Архив

Он целует меня в макушку:

— Ты права. — Затем поигрывает металлическим стержнем. — Но где этот дом?

Может ли это быть 3F? Ведь Кларки там жили. А может, окончание сказки хранится у них дома? В моей нынешней квартире?

— Я не знаю, М., — шепчет он. — Может, Регина все-таки выиграла эту последнюю игру.

— Нет, — говорю я, — она еще не выиграла.

И этот неизвестный Библиотекарь тоже. Тишина Оуэна помогает мне избавиться от паники, и я свежим взглядом могу оценить происходящее. Чем больше я обо всем думаю, тем лучше понимаю, что обрушение — не просто попытка отвлечь нас от темного прошлого Коронадо. Это нечто большее. Нет никакой необходимости разрушать Архив после того, как все улики в обоих мирах уничтожены. Я что-то пропускаю, не вижу полной картины.

Я высвобождаюсь из объятий Оуэна и сажусь так, чтобы быть с ним лицом к лицу. Тишину я обмениваю на возможность задать вопрос, который давно уже вертелся у меня на языке.

— Ты знал мужчину по имени Маркус Эллинг?

У него на лбу появляется маленькая морщинка:

— Он жил на нашем этаже. Очень тихий, но приветливый. А что с ним случилось?

Я хмурюсь:

— Ты не знаешь?

Его лицо теряет всякое выражение:

— А должен?

— А что насчет Элейн Хэринг и Лайонела Прэта?

— Знакомые имена. Они жили тут же, да?

— Оуэн, они все убиты. Через несколько месяцев после Регины.

Он с непониманием смотрит на меня. У меня екнуло сердце. Если он не помнит об этих убийствах, о собственной смерти на крыше… Я надеялась, что смогу защитить его от Архива, но что, если я опоздала? Что, если кто-то уже стер воспоминания, которые мне так нужны?

— А что ты вообще помнишь?

— Я не хотел уезжать. После смерти Регины родители собрали вещи и сбежали, а я не смог. Сознание того, что в Коронадо остался хоть малейший след ее пребывания, не позволяло мне уйти. Вот последнее, что я помню. Но это было через несколько дней после того, как она погибла. Не больше недели.

— Оуэн, ты погиб через пять месяцев после своей сестры.

— Это невозможно.

— Мне жаль, но это правда. И я должна выяснить, что произошло в промежутке между твоей и ее смертью.

Я с трудом встаю на ноги, боль в ребрах не дает забыть о ней ни на минуту. Уже поздно, день выдался тяжелым, а утром меня будет ждать Уэсли.

Оуэн встает следом за мной и привлекает меня для долгого, проникновенного поцелуя. Затем прижимается своим лбом к моему, заставляя весь остальной мир поблекнуть и замолчать.

— Чем я могу помочь тебе?

«Не выпускать меня из объятий», — хочется мне сказать. Его прикосновение способно избавить меня от любых горестей. Я закрываю глаза, наслаждаясь моментом, и с сожалением отстраняюсь.

— Постарайся вспомнить последние пять месяцев своей жизни, — прошу я перед тем, как уйти.

— Мой день уже почти закончился, не так ли? — спрашивает он, когда я захожу за угол.

— Да, — отзываюсь я. — Почти.

Глава двадцать седьмая

Уэсли опаздывает.

Он должен был забрать меня в девять. Я проснулась на рассвете, и пока мама с папой не встали, стала обыскивать нашу квартиру, проверяя шаткие половицы и все подозрительные места, где Регина могла спрятать окончание сказки. Я проверила коробки в чулане, выдвинула все ящики на кухне, проверила все карнизы, но ничего не обнаружила.

Потом я разыграла представление для родителей: делая растяжку, я сказала, что вот-вот подоспеет Уэс, и мы планируем сегодня посетить Райн-парк (в студии я нашла карту, на которой в пешей досягаемости от отеля был изображен зеленый клочок земли с подписью «Райн»). Я сказала, что мы позавтракаем на пути обратно, и убедила их пойти на работу, пообещав, что буду пить достаточно воды и намажусь солнцезащитным средством.

И стала ждать Уэсли.

Но девять утра наступили и прошли без него.

Увидев тарелку с овсяным печеньем, я думаю о Никсе и о том, что у него еще можно спросить. Про Оуэна и отсутствующие месяцы.

Я даю напарнику еще десять минут, затем двадцать.

Когда наступает половина десятого, я поднимаюсь и выхожу к лестнице. Я не могу себе позволить бездельничать.

На полпути к холлу меня останавливает та самая интуиция, о которой говорил дед. Словно что-то не так. Дело в марине. Она снова покосилась. Я протягиваю руку и поправляю рамку, и слышу уже знакомое поскрипывание, будто внутри что-то болтается. Я замираю.

Я родился на севере, у моря.

Сердце бешено стучит, когда я снимаю картину со стены и переворачиваю ее. У нее двойной задник, один угол отклеился, и когда я начинаю вертеть картину в руках, что-то вываливается из-за рамы и с приглушенным стуком падает на ковер. Я вешаю картину на место и подбираю обрывок бумаги, обернутый вокруг металлической детали.

Трясущимися руками я разворачиваю бумажку и читаю…

Он дрался с противниками, побеждал монстров и превосходил богов. Преодолев все, герой наконец получил желанную награду. Он смог отправиться домой.

Конец сказки Регины. Я перечитываю ее дважды и смотрю на кусок металла, вокруг которого ее обернули. Он толщиной с пятицентовую монету и такого же размера, только квадратной формы. Две стороны квадрата ровные, но на третьей осталась глубокая зазубрина, будто по ней провели ножом, а последняя заострена, как лезвие.

Я где-то все это видела, но не могу понять где. Это меня не смущает, и я наслаждаюсь чувством победы. Засунув находку в карман, я направляюсь наверх.

Оказавшись на седьмом этаже, стучу в знакомую дверь и жду, прислушиваясь к поскрипыванию инвалидного кресла в квартире. Никс управляется с дверью еще менее удачно, чем в прошлый раз. Когда ему наконец удается открыть ее, его лицо светится от радости.

— Мисс Маккензи!

Я улыбаюсь:

— Откуда вы знаете, что это я?

— Вы или Бетти, больше некому, — говорит он. — У нее парфюм, сильный, как освежитель воздуха. — Я смеюсь. — Я уже сказал ей, чтобы она перестала им поливаться.

— Я принесла вам печенье. Извините, что возилась так долго.

Он отодвигает кресло и позволяет мне подкатить себя к столу.

— Как ты можешь догадаться, — он машет рукой, — я был так занят, что даже не заметил.

Ничего не изменилось, словно передо мной застыла картинка со времени последнего визита: сигаретный пепел, шарф у него на шее. Я радуюсь, что он так его и не поджег.

— Бетти не пришла, чтобы убраться.

— Никс… — осторожно спрашиваю я. — А Бетти часто к вам приходит?

Он хрипло смеется:

— Она не моя умершая жена или воображаемый друг. Я уже стар для подобных фокусов, если вы об этом.

Я облегченно вздыхаю.

— Она приходит меня проведать, — объясняет Никс. — Подруга дочери сестры моей жены, или что-то вроде того. Я уже забыл. Она говорит, что у меня начался старческий маразм, а мне просто лень запоминать подробности. — Он указывает на стол. — Вы забыли тут книгу.