Арена

Может быть, именно то, что противник Петра владел оружием хуже остальных, позволяло ему чувствовать себя относительно спокойно. И наплевать, что метаморф до ужаса напоминал ему мать — высокую, ширококостную женщину, напрочь лишенную каких бы то ни было положительных качеств. Понятно, чем руководствовался тот, кто выбирал для далатианина именно эту личину, но он просчитался. Да, на словах и в поступках Петр всегда относился к матери именно так, как требовала того общественная мораль, то есть с сыновней почтительностью, мягкостью и готовностью оказать любую посильную помощь. На самом деле он не любил ее. Тому хватало причин, и каждая из них была не раз осмыслена, взвешена, как говорится, подколота в дело.

Что бы там ни было, три года назад мать отошла в мир иной, и Петр переживал очень даже искренне. Но сейчас, когда это лицо, ушедшее навсегда, вдруг появилось на горизонте, он не испытывал ни почтения, ни благоговения, которых от него, несомненно, ожидали далатиане. Возможно, он просто куда трезвее относился к жизни, чем его более молодые товарищи, и поэтому не ассоциировал маску с сущностью.

Однако справиться с противником, несмотря на решимость и готовность бить насмерть, ему никак не удавалось — по причине довольно прозаической. Тяжелый шипастый шар, моментально бы выбивший дух из любого нормального человека, лишь швырял метаморфа, несколько неуместно одетого в длинное темное платье, на землю… А спустя пару секунд тот преспокойно вставал и снова шел в бой.

Эти секунды давали возможность оглядеться и оценить обстановку в целом. Пока бой складывался в пользу людей, но потери были чудовищно велики, а нелепая гибель Бориса— от банальной арбалетной стрелы — подрывала силы землян, делая ситуацию угрожающей. Лишившись самого мощного бойца, люди оказались на грани поражения, хотя и имели пока численное преимущество.

Трошин был наглухо связан боем. К тому же его ранили, и, похоже, довольно серьезно. Во всяком случае, Сашкины атаки были уже совсем не столь точны и стремительны, как ранее, он слегка пошатывался, а его стальной сапог при каждом шаге оставлял на песке темный след.

Макс, Лика и Михаил втроем рубили в капусту огненноволосую девчушку, забывшую о возможности нападения и ушедшую в глухую защиту. Сложно сказать, как такое решение оценил бы капитан, но, с точки зрения Петра, идея была верная. Пользуясь численным преимуществом, эта троица, из которой только Лика твердо знала, за какой конец держать клинок, с одиночкой справится довольно быстро. Даже беглого взгляда хватило, чтобы понять — у рыжей нет ни малейшего шанса не то что уцелеть, а хотя бы нанести тройке нападающих какой-нибудь ущерб. Несколько малозначительных царапин, коими успели обзавестись и Макс, и Мишка, в счет не шли.

Петр понимал, что пока ему придется управляться одному. Когда эту красотку, столь похожую на настоящую Лику, превратят в фарш, тройка двинется на подмогу Александру. Тот все еще эффективно защищался, но на атаку у него, похоже, оставалось все меньше и меньше сил. А ему, Петру, достаются сразу двое — «мамочка» и тот урод с арбалетом. Именно с ним надо кончать в первую очередь.

Сыщик начал, как принято выражаться, спланированный отход на новые рубежи. А точнее — банальное отступление с имитацией страха. Правда, при этом он постепенно приближался к арбалетчику, что делало его выгодной мишенью. И кольчуга, конечно, стрелу не остановит, как не остановила ее тяжелая Борькина кираса.

«Качание маятника»… Сколько он читал об этом, сколько раз в книгах крутые герои, будучи явно не в ладах с реальностью, таким образом уходили чуть ли не от автоматных очередей. Никогда Петру не доводилось видеть человека, который сумел бы таким образом увернуться хотя бы от пистолетной пули. А вот с арбалетом шанс был, хотя и не слишком большой. В отличие от пистолета, арбалет нуждается в довольно долгой перезарядке, и если удастся заставить этого урода выстрелить, да еще и промахнуться…

Шар кистеня описал свистящую дугу, меч в руках «мамочки» сделал беспомощную попытку остановить кусок колючего железа, но, как и ранее, безуспешно. Удар оказался особенно удачен — шар впечатался прямо в голову мета-морфа, отшвырнув его на пару шагов. Теперь у Петра было несколько секунд — конечно, можно сейчас броситься к поверженному врагу, нанести еще один удар и еще… Но тогда он станет отличной неподвижной мишенью — и кончится это вряд ли хорошо.

И Петр рванулся совсем в другую сторону — туда, где на песке пластом лежал Борис, а рядом с ним — тяжеленная секира. О том, как он будет ворочать ею, Петр не задумывался…

Удар был столь силен, что, казалось, хрустнули шейные позвонки. Спасла лень — не слишком сильно был затянут ремешок шлема. Иначе бы тело со свернутой головой завалилось на спину, дернулось в конвульсиях и замерло. То ли застежка не выдержала, то ли лопнул ремешок — но шлем, пробитый насквозь тяжелым болтом, покатился по белому песку, а Петр, потеряв секунду на возвращение в мир живых, снова двинулся к своей цели, тяжело дыша и чувствуя, как по щеке сползает густая струйка. По-видимому, кожу на голове стрела рассекла достаточно глубоко-хорошо, хоть череп не проломила.

А еще пару мгновений спустя его рука легла на рукоять тяжелой секиры. Потребовалось собрать все силы, чтобы протолкнуть в легкие добрую толику воздуха, а потом, надсаживаясь, со смачным «хаканьем» обрушить тяжеленное лезвие на голову безоружного метаморфа.

На белом скрипучем песке стояли те, кто еще держался на ногах. Лика, так и не получившая ни единой царапины. Максим, освобожденный от кольчуги и перетянувший с помощью Ниночки продырявленное предплечье куском ткани. Михаил, получивший несколько не угрожавших его жизни и здоровью порезов, которые уже почти перестали кровоточить. Петр… Ему порядком досталось, и стоял он только на одном самолюбии. Да еще и потому, что, справившись с двумя противниками, лишившись при этом уха вместе с существенным куском скальпа, он чувствовал себя чуть ли не эпическим героем.

Рядом на песке сидел Трошин. Его доспехи валялись неподалеку, раны были более или менее качественно перевязаны, но сил у него почти не осталось. И права уйти, чтобы нырнуть в спасительное лоно реанимационного саркофага медблока, он не имел. Команда должна ждать решения Жюри. Даже в том случае, если оно очевидно.

Они молчали — все будет сказано потом. А сейчас своим молчанием они отдавали дань памяти тем, кто не видит этого момента — момента, когда определяется будущее целой планеты.

В память о Дане Лигове — как бы ни звали его на самом деле. О человеке — все думали о нем именно как о человеке, совершенно не интересуясь, к какой именно расе принадлежал аналитик СПБ. Да и так ли уж это важно? Куда более существенно другое — душа, сердце и кровь его были по-настоящему человеческими. В решающую минуту он встал рядом с ними, принося свою долгую — невообразимо долгую жизнь в жертву таким очень земным понятиям, как дружба, долг, честь…

В память о Борисе Круглове. Каждый воин когда-нибудь рискует встретить противника, превосходящего его. В жизни Борису такой противник не встретился. Его подстерегла равнодушная деревяшка, увенчанная еще более равнодушной стальной полосой… Тяжелый железный болт победил богатыря… Можно много и красиво говорить о тех, кто в той или иной ситуации совершил невозможное. В жизни, увы, такое случается редко. Но как же важно, чтобы каждый сделал ВСЕ, что мог, когда это было действительно необходимо…

В память о Геннадии Одинцове. Наверное, с того самого дня, когда он не смог отказать своему подчиненному в не слишком сложной, но идущей вразрез с мнением начальства просьбе, его не оставляла мысль о том, что все происходящее — фантастика. Перестрелки с клонами, маскировка внешности, даже штурм офиса «Арены» — все это он воспринимал как игру, как участие в шоу или… в съемках фильма. Но так и не прозвучал для него усталый голос режиссера: «Стоп, снято!» А игра внезапно превратилась в нечто большее, в нечто такое, что стоит жизни. В том числе и его собственной.