Архив Шамбала

Тем более, что сама идея некоего Знания, принадлежащего людям, которые верят именно ему, Глебу Бокию, делала и его фигурой совершенно особой, необходимой.

Именно помня то, что делал у него на глазах Цыбик-жапов, обладающий Посвященным Знанием, первые рассказы Варченко о Космическом потоке Бокий выслушал с отстраненной вежливостью. Ну, это и понятно: большой человек, что же ему мелочами заниматься.

Однако уже вскоре, побывав по приглашению Варченко в его лаборатории, отношение свое стал менять. Было в опытах что-то неуловимое и влекущее. Правда, ни Варченко, ни его сотрудники никакими гортанными вскриками или заклинаниями, похожими на стоны и мычания, свои занятия не сопровождали, но перспектива стала угадываться.

Перспектива эта Бокию весьма импонировала. Важно, что Варченко, счастливый от обилия выпадающих на него милостей, готов был прислушиваться к каждому слову Глеба. Профессор, видевший своими глазами бедственное положение многих своих недавних коллег, прекрасно понимал, что удержится только в том случае, если понадобится Власти! А Власть для него в данный момент олицетворял Бокий — тот, который так искренне поощрял любое движение к научному знанию!

Тут-то нет никакого Просвещенного Знания, которым все время продолжал отгораживаться Цыбикжапов. Тут была наука, а наука прекрасна тем, что Знание, открытое одними, могут обрести и другие.

Правда, в этом содержалась и главная опасность!

Бокий ликовал! Сдержанно, осторожно, но ликовал!

Надо признать, что сразу же с недоверием он и высокомерие отринул, и стал помогать Варченко, чем мог. Тумана слегка отодвинул, стал уделять ему меньше внимания. Тот о Варченко, конечно, не догадывался, но обиделся, и в голову Бокию пришла изящная мысль: надо объединить Цыбикжапова и Варченко. Конечно, не знакомить их ни в коем случае.

Решение оказалось простым, как все гениальное. Сначала Бокий приехал в Питер и встретился с Варченко. Дескать, как Вы, профессор, отнесетесь к тому, чтобы организовать экспедицию? Тот обрадовался, стал сразу же перечислять монастыри, в которых надо было бы покопаться. Запомнив это, Бокий отправился к Цыбикжапову: как, мол, отнесешься к тому, чтобы поехать в Тибет и самому отыскать рукописи?

Знал Бокий, ох знал, что Цыбикжапов туда не поедет ни за какие коврижки. Знал, что привязан Тумэн к Питеру неразрушимой привязью. В чем она заключалась, к сожалению, только не знал. Тогда не знал, в середине двадцатых. Ну, да что там вспоминать.

Расчет Бокия оказался верен, и Тумэн назвал преданных ему людей, которые помогут не только отыскать свитки, но и доставить их в Россию прямо к нему самому.

Готовя самую первую экспедицию, Бокий понял, что помогать ему будут мало, а мешать — много. Знал даже, откуда ветер дует, но чувствовал себя спокойно. Все были уверены, что у Бокия есть какое-то особое, совершенно секретное задание, полученное именно от Ильича. Всех это пугало, в крайнем случае сдерживало.

Ударить открыто — опасно: мало ли что! А вот ударить исподтишка, скрытно, так, чтобы и непонятно, кто же ударил на самом деле, это — мастерство!

Началось все с того, что в дело вдруг, ни с того, ни с сего, влез нарком иностранных дел товарищ Чичерин. Влез и помешал. Экспедицию отменили. Только позднее Бокию удалось пронюхать, что за спиной Чичерина тогда стоял Генрих Ягода. Много времени ушло на понимание, в чем заключался интерес Ягоды. Зато потом приятно было рассчитаться за все сразу.

Барченко от результатов первой экспедиции впал в детский восторг и, казалось, просто забыл, что есть и другая жизнь. Работал, как проклятый, по двенадцать — четырнадцать часов в сутки, забыв о возрасте. Впрочем, это уж его дело. Бокию важно было получить результаты. Первые, пусть небольшие, пусть ошибочные, но они покажут: правильный ли путь выбран.

Когда же Барченко доложил об итогах, восхищению не было конца: при таких темпах к середине сороковых, крайний срок — к началу пятидесятых уже будут работать новейшие методы не только использования, но и перевоспитания человеческого материала. Они принесут свои плоды — и засияет над всеми континентами пламя всеобщего счастья!

Вот тут-то и появились проблемы, черт бы их побрал!

Поначалу Блюмкин был подключен к операции почти «вслепую». Иначе говоря, действовал в том направлении, которое ему указывали. Облачившись в одеяние буддийского, кажется, монаха, сам побывал в Тибете. Работал, как всегда, артистично, что уж тут попусту говорить. Мастер разведки товарищ Блюмкин, настоящий мастер!

Мастер-то мастер, но просчет бывает и у мастеров. Можно сказать, и не просчет вовсе, а так, нелепая случайность.

Во время визита в Москву Варченко вдруг упомянул какие-то «новые материалы». Помянул, как о чем-то таком, что им обоим хорошо известно.

Бокий не понял и свернул разговор, предложив встретиться вечером и насладиться хорошим ужином. Варченко не отказался, а вот во время ужина Бокий его и допросил. Вежливо, мягко, деликатно, но допросил. И узнал много неожиданного.

Оказывается, Блюмкин каким-то образом вышел на группу Варченко и начал с ним работать. Более того, у Блюмкина откуда-то появились свои свитки, будто бы привезенные из Тибета! А это уже — нарушение. Сотрудничество с Варченко курирует-то он, Бокий, а не Блюмкин.

Однако обращаться к руководству Глеб не стал. Слабая позиция. Скажут, что Бокий занимается интриганством, вносит в отношения с товарищами по партии буржуазный дух нездорового соперничества и индивидуализма. Нет, не надо. Поступим иначе.

Дождавшись, когда Блюмкин снова уедет в очередную «деловую поездку», Бокий посетил питерскую лабораторию и забрал у Варченко «для ознакомления» несколько свитков. При этом специально попросил именно те, которые принес Блюмкин. Свитки, конечно, не вернул, а передал другому человеку. Умному, молодому, перспективному! И результат, кстати говоря, получился совсем неплохой.

…Политик, лишенный амбиций, невозможен в принципе. Человек, вознесшийся на самый пик политической пирамиды и искренне предлагающий выслушать всех и поступить по воле большинства, имеет только одну возможность остаться в истории — в качестве красной тряпки для моралистов: никогда так не делайте! Никогда не идите на поводу у толпы, у всех!

Говорят, что люди пишут историю. Никто и никогда не сможет сказать, что люди ее написали. Небольшая деталь, казалось бы, совсем малозначительная, а как важно — глагол несовершенного вида! И в этой своей форме он отражает вещь простую и невероятно сложную, одновременно: никогда история не станет наукой, подобной, например, геометрии или физике, где царят строгие и четкие формулы!

Если в самом юном возрасте понял и запомнил человек про «дважды два — черыре», то никогда более он в этом не будет сомневаться. Никому и в голову не придет запутывать людей, доказывая, что «дважды два» все-таки, может, и не равно четырем. Да если даже и найдется такой сумасшедший, то вряд ли его кто поддержит.

А вот в истории люди будут спорить и опровергать друг друга веками в нескончаемой борьбе и неизбывной жажде доказать свою правоту. И в этих спорах важно, у кого больше сторонников. Кого больше, те и будут кричать громче, заглушая возгласы противников своими доводами. А кто громче кричит, того, как известно, лучше слышно!