Архангельские рассказы

Однажды, к концу нашего обитания в Лахденпохье, к началу обеда не появился в столовой паренёк из нашей компании — Генка Смирнов, мой одноклассник, который через несколько лет прославился тем, что во время школьной практики на Онежском тракторном заводе (в то время все школьники раз в неделю работали на производстве на рабочих местах) умудрился на заводских станках изготовить настоящий действующий пистолет, стреляющий патронами от мелкокалиберной винтовки, которую мы изучали и пристреливали на уроках по военному делу.

Генка был очень маленький, на голову ниже всех мальчиков из нашего класса, весьма шустрый и подвижный, с маленьким курносым носиком и большими голубыми глазами. Несмотря на маленький рост, он пользовался авторитетом за подвижность, неунывающий, весёлый характер, за смелость и отвагу в любых сложных ситуациях, за знание множества песен и мелодий, которые он безошибочно подбирал на своём трофейном аккордеоне, едва справляясь его недетскими габаритами. Его ближайший друг и приятель Колька с испугу проговорился нам, что Генка после завтрака собирался сходить в катакомбы [3] (так условно мы называли в разговорах это место) и кое-чего поискать там. Парень из старшего отряда наплёл ему, что в дальних помещениях военного лабиринта сохранились склады с оружием и кто-то из пацанов там это оружие видел своими глазами. Не обедая, похватав в карманы ломти ароматного свежего хлеба, мы заскочили в спальню, где прихватили электрический фонарик, тёплые куртки, и отправились в сопки искать Генку.

3

Катакомбы — подземные галереи, коридоры, в которых спасались христиане от преследований в Древнем Риме.

В первом большом зале лабиринта, от которого в стороны ответвлялись два прохода, никаких следов пребывания нашего друга мы не обнаружили. Тогда приняли решение, что надо собрать как можно больше камешков, которые в изобилии валялись возле входа. Камни уложили в старое ржавое ведро, найденное неподалёку в траве, карманы куртки и штанов также пришлось набить камнями. Своих спутников я поставил у металлических ворот каждого из ответвлений и просил их стучать камнем по металлу, подавая звуковые сигналы. Договорились: если я через пару часов не вернусь, они бегут в лагерь и поднимают тревогу. Нагруженный камнями и едва поднимая ведро, я, после некоторых раздумий и повинуясь неведомому предчувствию, двинулся по правому ответвлению, сопровождаемый гулкими ударами по металлу. Шёл медленно, оставляя за собой дорожку из камней и одновременно вглядываясь в серые сумерки перед собой. Миновав три смежных помещения, пришлось включить фонарь. Ведро стало немного полегче, удары все глуше и глуше звучали где-то сзади. От волнения и от груза камней мне стало жарко, пот катился по лицу. Через четыре комнаты появилось новое раздвоение хода. Постояв минуту в раздумье, я снова подсознательно выбрал правый проход и пошёл по нему вперёд. Камней оставалось пол ведра, и я старался их экономить, раскладывая пореже. Металлических ворот в проходах больше не было.

Помещения и коридоры были совершенно пусты, иногда попадались истлевшие тряпки, коробки от противогазов, следы от костров. Когда камни в ведре закончились и я миновал ещё четыре разветвления, фонарик светил гораздо хуже, чем сначала. Звуки ударов прослушивались слабо, камней в карманах оставалось немного. Я остановился, прислушиваясь и обдумывая ситуацию. Тревога и неуверенность отошли на второй план, интуиция и желание решить проблему и найти Генку толкали меня вперёд. Ещё через три комнаты, в четвёртой, валялось с десяток пустых ржавых бочек, а в углу на деревянном ящике и в каком-то тряпье сидел бледный, с мокрым от слёз лицом Генка и сиплым, сорванным голосом едва слышно, невнятно твердил: «Куда идти? Куда идти?». Я радостно схватил его за влажную холодную руку и заорал: «За мной, за мной, Гена!».

Обратный путь проделали медленно, понимая, что на ошибку не хватит энергии в фонаре. Камни на бетонном полу были хорошо заметны, звуки ударов по металлу становились всё громче и громче. Когда стал виден дневной свет и мы ощутили запах травы и леса, я выключил фонарь и радостно заорал: «Кончай шуметь, мы уже тут!» Ещё пара-тройка комнат — и мы у входа. Дневной свет слепит глаза, солнце приятно греет лицо и руки. Генка отошёл от шока, согрелся ходьбой, но говорить почти не может. Мы молча сидим прямо на траве и с наслаждением жуём хлеб.

Позднее, когда я уже жил в Архангельске, узнал, что Генка после школы поступил в артиллерийское училище, окончил его, но служить почему-то не стал и сейчас работает в Петрозаводске директором магазина по торговле автозапчастями.

Прошло много лет, но если я слышу названия Лахденпохья, Карельский перешеек, линия Маннергейма, я снова словно мчусь на подножке поезда, вцепившись в ручку тамбура вагона, кусочки паровозной сажи секут лицо, плотный встречный воздух забивает рот, паровоз с черными зачесами дыма мчит меня между сверкающих озер, грустных стрелочников, каменных сопок, через наше неповторимое детство, и я чувствую в своей руки ледяные Генкины пальцы, вижу его мокрое от слёз лицо с благодарными глазами и снова слышу его: «Куда идти? Куда идти?…Куда идти?».

Озарение

Лето в нашем Северном краю выдалось на редкость тёплым. Морковь, свёкла, лук поспели уже в августе. В начале сентября огород был свободен под осеннюю пахоту. Я разыскал в гараже ящик с запасными частями и инструментом, машинное масло, ёмкость с бензином, выкатил культиватор, погрузил всё в машину и отвёз на дачу. На следующий день утром собрал культиватор, приготовил бензиновую смесь, заправил двигатель. Дёрнул за шнур стартёра, удивительно быстро завёл двигатель, но, поработав секунду, он заглох. И начались мои мучения. Я многократно выворачивал и чистил свечу, продувал шланг подачи бензина — всё напрасно. Вызвал на помощь друга. Слава приехал и стал уверенно повторять те же манипуляции с двигателем, которые я до него уже безрезультатно проделывал в течение нескольких часов.

Прошёл ещё час, потом второй — двигатель молчал. Слава позвонил Сергею — знакомому шофёру и попросил помощи. Разобрали карбюратор. Оказалось — запала игла карбюратора. Неисправность устранили, но собирать двигатель пришлось самому. Друзья торопились по делам и, не дождавшись результатов ремонта, уехали.

На следующее утро я стал заводить свой мини-трактор, но все усилия были напрасны — двигатель не заводился. В течение двух дней я снова и снова собирал и разбирал двигатель, чистил свечи, смозолил до волдырей руку шнуром стартёра, пропах маслом и бензином. Прекрасная погода начала сентября уже не радовала. Культиватор не работал. Вечером, перед сном, принял решение — надо менять карбюратор. Изрядно устав, уснул быстро.

Ночью приснился сон. Я завис в свободном полёте над огородом, погода тёплая, солнечная, настроение лёгкое, умиротворённое. Парю над культиватором, проверяя взглядом, все ли детали на месте. Довольный осмотром и окончательно убедившись, что культиватор готов к пахоте, плавно сажусь на крыльцо и, понимая, что одновременно с этим я сплю, говорю сам себе, будто повторяя чужие мысли: «Завтра надо встать в шесть утра, завести двигатель, и всё будет отлично».

Утром, окончательно проснувшись без десяти шесть, быстро оделся и, не завтракая, вышел на крыльцо. Уже почти рассвело. Уверенность и знания, которые без моего участия наполнили меня во сне, придавали спокойствие и силы. Крыльцо, крышка колодца, трава, деревья — всё было покрыто обильной росой. Я подкачал бензин, с нетерпением схватил шнур стартёра, дёрнул — и двигатель завёлся, быстро вошёл в рабочий режим и надёжно и ровно заработал на холостых оборотах.

Работалось весело, с подъёмом. Я быстро вспахал весь участок и до сих пор не знаю и не понимаю, что за озарение, что за знание пришло ко мне во сне и почему удачная пахота должна начинаться именно в шесть утра?

На Сийских озёрах

Сийские озёра — моё любимое место отдыха под Архангельском, я бывал в тех местах неоднократно, а всё не надоест, всё тянет туда. Сейчас там восстанавливается древний Антониево-Сийский монастырь, а в начале шестидесятых годов на месте культовых зданий монастыря существовала база отдыха автокомбината. Летом — пионерский лагерь для детей, в другое время года отдыхали взрослые: собирали ягоды, грибы, парились в баньке, катались на лодках, пили водку — словом, отдыхали трудящиеся, как отдыхали тогда на подобных базах отдыха по всей России — от Тихого океана до Балтийского моря. Но привлекало меня это место, скажу честно, не полуразрушенными монастырскими зданиями, а чудесными сосновыми борами на берегах больших и малых озёр, сухими песчаными дорогами и дорожками, засыпанными сосновыми иглами и шишками, по которым хорошо неторопливо бродить с корзинкой или передвигаться неспешно на автомобиле. Пожил на одном озере — надоело, собрал пожитки, загрузил в машину и переехал на другое, ещё более красивое место. В десяти километрах по шоссе — большое село, где есть магазины и всегда можно пополнить продуктовые запасы и, если припрёт, позвонить по телефону куда надо.

Впервые я попал в эти места, когда дорога на Вологду ещё только строилась, и чтобы добраться до озёр, надо было делать несколько объездов по старым грунтовкам вдоль берега Северной Двины, по которым ещё Ломоносов добирался до Москвы с попутным обозом. Сразу оговорюсь, что зимой я бывал там редко, видимо, потому, что рыбацкая удача на подлёдном лове в этих местах обходила нас стороной. В этом лабиринте озёр, соединённых, как правило, протоками, найти рыбное место зимой не удавалось, да и сто пятьдесят километров по зимней дороге до места лова, где даже на уху не поймаешь, энтузиазма не вызывали.