Архив Шамбала

О том, что один из самых известных чекистов Советской Республики Яков Блюмкин предательски встречался со злейшим врагом этой же республики Львом Троцким, начальнику Особого отдела ГПУ Глебу Бокию стало известно сразу же, как только поступила эта информация. Никто, собственно говоря, и не докладывал. Так, просто передали сплетенку.

Товарищ Бокий отреагировал как-то отстраненно, мимоходом. Услышал, переспросил и перевел разговор на что-то другое. Даже подробностями не стал интересоваться.

Только потом, когда остался один, на несколько минут позволил себе расслабиться: как ни крути, а сделано важное дело, и сделано отлично! Даст Бог, никто ничего и не заподозрит. Ну, а если и заподозрит? Что смогут предъявить ему? Нет у них ничего против Глеба Бокия. Нет! А у него почти на всех есть хоть что-нибудь.

…В свое время, в самом начале тысяча девятьсот двадцать первого года он с легким высокомерием отнесся к тому, что рассказывал Барченко. Слушая его вполуха, Бокий вспоминал, как Тумэн Цыбикжапов пригласил его в феврале семнадцатого прогуляться по Питеру, который уже начинал волноваться.

На углу Невского и Караванной стояли, судача о чем-то, несколько баб, по виду кухарки или иная прислуга. Цыбикжапов, подхватив Глеба под локоть, подвел к ним. Постоял, вслушиваясь в беззаботную болтовню, потом обошел эту бабью стайку так, что оказался сбоку от Глеба.

Лицо его замерло. Глаза уставились в одну точку и стали тускнеть. Потом превратились в безжизненные, будто остекленевшие. Через минуту послышалось нарастающее мычание, звук, к которому Бокий уже привык: он уже несколько раз видел и слышал молитвы «тибетцев» и их обращение к Высшему разуму.

Образованный человек, Глеб Бокий понимал, что никакая молитва не может сотворить больше, чем человеческий Разум. Поэтому заунывные звуки, бормотание и затуманивающиеся взоры всерьез не воспринимал. Так, ерунда, пережитки, которые сами исчезнут в светлом социалистическом будущем!

Вот и сейчас он смотрел на Тумэна Цыбикжапова с легкой, едва заметной усмешкой.

Глаза Цыбикжапова стали оживать. Сначала пропал зрачок и весь глаз казался карим. Потом зрачок стал быстро увеличиваться, и теперь уже исчезла радужная оболочка. Бокий не хотел верить себе. Зрачок стал светлеть, разгораться, и вдруг из него будто вырвался тонкий лучик, сверкавший нестерпимо ярко, невесомый, едва заметный!

Лучик уперся в одну из баб, и Глеб увидел, как почти сразу ее лицо замерло, потом напряглось в ожидании, словно она готовится то ли заплакать, то ли засмеяться. Прошло еще несколько секунд, и Цыбикжапов сказал громко, обращаясь ко всем, но не сводя взгляда с той женщины:

— А что это с хлебом? Почему не стало хлеба? Говорят, муки осталось на два дня!

Все, кто только что посмеивался беззаботно и легко, замолчали, как при печальном известии. Потом та, на которую Цыбикжапов продолжал смотреть, повернулась к одной из своих товарок и сказала убежденно и весомо:

— Муки в городе осталось на два дня!

Наступила мертвая тишина, застывшая на мгновение. И вдруг, всплеснув руками и соприкоснувшись ладонями, как это делают люди, желающие подбодрить друг друга в сложной обстановке, женщины стали прощаться со словами «надо в магазин бежать за мукой».

Едва они стали разбегаться, Цыбикжапов, мигом ставший прежним, улыбающимся, опять легко подхватил Бокия под локоток, увлекая в сторону Аничкова моста. Он громко, отчетливо выговаривая каждое слово, произнес:

— А могли бы подойти, например, к солдатикам и сказать, что немецкие шпионы в Думе засели. И понеслись бы Думу штурмом брать, спасать Отечество!

— Городскую или Государственную? — автоматически уточнил Бокий.

— Что? — удивленно вскинул брови Цыбикжапов.

— Да, Тумэн, извини, — спохватился Бокий. — И такое можно проделать хоть с кем?

— Сделать-то можно хоть с кем, — признал «тибетец». — Только сделать это может не всякий, а только тот, кто осенен Посвященным Знанием.

— Что это за Знание? — ухватился Бокий.

— Посвященное Знание приходит к избранным. Тебе этого знать нельзя! — отрезал Цыбикжапов.

И, когда все чаще стали приходить известия о недовольстве, о растущем всенародном возмущении, Бокий не сомневался, что перед этим кто-то из окружения Цыбикжа-пова точно так же покружился возле кучки людей, случайно собравшихся, поглядел на них пронзительным взглядом и произнес несколько слов. Каких? Да в этом ли дело! Важен результат, а его потрясенный Бокий видел своими собственными глазами!

А потом грянула Революция!

С той поры вера в Тумана стала непоколебимой. И Ленину, с которым вскоре встретился, Бокий об этом поведал, понимая, что сам в таком случае становится важной фигурой в любой расстановке сил. Именно видя открывающиеся возможности, и не стал он рассказывать Ленину всего в деталях. С одной стороны, какой-то мистицизм, а с другой… С другой, кто его знает, как этим можно будет еще воспользоваться? Умный человек никогда не вываливает сразу все свои преимущества.

Хотя в глубине души Глеб Бокий признавался себе, что боится Цыбикжапова. Тот прекрасно понимал, что Бокий — не более чем передаточное звено в системе. Посредник. Нетрудно понять, к кому, в конечном счете, придет информация о «тибетцах» — и тогда Глеб станет ненужной частью комбинации. «Ненужной» — это в лучшем случае. А может статься, и «опасной»…

Но почему-то Цыбикжапов довольствовался теми отношениями, которые сложились. Правда, пришлось с ним, с Тумэном, рассчитаться, но все вышло очень удачно: Бокий просто принял на работу в ВЧК несколько человек по его, Тумэна, просьбе и объединил их в отряд, который занимался «сохранением культурного наследия». Никаких жалоб на то, что они приворовывали золото, драгоценности или что-либо подобное, не было. Ну и отлично.

Позднее довелось обратиться «наверх» с предложением организовать экспедицию в Тибет. Об этом настойчиво просил все тот же Цыбикжапов, но Бокий облек все в форму борьбы против английских и японских империалистов. Заняли, дескать, ключевые позиции в Азии, нависают над границами молодой Советской Республики. И приняли «на ура»! Все для победы пролетарской революции.

Так что и с учением товарищей Маркса, Энгельса и Ленина все хорошо сочеталось. А касательно мистики, то она вполне может оказаться каким-то особо сублимированным видом человеческой энергии, еще не понятой никем. В конце концов, закон всемирного тяготения действовал веками задолго до того, как Ньютон умудрился его открыть. И что теперь — отрицать это самое тяготение?