Архипелаг Исчезающих Островов

“Подходящий кораблик, Леша”, – должен был бы сказать он своим глуховатым баском, с упором на “о”.

Наверное, о таком ледоколе мечтал он в Весьегонске, когда при восторженных кликах зареченских ребят подталкивал шестом игрушечный деревянный кораблик во время ледохода. Наверное, такой красавец ледокол мерещился ему и в ссылке, когда он одиноко прогуливался по берегу пустынного и мрачного залива…

– А ну, угадал чи не угадал? – спросил кто-то рядом с сильным украинским акцентом. – Вы, по-моему, будете Ладыгин. А вы, думается мне, наверно, Звонков… Ну как, угадал?

Я обернулся. Подле нас стоял человек в морском кителе, невысокого роста, плечистый, что называется крепыш, лет сорока пяти на вид, с круглым, обветренным, очень красным лицом. Усмехаясь, он посматривал то на меня, то на Андрея.

– Ну как? Выходит дело, угадал?

– Да, угадали, – сдержанно сказал я. – Моя фамилия Ладыгин. А это мой заместитель, товарищ Звонков. Но мы с вами как будто…

Незнакомец улыбнулся еще добродушнее.

– Овчаренко, – сказал он, приветливо протягивая мне руку.

– О! Товарищ Овчаренко!

Рабочий-большевик, с которым Петр Арианович отбывал ссылку в деревне Последней! Участник его неудавшегося побега! Свидетель его гибели! Вот он, стало быть, какой!

Мы долго с почтительным удивлением трясли ему руку.

– Савчук рассказывал, что вы здесь начальником порта, но мы… Как же это вы “угадали” нас?

– Еще бы не угадать! Мне раз сто про вас Петр Арианович говорил…

– А что говорил?

– “Остались, – говорил, – у меня друзья в моем родном городе: Ладыгин Алексей и Звонков Андрей”. И начинал обрисовывать вас.

– Не понимаю! Ведь он описывал подростков. Он знал нас еще подростками.

– Выходит дело, главное сумел обрисовать! – Овчаренко значительно подмигнул, видимо довольный своей проницательностью. – Человек с годами меняется, это так. От, например, я. Был красивый, молодой, кучерявый, а теперь сывый став, як той Сирко [11] ! – Он снял фуражку и шутливо похлопал ладонью по своей круглой голове. В волосах, действительно, густо пробивалась седина. – И что же, скажете: главное это во мне – сывына? Нет. Подросток превращается в юношу, юноша – во взрослого, а главное в нем, в человеке, остается!.. Так-то, хлопцы!

11

Седой стал, как Серко (укр.).

Перехватив удивленный взгляд Андрея, он неправильно истолковал его:

– Может, обижаетесь, что я вас хлопцами называю? Это у меня привычка такая. Еще с гражданской войны осталась. Раз даже на коллегии наркомата сказал “хлопцы”…

Мы с Андреем засмеялись.

– Выходит дело, не обижаетесь? Добре!.. А семафор на “Пятилетку” передали? Что же вы!

На правах хозяина он поспешил распорядиться.

– А ну, хлопцы, – скомандовал он, обернувшись к стоявшим на пристани, – сигнальщик есть среди вас? Передать на корабль: “Начальник экспедиции с научными сотрудниками прибыл!”

Сигнальщик, взобравшись на штабели досок, сорвал шапки со своей головы и с головы товарища и замахал ими. В ответ на “Пятилетке” замелькали флажки.

– “Приветствую начальника экспедиции и научных сотрудников, – переводил вслух сигнальщик. – Подхожу к пирсу левым бортом. Капитан”.

Медленно разворачиваясь против солнца, “Пятилетка” приближалась к пирсу. Ее мачты и реи отчетливо вырисовывались на фоне бледно-голубого неба.

– Какой корабль! – с воодушевлением сказал Андрей и, запнувшись, добавил: – Петр Арианович так и не видел его…

– Это ничего, что он корабль не видел, – ответил Овчаренко. – То плохо, что он вас не видел, не полюбовался на вас, какие вы стали!.. Эх, Петро, Петро!..

Он понурился, вздохнул, помолчал.

– Ну, поговорим еще!.. Если нужно что – прямо ко мне, по старой дружбе. А в воскресенье – обедать! Жинка нам такой рыбы нажарит!..

Он умчался по своим делам, а мы уселись в шлюпку, поданную с “Пятилетки”.

Признаюсь, я ощутил почти ребячью тщеславную гордость, когда навстречу шагнул к трапу капитан “Пятилетки” и, держа под козырек, как полагается при отдаче рапорта, неторопливо сказал:

– Товарищ начальник экспедиции! Ледокол готовится к походу в высокие широты. Заканчиваем проверку приборов…

Я с удовольствием смотрел снизу вверх на нашего капитана. Силой и спокойствием веяло от него. Такой он был большой, устойчивый, широкоплечий, какой-то очень надежный.

Нам повезло: предложение идти на “Пятилетке” принял один из опытнейших ледовых капитанов – Никандр Федосеевич Тюлин.

Повсюду на советских арктических морях – от Мурманска до бухты Провидения – звали его запросто Федосеичем. А человека называют у нас только по отчеству, опуская имя, в знак особого, почти сыновнего к нему уважения.

“Федосеич не подведет, нет, – заверяли нас в Москве. – Федосеич, мало сказать, понимает – он чувствует полярные льды!..”

Я вспомнил требование, которое ставил перед полярными капитанами наш знаменитый ученый, профессор Визе. Он писал о том, что капитан должен быть одновременно и крайне осторожным и крайне дерзким. При этом, добавлял профессор, не существует в условиях полярного плавания определенных правил, когда нужно быть осторожным и когда следует рискнуть, – почти все познается “нутром”.

Вот этим-то “нутром” Федосеич, по отзывам, обладал в высшей степени.

Наружность у него, во всяком случае, была располагающая. Поглаживая свои седые прокуренные усы, он спокойно разглядывал меня умными маленькими глазками из-под припухших век – тоже, видно, прикидывал: хороший или плохой попался ему начальник экспедиции?

А из-за его крутого плеча, улыбаясь, выглядывал коротышка Сабиров, наш старый приятель, который когда-то, если помнит читатель, “расфасовывал” Восточно-Сибирское море во множество пивных бутылок, а также во флаконы из-под духов. На “Пятилетке” он шел старшим помощником капитана.

И еще одно знакомое лицо встретилось на ледоколе.

От группы матросов, стоявших на палубе, отделился чукча в черном замасленном комбинезоне и, вынув трубочку изо рта, с достоинством пожал руку мне, потом Андрею, потом всем остальным научным сотрудникам по очереди.

Тынты Куркин, каюр? Нет, Тынты Куркин-второй, водитель вездехода.

Лицом, фигурой, манерами он удивительно походил на своего отца, с которым я подружился прошлой зимой на мысе Челюскин, только держался еще солиднее. Ведь он, в отличии от старого Тынты, управлял не упряжкой из пяти или шести собак, но машиной – новейшим арктическим вездеходом на гусеничном ходу, с восьмицилиндровым мотором!