Арена

— Всё в порядке, — сказал он после мессы; он был хорош: в чёрной облегающей футболке с Гизмо, и мускулы перекатывались, и на руке татуировка, чуть ниже плеча, кельтская вязь; тёмно-синие узкие джинсы с порванной коленкой, оранжевые кеды; прямой нос, алые пухлые губы, чёрные яркие ресницы, карие глаза — при ярко-рыжих волосах; «чёрт возьми, — подумала Ангел, — где были мои глаза; он похож на ночной ларек с цветами: огненными тюльпанами и пышными тёмно-красными розами», — в соборе всё в порядке, только стены копотью снаружи покрылись. Но всё равно бы их зачищали, так что… может, сходим куда-нибудь?

Она улыбнулась.

— В «Звёздную пыль»?

— Ты же там работаешь, тебе не надоело?

— Нет. Я потому там и работаю — очень нравится.

— Хорошо. Сейчас… мне нужно кое-что отцу Томашу сказать… подожди пару минут.

Он ушёл в ризницу, она стала ходить по собору, остановилась в часовне Девы — в своём любимом месте; это был маленький тёмный зал с тёмно-вишнёвыми бархатными скамеечками для молитвы перед изображением Девы Марии невероятной красоты — из мрамора, босая, со сложенными руками, с золотой короной на голове; лицо у неё было задумчивое, нежное и удивительно настоящее, не абстрактное, непохожее на других Дев; Ангел полагала, что скульптор наверняка ваял её с живой женщины — своей возлюбленной или соседской девушки, просто очень красивой, на которую все парни оглядываются на улице, свистят, зовут на танцы; она будто только что прочитала классное стихотворение: «В тот день все были в церкви. Мы одни Сидели с нею рядышком на кухне И чистили картошку. В тишине Лишь было слышно, как ныряли клубни В наполненный водою котелок. Так было хорошо работать вместе, Не торопясь, — беседуя без слов Картофелин поочерёдным всплеском. И вот сейчас, когда над ней псалом Бубнит — и кто-то плачет понемножку, А кто-то повторяет за попом, Я вспоминаю котелок с картошкой, Склоненное её дыханье слышу… С тех пор уже мы не бывали ближе» — и подняла глаза от книги, чтобы ещё раз его услышать — внутри себя. Ангел смотрела на Деву, и «время ушло пить чай»; она могла сидеть здесь, в часовне, и в саду замка Скери часами, годами — и не пожалела бы ни об одном мгновении; «Ангел!» — услышала она голос Роба; в церкви уже погасили свет, только свечи, поставленные прихожанами возле Христа, Марии и святого Патрика, горели, дрожали на сквозняке, будто продолжали за людей шептать просьбы, молитвы; она вышла из часовни, помахала ему рукой и пошла через колонны; и вдруг над головой услышала скрежет и увидела, как побледнел Роб и побежал к ней, перепрыгивая через скамейки, как Саймон Пегг через заборы в английском кино, типа «Крутых легавых», когда играл полицейского; ей показалось восхитительным — как слаженно он двигался; потом Роб налетел на неё всей тяжестью, и они вместе свалились в часовню, а на место, где только что стояла Ангел, упал камень — кусок стены — и раскололся на части. Роб тяжело дышал.

— Ты в порядке? — и ей показалось, что он уже говорил эту фразу сегодня вечером. Он трогал её лицо, волосы, плечи. — Ты жива, боже… Что это было?

И тут за их спинами раздался грохот падающих камней — обвала, — и в них полетели осколки и пыль. Роб опять закрыл Ангел, и они ждали, когда это закончится; и это закончилось: часовня Девы оказалась отрезанной от мира. «Кажется, всё», — сказала Ангел полузадушенно; Роб был ужасно тяжёлый и горячий; слава богу, от него чудесно пахло: почти женскими духами, тёплыми, страстными, а ещё орехами и карамелью.

— Роб, прости, но ты не мальчик-с-пальчик. Как там у Стругацких: «Встань с меня».

— Я тебе жизнь, между прочим, спас, — засмеялся он, скатившись на каменный пол рядом. Он был весь в пыли, словно библиотеку разбирал. Ангел стала его отряхивать; только потом они увидели, что выход полностью завален. — Вот чёрт… что же нам теперь делать? У тебя есть телефон?

— Там остался, на скамейке, в сумочке.

— А я свой утопил несколько дней назад, разговаривал со своей девушкой в душе, он намок и не работает.

— Что же нам теперь делать? — «у него есть девушка; ну конечно же, хорошие парни всегда заняты… а зачем он тогда приглашал меня в «Звёздную пыль»?»

— Ждать утра, видимо. Никого, кроме нас, не осталось, отец Томаш ушёл, оставил мне ключи.

— Пить хочется, — сказала она.

— Да ладно, — Роб встал и стал трогать камни, расшатывать, — до утра продержимся. Не начинай умирать раньше времени.

— Тебе не кажется это странным? Сначала пожар, леса в бензине, теперь обвал…

— Думаешь, кто-то пытается уничтожить собор? Или тебя?

— Думаю, собор.

— Странно. Ведь в Скери все католики, и все любят собор. Это же наша достопримечательность. Проще было бы вмешаться в какие-нибудь бюрократические паутины и запретить реставрацию, тогда он сам развалится…

Ангел улыбнулась. Роб всё пытался разобрать завал, ободрал себе пальцы, вздохнул и сдался, сел на пол рядом.

— Ничего. В шесть утра приходят рабочие… Так что приглашение в «Звездную пыль» не отменяется. Нас раскопают, и мы сходим, позавтракаем. Что там самое классное к завтраку?

— Омлет с беконом и помидорами, ну и блинчики с мёдом и кленовым сиропом.

— Звучит заманчиво.

— Роб, а почему ты приглашаешь меня? У тебя ведь есть девушка?

— Ну, — он взъерошил волосы, роскошные, огненные, Ангел тоже захотелось дотронуться до них. — Я знаю, ты с Оливером и Кристофером…

— Я не с тем и не с другим, прекрати…

— В любом случае с Кристофером Руни тебе света белого не видеть. И я подумал: а почему нет? Вроде ни того, ни другого нет в городе… а мы вроде как познакомились наконец, и ты ведёшь у моего младшего брата танцы… и мы пережили пожар… вот и можно отпраздновать знакомство. А Кристен ревновать не будет, она отличная девушка, доверяет мне и жалеет тебя, потому что правда — все же думают, что ты либо с Оливером, либо с Кристофером.

— Круто, — Ангел вспомнила младшего брата Роба, Тимоти, ему пять лет, и он такой же чудесно-рыжий и длиннореснитчатый. И танцует отлично, правда, всё больше рэп и хип-хоп.

— Что, уже не пойдёшь со мной завтракать?

— Пойду. Ненавижу Кристофера Руни. А Оливер мне просто друг.

Роб засмеялся.

— Ах, блинчики с мёдом и кленовым сиропом…

— Роб, у меня проблема.

— Что такое?

— Я ужасно хочу в туалет.

— Ну, я отвернусь. Можно сделать лужу вон в тот угол… — просто ответил он.

— Но это же… часовня…

— Я думаю, прихожане и Дева тебя простят…

— Так ты всем расскажешь?

— Ага, это же самое главное. Принцессы писают. Просто я надеюсь, что и ты никому не расскажешь, — я ведь тоже через пару часов захочу в туалет…

… Они чудесно провели ночь: болтали о книгах, о музыке, о религии, о парнях и девушках. Роб оказался на два года её старше; в университет он поступал только в этом году, потому что его отец тяжело болел, а сидеть с ним было некому: мать их бросила давно, после рождения Тимоти; она пила, уехала с другим человеком, который ей позволял пить, в отличие от их отца; теперь отцу лучше; и Роб может уехать. «Ты уезжаешь этим летом?» «ну, если поступлю; я хочу на философский факультет, там довольно сложные экзамены»; но Ангел не сомневалась, что он поступит, и ей было жаль терять так быстро нового друга. «Ну, будешь мне писать, а я тебе» «Думаю, против этого Кристен всё-таки будет возражать» «Так мы же просто друзья… тем более сидим тут вместе». Пить в какой-то момент захотелось совсем нестерпимо; Ангел вздохнула, представила себе стакан молока, горячего, с пенкой, как у капучино, с корицей и с трубочкой, такой подавали в «Звёздной пыли»; и она дома иногда намешивала, с цветочным мёдом ещё; а потом задремала, замёрзла во сне, Роб её обнял, и ей стало тепло; и ей снилось, как она летает над васильковыми лугами, вся в солнечных лучах; «не обгореть бы», — подумала она во сне, а потом проснулась от грохота — теперь это был уже спасительный шум: разбирали завал…

— Бедные мои, — хлопотал над ними отец Томаш, настоятель собора, высокий, седой, с глазами цвета южного неба, выгоревшего от постоянного зенита; он казался то совсем молодым, то очень старым; в зависимости от усталости, от здоровья, — какое счастье, что вы живы… Собор совсем старый, капремонт ему требовался ещё пятьсот лет назад…

— Отец Томаш, а вот Ангел думает, что кто-то нарочно… — и Роб подавился чаем — Ангел его пнула под столом ногой; в «Звёздную пыль» они не пошли: отец Томаш настоял, чтобы они позавтракали с ним, в его квартирке в доме рядом с собором, полной книг, кактусов, тишины и света; он прекрасно сам готовил, обходился без помощи женщин из прихода; напёк ребятам вафель; «а ещё он умеет готовить йогуртовые торты, — сказал по секрету Роб, — такие, с фруктами, и желе сверху». Но отец Томаш не услышал: он осматривал гигантский кактус; «болеет что-то, — пожаловался, — а Дениза разбирается в кактусах?» — А вдруг правда? — прошептал Роб.

— Ну, вот найду доказательства… Окурок там, — она подумала о вишнёвых сигаретах.

Роб засмеялся, пожал плечами: «не представляю тебя ползающей по асфальту в поисках пепла, как Шерлок Холмс» — и продолжил жевать вафли; потом проводил её до дома — на них все оглядывались; «надеюсь, потому, что мы в грязи, как будто всю ночь рыли подкоп», — вздохнула Ангел; дома её ждала вся в безумии и волнении бабушка.

— Где ты была? — и всплеснула руками, увидев Роба и Ангел такими чумазыми; словно её поразила именно грязь.