я ещё не сошла с ума, чтобы вешаться на шею каждому, кто на меня глаз положит! А у тебя есть чем занять меня, чтобы я ни о чём подобном и не думала! — и ручкой мне туда, где «есть чем», оторва эдакая! Естественно, мы снова занялись хорошим и полезным делом…

— Слушай, Софониба, а я ведь только сейчас сообразил… Как ты вообще в Кордубу-то попасть ухитрилась? — осенило меня, когда мы снова отдыхали после трудов праведных.

— Пригнали, как и других. Ты же сам понимаешь, что нас никто не спрашивал.

— Я не про то. Смотри, что получается — в Кордубе тебя продавали за пятьдесят шекелей. В аттических драхмах это… так-так…

— Семнадцать аттических драхм за десять шекелей, — напомнила она машинально — вот что значит финикийская примесь в породе!

— Да, и это получается… так… ага, восемьдесят пять драхм — меньше сотни. Где-нибудь в Афинах или каком-нибудь другом большом городе за морем ты стоила бы в несколько раз больше. И обратили тебя в рабыню не где-то вдали от моря, а в приморском портовом городе. Любой соображающий в своём деле работорговец погрузил бы тебя на корабль — ну, не одну, конечно, а когда вас таких набралось бы достаточно — и повёз бы за море, где за тебя дали бы настоящую цену, а не погнал бы в Кордубу продавать за бесценок.

— А, вот ты о чём? Нас — тех, кого отобрали — как раз и собирались продать морскому перекупщику, но не сошлись с ним в цене, а потом римляне получили приказ немедленно выступать к Кордубе. Нами заниматься им было некогда, и нас погнали в обозе, чтобы продать при случае позже. После этого римлянам срочно понадобились зачем-то деньги, и нас быстро продали уже кордубскому работорговцу.

— Получается, я должен благодарить Кулхаса за его наступление на Кордубу? Ведь иначе «ваших» римлян не перебросили бы туда в такой спешке, и ты уж точно не досталась бы мне. Выходит, судьба?

— Судьба, господин… И… спасибо Кулхасу…

После этого у нас снова как-то не обнаружилось разгногласий, чем бы нам ещё таким заняться… Наутро, к счастью, не одним только нам было тяжеловато продрать глаза. Матросня нашего купца, да и не только евонная, расслабилась вечером так, что ни о каком утреннем отплытии не могло быть и речи. Торгаши визжали и брызгали слюной, но поделать с этим стихийным бедствием ничего не могли. Поэтому отплыли только около полудня и лишь к вечеру безо всяких приключений прибыли в Абдеру. Следов штурма город не носил, да и странно было бы — в кулхасовско-луксиниевском мятеже Абдера не участвовала. Но Софониба, сама того не желая и совершенно к тому не стремясь, таки сумела пробудить во мне интерес к некоторым специфическим тонкостям. Ради этого интереса я навёл справки и выяснил любопытную картину.

Будучи ещё в границах Дальней Испании, но не поддержав охватившего большую часть провинции восстания, этот финикийский город не дал римлянам повода для военного подавления — нечего было подавлять. Тем не менее, без репрессий чисто полицейского характера не обошлось и здесь. Наводя порядок в провинции, римляне и в Абдере ухитрились «обнаружить» карфагенских шпионов Ганнибала и их многочисленных пособников — общей численностью свыше двух сотен. Приговор — продажа в рабство вместе с семьями — нас почему-то уже абсолютно не удивил. А на улицах города мы обратили внимание, что оккупационная солдатня ведёт себя ещё наглее и бесцеремоннее, чем даже в Малаке. Как-то раз, во избежание вооружённого столкновения с особо охреневшими от безнаказанности италийцами, когда Бенат уже ждал от меня только знака, чтобы покрошить этих уродов фалькатой, мне пришлось даже достать и предъявить их старшему проквесторский «аусвайс», при виде которого тот мигом сдулся и долго извинялся, моментально «вспомнив» даже скверный, но вполне понятный финикийский. В результате нам — в целях недопущения подобных инцидентов в дальнейшем — дали текущий гарнизонный пароль, и пару раз в тот день он нам пригодился. Так то мы, а каково приходится тем, кто не имеет ни блата, ни «ксивы» и не знает пароля, нам довелось понаблюдать собственными глазами.

— У нас перед восстанием творилось то же самое, — тихонько сообщила мне моя бастулонка, — Такое впечатление, будто эти мерзавцы нарочно подбивают горожан на бунт. Тебе не кажется, господин?

— Мне — не кажется. Я в этом давно уже уверен, — ответил я ей на русском языке, который она понимала уже практически полностью, — Думаю, что в Барии будет так же или даже ещё хлеще.

— Из-за того, что ближе к Новому Карфагену? — въехал в мою логику Володя.

— К его рудникам, — поправил Васкес.