Архив Долки

Хэкетт только что прикурил сигарету, никого не угостив.

— Сдается мне, голова-то у Декарта была малость шалая, — отметил он задумчиво, — и даже не из-за обилия ошибочных мыслей, а потому что глупость это — мужчине в восемьдесят два года вставать в такое несусветное время, да еще и так близко от Северного полюса.

— Ему было пятьдесят четыре, — ровно произнес Де Селби.

— Да черт бы драл, — ляпнул Мик, — замечательный был человек, какие б ни были у него научные убежденья.

— Слыхал я французское понятие, каким его можно описать, — сказал Хэкетт. — Idiot-savant^[8].

Де Селби извлек одну-единственную сигарету, прикурил. Из чего именно он заключил, что Мик не курит?

— Хуже всего то, — изрек Де Селби тоном, какой можно было бы назвать прорицательским, — что Декарт был солипсистом. Еще одна его слабость — симпатии к иезуитам. Очень уместно высмеивали его за описание пространства как полноты. Это, конечно, совпадение, но я совершил параллельное, однако несомненное открытие, что время есть полнота.

— Что это значит? — спросил Хэкетт.

— Можно описать полноту как явление или бытование, полное самим собою, однако инертное. Очевидно, пространство этому требованию не отвечает. А вот время есть полнота — неподвижное, неизменное, неуничтожимое, необратимое, по всем условиям — абсолютная статика. Само время не проходит. Это во времени могут возникать перемены и движение.

Мик обдумал сказанное. Комментировать показалось бессмысленным. Зацепиться совершенно не за что, не в чем усомниться.

— Мистер Де Селби, — отважился он в конце концов, — от кого-то вроде меня любая критика или даже мнение о том, что я себе мыслю как сугубо абстрактные соображения, могут показаться дерзкими. Боюсь, я располагаю в отношении времени традиционными представлениями и опытом. К примеру, дозволь вы мне выпить порядком этого виски, что означает «слишком много», я, несомненно, переживу недвусмысленное временнoе наказание. Мой желудок, печень и нервная система наутро будут сокрушены.

— Не говоря уж о сухом блёве, — добавил Хэкетт.

Де Селби учтиво посмеялся.

— То было б изменение, к коему время, в сути своей, никакого отношения не имеет.

— Возможно, — отозвался Хэкетт, — но это научное наблюдение никак не смягчит подлинность страдания.

— Еще настойки? — сказал Де Селби, вновь подымаясь с бутылкой и вновь разливая щедро по фужерам. — Простите великодушно, отлучусь на миг-другой.

Не стоит и говорить: Хэкетт с Миком, когда он покинул комнату, поглядели друг друга с некоторым изумлением.

— Солод-то, похоже, первоклассный, — заметил Хэкетт, — но не добавлен ли в него опий или что-нибудь еще?

— С чего бы? Де Селби сам его пьет изрядно.

— Может, он ушел, как раз чтобы принять какое-нибудь противоядие. Или слабительное.

Мик искренно покачал головой.

— Странный он гусь, — сказал он, — но вряд ли чокнутый или угроза обществу.

— Ты уверен, что он не насмехается над нами?

— Уверен. Считай его чудиком.

Хэкетт встал и поспешно подлил себе из бутылки — Мик от добавки отказался жестом — и прикурил еще одну сигарету.

— Ну, — сказал он, — похоже, не стоит нам злоупотреблять гостеприимством. Думаю, пора идти. Что скажешь?

Мик кивнул. Полученный опыт вышел занятным, о таком не пожалеешь: он мог бы привести к другой занятной всячине — а может, даже к занятным людям. До чего обыденны, подумал он, все его знакомые.

Де Селби вернулся с подносом: тарелки, ножи, блюдце со сливочным маслом и изящная корзинка, наполненная словно бы золотым хлебом.

— Присаживайтесь за стол, ребята, подтаскивайте стулья, — сказал он. — Это всего лишь легкая трапеза, как называет ее Церковь. Восхитительные пшеничные рогалики я изготовил, как и виски, сам, но не подумайте, что, подобно древнеримскому императору, я живу, ежедневно боясь отравителей. Я здесь один, а до лавок поход долог и утомителен.

Бормоча благодарности, гости принялись за эту скромную, но приятную пищу. Сам Де Селби ел мало и казался озабоченным.

— Зовите меня богословом или физиком, если хотите, — сказал он наконец вполне пылко, — однако я серьезен и честен. Мои открытия, касающиеся природы времени, произошли на самом деле вполне случайно. Задача моего исследования была совершенно иной. Моя цель с сутью времени не была связана нисколько.

— Да неужто? — произнес Хэкетт довольно вульгарно, поскольку в тот миг вульгарно жевал. — И какова же была главная цель?

— Уничтожить весь мир.

Они воззрились на него. Хэкетт что-то буркнул, но лицо у Де Селби осталось спокойным, невозмутимым, суровым.

— Так-так, — запинаясь, проговорил Мик.

— Он заслуживает уничтожения. Его история и предыстория, да и само его настоящее — мерзкая летопись мора, глада, войны, разрушения и горя столь чудовищных и многообразных, что глубина их и ужас неведомы ни единому человеку. Гниль вездесуща, недуг непреодолим. Род людской окончательно растлен и вырожден.

— Мистер Де Селби, — сказал Хэкетт недостаточно веско, — не грубостью ли будет спросить, как именно уничтожите вы мир? Не вы его создали.

— Даже вы, мистер Хэкетт, уничтожали вещи, которых не создавали. Мне и на фартинг нет дела, кто этот мир создал и каковы были его великие намерения, смехотворны или же кошмарны. Сотворенное омерзительно и отвратительно, и хуже даже полное его уничтожение не будет.

Мик понял, что настрой Хэкетта подталкивает к перепалке, а потребно было прояснение. Даже и малое толкование Де Селби пролило бы свет на важный вопрос: истинный ли он ученый или же просто полоумный?

— Не уразумею я, сударь, — скромно завел разговор Мик, — как можно уничтожить этот мир, если только не устроить небесное столкновение его с каким-нибудь другим великим небесным телом. Как может человек вмешиваться в движение звезд — вот нерешаемая загадка для меня, сударь.

Натянутость несколько сошла с лица Де Селби.

— Поскольку пиршество наше завершено, выпейте еще, — сказал он, придвигая бутылку. — Упомянув об уничтожении мира, я не имел в виду физическую планету, а лишь всякое проявление и разновидность жизни на ней. Когда цель моя будет достигнута — сдается мне, вскоре, — ничто живое, ни единой травинки, ни даже блохи — на планете не останется. Сам я тоже, конечно, прекращу существовать.