Архиепископ Михаил (Мудьюгин) в воспоминаниях и размышлениях. Материалы конференции, посвященной 100-летию со дня рождения архиепископа Михаила (Мудьюгина) 1912-2000

У владыки было особенное понимание своего архиерейского положения, которое я хотел бы проиллюстрировать одним примером. Я впервые приехал в Вологду в 1988 году. Вечером мне назначено было придти к владыке домой. Он спросил у меня: «Вы что-то успели посмотреть в нашем городе за это время?» Я ответил, что да, конечно, был и в музее, и в соборе Софийском, и что там фрески замечательные. Владыка вдруг мне сухо говорит: «Не знаю, не видал». Меня ответ поразил. Владыка был человек очень культурный, и трудно было представить себе, чтобы он столько лет прожил в Вологде и не видел фресок Софийского собора. Я сказал: «Владыка, да неужели Вы там не были?» Он еще более сухо мне ответил: «А как, по Вашему мнению, я туда должен придти? Как турист? Я архиерей, и это мой кафедральный собор. Даже если с их точки зрения это музей. Я туда войду тогда, когда меня там будут встречать с дикирием и трикирием, и петь “Исполла эти, дэспота!”» Я подумал тогда, что едва ли владыка когда-нибудь побывает в этом соборе. Однако прошло пять лет, и одно из последних своих богослужений в пределах оставляемой им Вологодской епархии, пасхальную вечерню, владыка совершил как раз в Софийском соборе. То было первое богослужение в этом храме, который теперь снова является кафедрой вологодских архиереев.

При этом ярко выраженном представлении о достоинстве архиерейского сана, владыка не избегал даже публично попросить прощения, если чувствовал, что был неправ. Один молодой клирик, недавно рукоположенный в священный сан, получил от владыки частное послание, в котором был воспроизведен поступивший на него донос. Это были еще советские годы. Письмо завершалось требованием архиерея изменить поведение, чтобы не нанести ущерба Церкви. Юный пастырь написал своему архиерею недопустимо дерзкое письмо, в котором сообщал, что находит в его образе действий расхождение с каноническим правом и даже словом Божиим, которое повелевает обвинения на пресвитера не иначе принимать, как при двух или трех свидетелях (1 Тим. 5, 19). Колени у священника дрожали, когда его вызвали через некоторое время на архиерейское богослужение в кафедральном соборе. Там архиерей публично сказал ему: «Спасибо Вам за Ваше письмо. Что в нем написано – правда». А потом нашел способ разъяснить ему, что хотел его предостеречь от ошибок, которые могли ему грозить многими неприятностями.

Владыка Михаил был архиереем-бессребренником. Он по прибытии в Вологодскую епархию, при первом же посещении им прихода, объявил, что никаких конвертиков впредь не будет. Я лично помню, как при посещении владыкой сельского прихода, где я тогда служил, он мне очень серьезно и решительно сказал: «Никаких приношений, никаких конвертов никому не полагается! Если узнаю, буду наказывать». Потом он задумался и сказал: «Кроме одного исключения. Поскольку мой водитель не вполне сможет воспользоваться вашим гостеприимством, бутылку водки положите ему в багажник». Потом еще задумался и добавил: «Я бы взял у вас кулек пирожков – вкусные!»

Последние годы жизни владыки по оставлении им епархии были во многих отношениях трудными. Когда-то здесь, в Академии, когда я под руку провожал совсем уже слепого владыку в раздевалку, он мне вдруг сказал: «Как печальна участь “напокойного” архиерея! Ведь за годы архиерейской жизни образуется почти физиологическая привычка властвовать. И вдруг оказывается, что – совершенно некем!»

У владыки Михаила был систематический склад ума. При отсутствии таких возможностей живой архиерейской деятельности, какие сейчас существуют (в советские годы они были очень ограничены), он старался использовать любой случай. Например, написание разнообразных посланий и циркуляров для духовенства епархии. Многие из них очень интересны и отличаются глубиной и практической ценностью. Во всяком случае, получив циркуляр «О порядке встречи, пребывания и проводов правящего архиерея при посещении им приходов епархии» и внимательно прочитав сей документ, вы могли быть спокойны. Там было предусмотрено все – от момента появления машины архиерея на горизонте до того времени, когда она за горизонтом вновь скроется, вплоть до устройства трапезы после богослужения и порядка тостов за нею. Надо сказать, что застольные обычаи в Вологодской епархии отличались от тех, которые обычно во всех епархиях Русской Православной Церкви можно замечать. Обыкновенно, сколько бы тостов не произносилось в присутствии архиерея, все они заключают в себе разнообразные похвалы достоинствам правящего архипастыря. Деятельность архипастыря многогранна, поэтому тостов можно сказать много. Все сказанное, вероятно, является правдой, но многая лета поют лишь одному человеку. В Вологодской епархии при владыке Михаиле после уже произнесенного тоста за архиерея снова поднимать бокал за него же было бы вполне mauvais tone. И предметы произносившихся речей, и адресаты здравиц были самые разнообразные. Мало-помалу, если времени было достаточно, доходили до последних из присутствующих.

У владыки Михаила было, при всем его очень акцентированном архиерействе, уважительное и внимательное отношение к подведомственному духовенству. Он, в общем, старался поддерживать людей. Был очень терпелив в отношении многих клириков, в том числе и не вполне исправных, всячески стараясь им помочь. У него было отношение к клирикам, как к «сопресвитерам». Это отношение имело и литургические выражения. В частности, оно проявлялось в его стремлении поощрять проповедническое слово. Возможности для проповеди тогда были невелики. Владыка старался использовать каждую из них. Пасхальные крестные ходы в Вологодской епархии, совершавшиеся каждый воскресный день до отдания Пасхи, имели особенность: при каждой из остановок не только возглашались обыкновенные молитвословия, сопровождавшиеся восклицаниями «Христос воскресе!», но требовалось сказать и предельно лапидарную проповедь. Пример давал сам владыка, и того же ожидал от духовенства, которое ему сослужило. У него было в обычае, что окропление святой водою после него совершали и сослужившие ему клирики. И, получив в руки крест и кропило, ты знал, что надо что-то сказать. Это своеобразное состязание в жанре мини-проповеди в двух или трех предложениях было хорошим опытом, учитывая, как мало было возможности проповедовать на улице в то советское время.

Владыка Михаил был выдающийся проповедник. Его проповеди были всегда логически безупречно выстроены; его речь была очень чистой, строгой и упорядоченной, несколько суховатой. Никакой елейности или чрезмерной эмоциональности владыка в проповедях никогда не допускал. Но он говорил с предельной убежденностью о том, что составляло смысл и суть его жизни. И, в общем, проповедь его была всегда об одном – о Христе, о спасении и о радости жить с Богом. Это была захватывающая проповедь, очень разная в зависимости от условий и от аудитории. Я одно время служил в сельском приходе и испытывал трудность: в городе мне проповедовать было намного легче, а тут – не было ощущения обратной связи. Приехал владыка служить, сказал замечательную проповедь, предельно простую, так что каждая бабушка отлично поняла, что он хотел сказать. Не такого рода проповедь, как он говаривал иногда в кафедральном соборе, но – о том же самом.

Владыка Михаил был человеком молитвы. Совершая богослужение, он действительно молился. Его захватывала не сама по себе стихия богослужения, его эстетика (притом, что он был человеком очень эстетически развитым и глубоко музыкальным), – для владыки в центре была устремленность к Богу. Он с такой отдачей всего своего существа стоял перед престолом Божиим, с такой глубокой убежденностью веры произносил слова молитв – а он всегда произносил вслух слова анафоры и вообще большинства молитв литургии, – что нельзя было усомниться: в этом диалоге с Богом была вся его жизнь.

Он также старался все сделать для того, чтобы богослужение было как можно более доходчивым, чтобы постараться донести его глубочайшее содержание до слуха и сознания каждого человека, перешагнувшего порог храма. Это включало, в частности, чтение Священного Писания на русском языке по Синодальному переводу и замену некоторых наиболее непонятных или неправильно понимаемых церковнославянских слов на их синонимы.

Владыка Михаил был очень необычный архиерей Русской Церкви. Он был свидетелем ее трудной и замечательной эпохи. Он был человек невероятного личного обаяния, очень интересный собеседник. Блаженны те, кто имел счастье знать его лично.

Вечная ему память!

Профессор духовной академии архиепископ Михаил (черты к портрету архипастыря)

Протоиерей Александр Ранне, доцент СПбПДА

Моё знакомство с архиепископом Михаилом произошло в 70-ые годы, когда я уже был воспитанником Санкт-Петербургской духовной семинарии. Он был знаком мне не только как преподаватель Основного богословия, частый сослужитель митрополиту Никодиму, у которого я был иподиаконом или участник многих богословских и экуменических конференций, но и как хороший друг нашей семьи. Владыка Михаил бывал у нас дома и это всегда оставляло отпечаток некоторой значимости происходящего. Он производил впечатление человека, уверенного в значимости и авторитетности своих знаний.

Будущий архиепископ решил посвятить себя служению Церкви в очень тяжёлое время. Разнузданная антицерковная пропаганда делала верующих людей уже не столько завсегдатаями тюрем и лагерей, сколько исчезающей группой маргиналов. Дети священников в семинарии не поступали – в их семьях слишком хорошо помнили о судьбах отцов и дедов. Началась череда публичных, громких отречений от веры и Церкви, апофеозом которых было отречение инспектора семинарии профессора протоиерея Александра Осипова. Владыка Михаил хорошо его знал: Осипов пытался даже отговорить его от избранного пути служения Церкви Христовой. Сам факт решительного выбора этого трудного, особенно в тех условиях, пути, свидетельствует о глубочайшей вере и мужестве архиепископа Михаила.

Он был воспитан в религиозной среде. На всю жизнь сохранились у него яркие впечатления о религиозной традиции Русской Православной Церкви ещё до революционного периода. Уже в преклонном возрасте владыка рассказывал, как будучи ещё мальчиком, он разбаловался вместе со своими сверстниками, стоя на амвоне храма подворья грузинского экзархата. Священник, вероятно осетин с густыми бровями и орлиным носом, вышел из алтаря при начале Евхаристического канона, и, увидев это безобразие, с возмущением обратился к ним со словами, которые навсегда запечатлелись в его памяти: «Как вы можете себя так вести, сейчас ангелы на небесах лица свои закрывают!»