Аргидава

…Сашка-старатель ответил Маше в этот же вечер и прислал свою фотографию… с карнавальными заячьими ушами на голове. Серьезный, по-своему даже красивый, в очках, сидит, как будто фотографируется на партбилет, при галстуке, сосредоточенный. Но с ушами. Белыми и пушистыми. «Это ж какой свободный, легкий человек, – думала Машка, – если он послал незнакомой девчонке такую свою фотографию, чтобы я его узнала при встрече. Написал мне, мол, я готов разговаривать, я вообще разговаривать люблю, и назначил свидание в кафе «Калинка».

Приехали они на встречу к Сашке-старателю чуть раньше. Кафе – фу и жуть. Пахнет пережаренным. Маша задумалась: зачем он назначил встречу в этом вот гиблом месте: играет попса, какие-то дяденьки вчерашней свежести пиво пьют, галдят. Столы грязные с пятнами пролитого. Рядом же приличный ресторанчик, тихий, все равно ведь мы угощаем, ну что ему стоило согласиться. Нет – только туда. А потом она поняла, что, во-первых, это в контексте с его ушами. А во-вторых, возможно, он боялся. Не доверял им. Поэтому, кстати, и послал фотографию с ушами. И в конце концов, тут кафе, открытое на все четыре стороны – можно быстро уйти, если что. То есть сбежать.

Они ждали. Маша ожесточенно терла салфеткой деревянный стол без скатерти. А тут он появился… Нет, не так. Сначала в воздухе возник какой-то ритм. Тым-ты-дынц, тым-ты-дынц! И с жуткой музыкой в жутком кафе никак этот ритм не связан, а слышала его только Маша. В этом ритме вдруг задвигались автомобили, пешеходы. Рядом стояла передвижная лавочка с фруктами, продавец неожиданно заколотил ладонью по картонному ящику, отбивая такт. Колдовство и шаманство. Казалось, что все окружающее пространство к чему-то готовилось, приноравливалось и радовалось. И вот из-за поворота сыпанул ворох сухих шафранных и пурпурных листьев, сделалось светлей, ярче вокруг, заискрилась, зажурчала весело вода из откуда-то взявшейся тут поливальной машины, присланной, по-видимому, именно сюда небесным продюсером. Сашкин выход обставлялся дорого и красиво. Показался из-за угла качественный башмак, брючина узких джинсов, а следом как будто из кулис вышел весь он. Сашка-старатель. В воздухе вокруг однозначно стихло, а потом будто хор прозвучал:

– Сааааашка!

Походкой, верней, походочкой, а еще верней, походняком вихляющим, ногами чуть кривоватыми, расчетливо-спортивно двигая руками, разболтанными в суставах, худой, даже тощий, пружинистый и очень во всем этом органичный, какой-то юркий, вертлявый, подвижный как угорь, он, широко и благодарно улыбаясь всем вокруг – и не только посетителям кафе, но и поливальной машине, улице, торговцу фруктами, солнцу, засиявшему вдруг ярче, – подгреб к их столу и остановился, застыл, элегантно и одновременно насмешливо поклонившись и притопнув. Очень фактурный, некрасивый, но интересный. Как для кино. Без заячьих ушей.

Как и оказалось, он этой своей внешностью и всем видом так подходил к нелепому этому уличному кафе, что Маша немедленно смирилась, обрадовалась и уселась поудобней, чтобы его слушать.

– На! – сказал вместо «здравствуйте». – Это первый век нашей эры. Римский император Траян. Динарий.

Он положил на грязноватый, сбитый из некрашеных досок стол мелкую монетку с дырочкой.

– Ого! Откуда такой? – насторожился Игнат.

– А шел-шел и нашел, – не мигая и преданно, честно глядя в глаза, ответил Сашка-старатель, – на Траянском валу, – весело заржал, приобнял Игната и взял в свою крепкую сухую и шершавую от мозолей лапу Машину руку: – Будем знакомы. Сашка-старатель…

Так и познакомились.

И вот они уже были достаточно знакомы. И доверяли друг другу, заключив триумвират. Сашка-старатель, Игнат и Маша. Сашка-старатель много чего интересного рассказал и показал. И целый день они бродили вокруг крепости и сидели над старыми книгами в кабинете отца Васыля, в боковой холодной комнате храма, и как-то, утомившись, выйдя на воздух, щурясь на свет, присели на развалинах сторожевой башни, и Сашка-старатель со вкусом закурил.

– А знаете, Тиша однажды… То есть профессор Тищенко говорил, что Аргидава играет со временем. Тут в разных местах время течет по-разному. В подвалах и подземельях – быстро. И если мужчина забирается туда на несколько часов, обратно он может выйти очень заросший или даже с бородой. А если подымаешься на самую высокую башню, бродишь там по переходам, рассматриваешь, думаешь часами, то, когда спускаешься, тебя спрашивают: «А что ты так быстро? Ведь и пятнадцати минут не прошло». Хотелось бы знать, что там происходит. И почему так?

Есть вещи, – продолжал Сашка, глядя туда вдаль, где молчала в ожидании упрямая и раздраженная в тот день крепость, – есть вещи, которые не должны быть известны человечеству. И не надо туда лезть.

– А вам? – спросила Маша.

– И мне.

– Но вам же известно… – стала она горячиться.

– Нет. Я ничего об этом не знаю. Я – никто и ниоткуда. Человек без родины. Родился на корабле. На Камчатку мать плыла, откуда, зачем, теперь уже никто и не узнает. Дядька меня забрал. У него в доме и вырос. Всю жизнь его боялся. Тяжелый человек. Несносный. Загадочный. Очень умный. – Сашка затянулся и добавил: – Нет, пожалуй, не очень умный, скорей изобретательный. И ужасно, ужасно жадный. Вот, знаете, такой. Алчный. И много для меня сделал.

Луша, которая весь вечер лежала у порога храма на солнышке, встала, подошла к Сашке, посмотрела ему в лицо, фыркнула от табачного дыма и улеглась корабликом рядом с Машей, аккуратно сложив перед собой лапы, мордой к крепости, хвостом к людям. Сашка-старатель ей не нравился. Он вызывал тревогу. Маше с Игнатом она доверяла. Они ее любили и были ей понятны. Луша вытянула шею, старательно нюхая воздух, глядя далеко, в сторону крепости. А та – обиталище душ ушедших, но не нашедших покоя, – угрожающе глядела – шевелилась, шептала, шуршала, шелестела, меняла очертания, температуру и запахи, охраняла тени, шаги, следы и голоса таинственных своих обитателей.

– Но вы же стоите на пороге, вам нужно сделать только один шаг… Мы стоим на пороге, – уточнила Маша.

– Мы. Ну знаете, я не идиот! Чтобы делать необдуманные шаги…

– А я с детства мечтаю, чтобы она мне открылась.

– Зачем это тебе? – однажды спросил Сашка-старатель. Один-единственный раз спросил.

Маша пожала плечами в недоумении: действительно, зачем это ей? Приступать, а потом волноваться, болеть, страдать, не спать, бояться видений, теней, звуков, непонятно кого и чего. Ей это зачем? Не могла ответить. А Игнат спокойно предположил:

– Ей незачем, – глядя на Машу, как будто видит впервые. – Это вообще не Машке нужно. Верней, Машке это точно не нужно. – Игнат накинул ей на плечи свою куртку. Дул ветер от Днестра, похолодало. – Это нужно ей, – указал подбородком Игнат в сторону широко и в тот день особенно основательно и даже вызывающе разлегшейся внизу, как в чаше, крепости.

– Сколько же здесь слоев, – завистливо и тоскливо прошептал Сашка, – сколько же здесь всего можно накопать! Тут ведь каждое новое селение просто возводилось поверх старого.

– А почему они строили так низко? – не отводя завороженного взгляда от играющей с ними крепости, спросила тихо Маша.

– Потому что раньше люди, жившие в гармонии с природой, никогда не селились выше родника.

– Но Аргидава же стоит рядом с Днестром!

– Это значит только то, что река поменяла русло.

– А если Днестр разольется? Как Прут, например, недавно. И затопит крепость.

– Нет. Тут тысячелетний договор.

– Какой договор? Между кем договор?

Сверху, от Турецкого моста, раздался оглушительный крик: