Архипелаг ГУЛАГ. 1918-1956: Опыт художественного исследования. Т. 2
Шрифт:
А вот в чём министр видит «замечательные стороны лагерного исправления»:
– гордость станочника, похваленного начальником лагпункта;
– гордость лагерников, что их работа (кипятильники) пойдёт в героическую Кубу;
– отчёт и перевыборы лагерного Совета Внутреннего Порядка (Сука Вышла Погулять);
– обилие цветов (казённых) в Дубравлаге.
Главное направление его забот: создать свою промышленную базу у всех лагерей. Министр считает, что с развитием интересных работ прекратятся побеги [145] . (Моё возражение о «человеческой жажде свободы» он даже не понял.)
145
Тем более, как знаем мы теперь от Марченко, что уже не ловят, а только пристреливают.
Я ушёл в усталом убеждении, что концов – нет. Что ни на волос я ничего не подвинул,
Институт изучения причин преступности. Это была интересная беседа с двумя интеллигентными замдирами и несколькими научными работниками. Живые люди, у каждого свои мнения, спорят и друг с другом. Потом один из замдиров В. Н. Кудрявцев, провожая меня по коридору, упрекнул: «Нет, вы всё-таки не учитываете всех точек зрения. Вот Толстой бы учёл…» И вдруг обманом завернул меня: «Зайдёмте познакомимся с нашим директором. Игорь Иванович Карпец».
Это посещение не планировалось. Мы уже всё обговорили, зачем? Ладно, я пошёл поздороваться. Как бы не так! – ещё с тобой ли тут поздороваются! Не поверить, что эти замдиры и завсекторами работают у этого начальника, что это он возглавляет тут всю научную работу. (А главного я и не узнаю: Карпец – вице-президент международной ассоциации юристов-демократов!)
Встал навстречу мне враждебно-презрительно (кажется, весь пятиминутный разговор так и прошёл на ногах), – будто я к нему просился-просился, еле добился, ладно. На лице его: сытое благополучие; твёрдость; и брезгливость (это – ко мне). На груди, не жалея хорошего костюма, привинчен большой значок, как орден: меч вертикальный и там, внизу, что-то пронзает, и надпись: МВД. (Это – какой-то очень важный значок. Он показывает, что носитель его имеет особенно давно «чистые руки, горячее сердце, холодную голову».)
– Так о чём там, о чём?.. – морщится он.
Мне совсем он не нужен, но теперь из вежливости я немного повторяю.
– А-а, – как бы дослышивает юрист-демократ, – либерализация? Сюсюкать с зэ-ка?!
И тут я неожиданно и сразу получаю полные ответы, за которыми безплодно ходил по мрамору и меж зеркальных стёкол.
Поднять уровень жизни заключённых? Нельзя! Потому что вольные вокруг лагерей тогда будут жить хуже зэка, это недопустимо.
Принимать посылки часто и много? Нельзя! Потому что это будет иметь вредное действие на надзирателей, которые не имеют столичных продуктов.
Упрекать, воспитывать надзорсостав? Нельзя! Мы – держимся за них. Никто не хочет на эту работу идти, а много мы платить не можем, сняли льготы.
Мы лишаем заключённых социалистического принципа заработка? Они сами вычеркнули себя из социалистического общества.
– Но мы же хотим их вернуть к жизни!?..
– Вернуть???.. – удивлён меченосец. – Лагерь не для этого. Лагерь есть кара!
Кара! – наполняет всю комнату. – Ка – ра!!
Карррра!!!
Стоит вертикальный меч – разящий, протыкающий, не вышатнуть!
КА-РА!!
Архипелаг был, Архипелаг остаётся, Архипелаг – будет!
А иначе на ком же выместить просчёты Передового Учения? – что не такими люди растут, как задуманы.
Глава 3
Закон сегодня
Политических и никогда не было, а теперь тем более нет… – Новочеркасский мятеж, 1–2 июня 1962. – Самоубийство офицера. – Расстрел разрывными. – Фазы подавления. – Манёвры Политбюро. – Кары вослед. – Волнения в Александрове и Муроме. – Массовые безпорядки не считать политикой. – «Диалог» с Церковью автогеном и тракторами. – Процесс над баптистами в Никитовке, 1964. – Их подсчёты о преследованиях. – 25 – летние сроки, не отменённые вопреки закону. – Досиживают сталинские крестники. – Когда западные левые всё поймут…
Всё та же расправа, только через бытовые статьи. – Дело Смелова. – Дело М. Потапова. – Туша Закона безошибочна. Не бывает оправданий и не бывает пересмотров. – Картинка рязанского облсуда. – Приём «прицеп» на невиновного. – Гибель Ивана Брыксина. – Указ о тунеядцах. – Уже не обещают, что преступления кончатся. – Наш Закон имеет обратную силу. – Отчёт о суде раньше самого суда (Тарту, 1961). – Лжесвидетели благоденствуют. – Ненаказуемы судьи-убийцы и прокуроры-убийцы. – Шараханья Закона. – Закулисные решения дел. – Прожигающая несправедливость. – Закона нет.
Как уже видел читатель сквозь всю эту книгу, в нашей стране, начиная с самого раннего сталинского времени, не было политических. Все миллионные толпы, прогнанные перед вашими глазами, все миллионы Пятьдесят Восьмой были простые
уголовники.А тем более говорливый весёлый Никита Сергеевич на какой трибуне не раскланивался: политических? Нет!! У нас-то – не-ет!
И ведь вот – забывчивость горя, обминчивость той горы, заплывчивость нашей кожи: почти и верилось! Даже старым зэкам. Зримо распустили миллионы зэков – так вроде и не осталось политических, как будто так? Ведь мы – вернулись, и к нам вернулись, и наши вернулись. Наш городской умственный круг как будто восполнился и замкнулся. Ночь переспишь, проснёшься – из дома никого не увели, и знакомые звонят, все на местах. Не то чтобы мы совсем поверили, но приняли так: политические сейчас, ну, в основном, не сидят. Ну, нескольким стам прибалтийцам и сегодня (1968) не дают вернуться к себе в республику. Да вот ещё с крымских татар заклятья не сняли – так наверно скоро… Снаружи, как всегда (как и при Сталине), – гладко, чисто, не видно.
А Никита с трибун не слазит: «К таким явлениям и делам возврата нет и в партии, и в стране» (22 мая 1959, ещё до Новочеркасска). «Теперь все в нашей стране свободно дышат… спокойны за своё настоящее и будущее» (8 марта 1963, уже после Новочеркасска).
Новочеркасск! Из роковых городов России. Как будто мало было ему рубцов Гражданской войны, – посунулся ещё раз под саблю.
Новочеркасск! Целый город, целый городской мятеж так начисто слизнули и скрыли! Мгла всеобщего неведения так густа осталась и при Хрущёве, что не только не узнала о Новочеркасске заграница, не разъяснило нам западное радио, но и устная молва была затоптана вблизи, не разошлась, – и большинство наших сограждан даже по имени не знает такого события: Новочеркасск, 2 июня 1962 года.
Так изложим здесь всё, что нам удалось собрать.
Не преувеличим, сказав, что тут завязался важный узел новейшей русской истории. Обойдя крупную (но с мирным концом) забастовку ивановских ткачей на грани 30-х годов, – новочеркасская вспышка была за сорок лет (после Кронштадта, Тамбова и Западной Сибири) первым народным выступлением, никем не подготовленным, не возглавленным, не придуманным, – криком души, что дальше так жить нельзя!
В пятницу 1 июня было опубликовано по Союзу одно из выношенных любимых хрущёвских постановлений о повышении цен на мясо и масло. А по другому экономическому плану, не связанному с первым, в тот же день на крупном Новочеркасском электровозостроительном заводе (НЭВЗ) также и снизили рабочие расценки – процентов до тридцати. С утра рабочие двух цехов (кузнечного и металлургического), несмотря на всю послушность, привычку, втянутость, не могли заставить себя работать – уж так припекли с обеих сторон! Громкие разговоры их и возбуждение перешли в стихийный митинг. Будничное событие для Запада, необычайное для нас. Ни инженеры, ни главный инженер уговорить рабочих не могли. Пришёл директор завода Курочкин. На вопрос рабочих: «На что теперь будем жить?» – этот сытый выкормыш ответил: «Жрали пирожки с мясом – теперь будете с повидлом!» Едва убежали от растерзания и он, и его свита. (Быть может, ответь он иначе – и угомонилось бы.)
К полудню забастовка охватила весь огромный НЭВЗ. (Послали связных на другие заводы, те мялись, но не поддержали.) Вблизи завода проходит железнодорожная линия Москва – Ростов. Для того ли, чтоб о событиях скорее узнала Москва, для того ли, чтобы помешать подвозу войск и танков, – женщины во множестве сели на рельсы задержать поезда; тут же мужчины стали разбирать рельсы и делать завалы. Размах забастовки – нерядовой, по масштабу всей истории русского рабочего движения. На заводском здании появились лозунги: «Долой Хрущёва!», «Хрущёва – на колбасу!»
К заводу (он стоит вместе со своим посёлком в 3–4 километрах от города за рекой Тузлов) в тех же часах стали стягиваться войска и милиция. На мост через р. Тузлов вышли и стали танки. С вечера и до утра в городе и по мосту запретили всякое движение. Посёлок не утихал и ночью. За ночь было арестовано и отвезено в здание городской милиции около 30 рабочих – «зачинщиков».
С утра 2 июня бастовали и другие предприятия города (но далеко не все). На НЭВЗе – общий стихийный митинг, решено идти демонстрацией в город и требовать освобождения арестованных рабочих. Шествие (впрочем, поначалу лишь человек около трёхсот, ведь страшно!) с женщинами и детьми, с портретами Ленина и мирными лозунгами прошло мимо танков по мосту, не встретив запрета, и поднялось в город. Здесь оно быстро обрастало любопытствующими, одиночками и мальчишками. Там и сям по городу люди останавливали грузовики и с них ораторствовали. Весь город бурлил. Демонстрация НЭВЗа пошла по главной улице (Московской), часть демонстрантов стала ломиться в запертые двери городского отделения милиции, где предполагали своих арестованных. Оттуда им ответили стрельбой из пистолетов. Дальше улица выводила к памятнику Ленина [146] и, двумя суженными обходами сквера, – к горкому партии (бывшему атаманскому дворцу, где кончил Каледин). Все улицы были забиты людьми, а здесь, на площади, – наибольшее сгущение. Многие мальчишки взобрались на деревья сквера, чтобы лучше видеть.
146
Вместо выкинутого на переплавку клодтовского памятника атаману Платову.